Судьба на троих (СИ) - "Майский День" - Страница 4

Я старался не мечтать о прекрасных девицах, поскольку жениться на одной из них нечего было и надеяться, доступных женщин тоже не знал, смущали меня их заученные ласки, казались постыдными. Я оставался откровенно не искушён и, наверное, поэтому появление юной дамы так меня ошеломило. Высокая тонкая, она была царственно хороша. Светлое облако платья подчёркивало неземную красоту и стать. Я не поверил в первый миг, что передо мной обычная человеческая девушка, а не эльфийская королева из сказочных преданий.

Лицо её — не знаю. В нём было что-то волшебное и одновременно очень понятное. Тонкий носик, светлые дорожки бровей и ресниц, глаза цвета лёгкого летнего тумана. Кожа такая сияющая, и губы как живой цветочный бутон, подвижные гибкие, и нижняя чуть оттопырена, словно посылает весёлый вызов.

То есть тогда я не соображал вот так здраво, это потом, позднее вспоминая милый облик, невольно искал для него сравнений. Кто-то из старших ребят говорил, что так положено. Галантные мужчины должны уметь красиво выражаться.

— Здравствуй, кавалер! — произнесла девушка чисто и очень звонко. — Крепнет ли твоё здоровье, хорошо ли за тобой ухаживают? Есть какая-то надобность? Сообщить твоим родичам и друзьям о том, что ты нашёл приют и убежище в моём доме?

Она отчаянно волновалась, я это тоже понял не вдруг, потому и выпалила затверженные слова одним ворохом, держась очень прямо, словно приготовилась к танцу.

Поскольку я мог лишь разинув рот взирать на прекрасное видение, разговора пока не получалось. Выручила старушка. Чопорно поместившись так, чтобы несколько разделить нас, блюдя строгость приличий, она представилась сама и назвала госпожу, после чего я пришёл в себя настолько, чтобы сообщить своё имя, сгорая от смущения за проявленную прежде неучтивость.

Обозначив род, стыдиться которого не имел оснований, я уже довольно связно смог ответить, что ухаживают за мной хорошо, и выздоровление случится весьма скоро.

— Какой негодяй осмелился ранить тебя, кавалер? — спросила Эльстина, опускаясь на единственный в комнату стул.

Говорить про вампиров не следовало, слишком многое я не смог бы объяснить, но тут же нашёлся с ответом.

— Это был поединок.

На нежных щеках появился слабый румянец, веки опустились, скрывая глаза, затрепетали длинные ресницы.

— Дуэль, наверное, произошла из-за дамы… я не стану расспрашивать…

— Нет-нет! — поспешил заверить я. Если честно, все девицы вылетели у меня из головы кроме одной единственной. Я полагал, что понять это не так и сложно.

Я смотрел на волшебной красоты девушку и вообще не мог ни о чём думать. Не догадайся, что лишь нить беседы может удержать её здесь, и не пытался бы найти какие-то слова.

— Вопрос чести. У меня нет дамы сердца, не было…

Я запнулся, сообразив, что излишне дерзок.

— А твой противник?

— Ему тоже досталось, — ответил я, не покривив душой.

Не от меня, конечно, от существа со светящимися глазами, но кто же думает о незначительных вещах в такую минуту?

— Он не будет преследовать тебя, кавалер? — спросила Эльстина, озабоченно нахмурив светлые брови.

На слегка загорелой по летнему времени коже они казались золотистыми.

— Надеюсь, вскорости оправиться от ран и выяснить это сам, — ответил я.

Несмотря на полную оглушённость происходящим, сумел сообразить, что, полагая наличие у меня деятельных врагов, хозяйка не станет оповещать соседей о пребывании гостя под её кровом. Я чувствовал себя на удивление хорошо и надеялся в ближайшие дни встать на ноги. Правда, что делать дальше — совершенно не представлял.

Мы обменялись ещё несколькими замечаниями. Казалось, смущение должно было оставить, но оно нарастало. В присутствии этой девицы я терялся всё более. С каждой минутой она казалась прекраснее прежнего, хотя, как такое возможно, я понять не мог. Эльстина тоже нервничала, я замечал, что дышит она часто, на щеках появился румянец.

— Поправляйся, кавалер! — сказал она, вскочив со стула, словно неожиданно вспомнила о некой важной обязанности.

— Спасибо за доброту и приют! — воскликнул я.

Я не хотел, чтобы она уходила, но понимал и о надобности соблюдения приличий. Тётушка и так скорбно поджимала губы, прислушиваясь к нашей беседе. Шелестнули юбки, в дверях Эльстина оглянулась, а потом я вновь остался один.

