Санара. Новая руна - Мелан Вероника - Страница 10

– И?

Молчание Аида вплеталось в треск поленьев; жидким золотом переливались угли.

– Я ее не пройду.

– Почему?

Он не стал отвечать, но мне все стало ясно – та самая тьма, его внутренний мрак. Это самое Зеркало что-то выявит. Например, то, что Аид не способен контролировать его полностью, что иногда он поглощает, движет его разумом, желаниями и руками. О какой вменяемости в этом случае может идти речь?

В который раз за вечер поджались губы – мы подняли сложную тему, болезненную.

– Мы с ней разберемся, – прошептала я тихо.

С его тьмой. С ее принятием, способами управления. Каким-то непостижимым образом я знала об этом наверняка, но сложно давать голословные обещания тому, кто много лет жил в режиме узника и делил рычаги управления собственными эмоциями с внутренним монстром.

– Я, пожалуй, пойду.

За напускным равнодушием взгляда сквозило тепло и еще печаль. Печали больше. Наверное, это хорошо, когда в мире не все спокойно, понятно и правильно. Людям нужно бороться за справедливость, исправлять некрасивое, знать, что они могут кому-то помочь. И что их помощь нужна.

– Будешь заниматься виновными? – спросила для того, чтобы о чем-то спросить.

– Да. Подниму всех, до утра закончу. А с рассветом отплывем.

– Хорошо.

Он давно хотел домой. Значит, чем раньше, тем лучше.

– До встречи на Софосе, Нова.

– До встречи, Аид.

Очень хотелось подойти, обнять его, просто уткнуться носом в щеку и постоять так бесконечное количество минут. Вдыхать, чувствовать запах, сливаться снова. Но наша вагонетка за секунду брала такой реактивный разгон, что не остановить. Оранжевые всполохи в его глазах и на рубашке. Я опять не спросила, снимается ли мантия…

Значит, в другой раз.

В вересковую пустошь я шагала, думая о том, что однажды, когда-нибудь я покажу Санаре мир таким, каким вижу его сама – свободным, широким, бескрайним, очень и очень счастливым. И он увидит.

А пока тягучий взгляд в спину и знание о том, что скоро, возможно через четыре дня, мы встретимся вновь.

Глава 4

На следующие двое суток я так глубоко погрузилась в процесс создания простых формул, что забывала вовремя есть и спать. Питалась тем, что осталось с последнего похода в магазин в холодильнике – мюслями с молоком, подсохшим хлебом, печеньем и кофе. Все лучше видела свечение порошков и все чаще приходила к мысли, что какого-то важного компонента недостает. Вроде бы на столе все цвета кристаллов, руны плетутся, склеиваются, начинают светиться, но сила их слаба, нет настоящей мощи – той самой, которая исходила от древних вещей.

Все ли у меня компоненты? Точно все из тех, которые были в химической лаборатории. Но что, если лаборанты, как и я, о чем-то не знали? О чем-то секретном?

Может, просто неверный порядок соединения: любовь – вдохновение – творение – длящийся процесс – время – жизнь… Переплетение из сотни оттенков и цветов. Попробовать снова по-другому?

Телевизор я больше не включала, знала, что Аид сейчас на декке, а другие новости меня не интересовали. Лежа в постели ночью, я крутила перед глазами символику Элео из книги, разбирала ее на части, анализировала, мысленно соединяла иначе.

Ощущение, что нечто важное отсутствует, не уходило.

Уснула я с мыслью о том, а не завалялся ли недостающий ингредиент в кладовой у чародея?

А проснулась лишь к полудню нового дня – третьего дня моих экспериментов – от звонка танцующего на тумбе сотового.

«Ты сегодня еще не обедала? Мы с Юнией приготовили новый пирог с грушей и миндалем. Но это на десерт. А на обед пасту с беконом, сыром и сливочным соусом, вкуснейший салат и смешали новый сорт чая. Не хочешь к нам присоединиться?»