Вампир и задачка, которую он задал, начисто вылетели у меня из головы, да практически всё оттуда исчезло, только светлый образ моей покровительницы витал перед глазами. Я вспоминал каждое слово, жест, перебирал словно драгоценности её слова и улыбки.

Вскоре меня опять накормили, но я вряд ли ощущал вкус пищи, да и болтовня Гаты не достигала сознания. Оставшись один, я созерцал стул, на котором сидела госпожа, мечтая потрогать пальцами нежное дерево. Впрочем, встать с постели я всё ещё не мог. Пытался, но слабость сразу отбрасывала обратно на скрипящий соломой тюфяк. Заснул я внезапно, словно малое дитя, а пробудился резко.

За окном догорала заря, кто-то зажёг свечу на столике у постели, а я и не слышал. Приятный запах горящего воска наполнял комнату. Мирная и безмятежная картина должна была успокоить, но внутри что-то дрожало, словно озноб бил, хотя голова оставалась ясной и холодной. Почему-то я сразу понял, что в комнате не один, правда, вампира разглядел лишь когда он шагнул ближе к постели.

Я попробовал вскочить, забыв, что мне это ещё не по силам, но он оказался много быстрее. Твёрдые пальцы припечатали плечо к тюфяку. Здоровое, надо отметить, больного не коснулись.

— Тише, охотник! — сказал знакомый голос. — Не навреди себе.

— Да тебе-то что за дело? — искреннее возмутился я. — Пришёл пить — пей.

— И убирайся восвояси? Это ты хочешь сказать? — спросил он с весёлым изумлением.

— Да! — ответил я.

Страх скрыть нечего было и надеяться, дело даже не в том, что пальцы, которые всё ещё удерживали меня на месте наверняка ощущали дрожь прижатого ими тела. Вампиры понимают как-то что чувствует человек, хотя сами и мертвяки.

— Успокойся! — сказал он, отнимая руку и отступая на шаг. — Я не покушаюсь ни на твою кровь, ни на твою жизнь. Поговорить надо, охотник.

Мучило искушение гордо ответить, что беседовать нам не о чём, но внутренний голос подсказывал: узнать всё возможное для меня жизненно необходимо, да и вампир всё равно поступит по-своему, как бы я ни барахтался. А ещё мучило недоумение. Почему он не убил, а принёс сюда? Что такое случилось в пещере, и кто этот с нечеловеческими глазами?

— Выбирать, я так понимаю, не приходится.

— Ты даже представить себе не можешь, насколько прав. Виноват во всём я, казни или нет — это как хочешь, но выслушай внимательно. Когда я, раненый, переползал через тебя, раненого, наша кровь смешалась.

— Я стану вампиром? — воскликнул я.

Охвативший всё существо ужас не передать словами, я буквально замер, пытаясь осознать эту страшную новость. Упырь поглядел пристально и как-то отстранённо, словно я нанёс обиду, но ответил сразу, не мучая неизвестностью:

— Нет, не обратишься. Будешь сильнее, выносливее, дольше проживёшь, если в процессе не убьют, не более того. Крови попало немного, да и не тем способом, который обуславливает перемены. Ты человек, охотник. Радуйся, если тебя это радует.

Я понял, что уязвил, выказав столь явное отвращение к его породе и оценил проявленную сдержанность. Стыдиться своего поведения перед нежитью было диковинно, на то, чтобы принести извинения, меня не хватило, зато постарался, чтобы хоть голос звучал приветливо, даже произнося довольно странные слова:

— Поэтому ты не выпил мою кровь?

— Отчасти, — ответил он.

Убедившись, должно быть, что я могу спокойно воспринимать его присутствие в комнате, вампир отошёл к окну. Теперь удалось как следует его рассмотреть. Прежде обстоятельства складывались так, что замечал отдельные детали, цельный образ начал складываться лишь теперь.

Он оказался на удивление хорош собой. Высокий, стройный, грациозный и гибкий в движении — вылитый принц крови в моём понимании. Тёплый свет свечи придавал его синим глазам слегка фиолетовый оттенок. Никогда не видел таких ярких сияющих очей и невольно задумался: многие ли вампиры привлекательны? Мы убивали нежить, как правило, спящей, и я никогда не вглядывался в лица: смущали человеческие черты. Иногда казалось, что не всё нами свершаемое правильно, я ведь подался в охотники от безысходности, а не по зову сердца.