Все это доброжелательная Майя выдала практически одним предложением.

И я вдруг поняла, что очень хочу – просто невыносимо хочу – присоединиться.

Каким бы увлекательным ни было дело, цель или идея, нельзя посвящать ей все свободное время, потому что иначе за кадром остается целая жизнь с ее восхитительными полутонами, событиями, разговорами и очаровательными семейными обедами, как этот, который накрывали сейчас в доме Иннара.

Майя светла и весела, как обычно, но устала с утра крутиться на кухне, и потому к столу и обратно порхала Юния.

Мы устроились в удобных креслах. У жены Иннара остатки муки на руках, мягкая полуулыбка на лице, в глазах довольство всем, что есть в жизни. Есть сейчас, довелось испытать в прошлом, благодарность за то, что случится в будущем – редкие качества для человека. Ни страха, ни лишнего беспокойства, умение любить собственное окружение.

По включенному телевизору шло шоу из разряда «серьезных», где политики с пеной у рта спорили о необходимости тех или иных изменений или же ратовали за их отсутствие. Именно последним занимался консерватор – невысокий, начавший седеть мужчина по имени Атамус Форкус, глава районного управления. На вид чуть за пятьдесят; немодный, но чистый и аккуратный пиджак, сорочка, брюки. И красное от раздражения лицо. Все оттого, что Атамус не мог – ни логикой, ни ее отсутствием – воспринять новое течение в мужской моде к щегольским усам, пестрым рубахам и любви к напомаживанию гелем волос.

– Это же женский продукт – гель! – возмущался Форкус с экрана. – Давайте тогда сменим еще штаны на юбки, начнем пользоваться косметикой, завивать кудри. И вскоре нас уже будет не отличить друг от друга!

– Смешной, – улыбнулась Майя. – Весь такой всегда правильный, строгий, верный принципам. Гордится своей принадлежностью к старинному роду и тем, что ни отец его, ни дед, своей мужской стороне не изменяли. Аж кричит, если кто из мужчин прическу муссом уложил. Ну ведь есть же волосы непокорные…

Она умела принимать мир в его стабильности и в его изменениях.

– А обедать мы будем втроем? – удивилась я, глядя на ограниченный набор посуды на столе.

– Забыла сказать, Иннар повез отца в очередную клинику. Хочет показать какому-то именитому доктору, все надеется на чудо.

Сама Майя в чудо не верила. Не потому, что не желала свекру выздоровления и радости зрячей жизни, но чувствовала, что если болезнь от ворожбы, то и лечить ворожбой. Киона бы к дворцовому провидцу, с него бы спросить, а что толку по медицинским кабинетам…

– Они вернутся через час или два, а мы столько наварили с утра, что хоть всех соседей зови.

Проворная Юния уже уставила стол таким количеством изысканных закусок, что ружан Аттлиб, чей бал я недавно созерцала на Маноласе, позеленел бы от зависти. Да и вкус местной кухни был, судя по одному только аромату блюд, куда приятнее.

Я не стала спрашивать, почему не пришел Трент, Кара, ее брат или Аэла – вероятно, у всех свои дела.

Форкус тем временем напал на ведущего за фразу о том, что отсутствие движения вперед может явиться причиной отката к нежеланным временам и обычаям.

Никогда не любила подобные шоу. В чем смысл споров? Просто один человек, не принимающий мышления оппонентов, кричит на всю страну о том, что он прав. И пытается убедить людей в том, в чем они убеждаться совершенно не хотят. Еще и пытается запретить яркий цвет в мужской одежде – охамел. Что будет дальше? Запретит улыбки, взгляды женщин на мужчин, разделит детей по гендерным школам, начнет сажать в тюрьму за соитие не по расписанию?

Я прищурилась, задумалась. Уже отметила, что шоу транслировалось в прямом эфире, и, значит, у меня отличная возможность подшутить над закостенелым Атамусом на всю страну. Конечно, куда проще было бы просто переключить канал или спровоцировать временный сбой в микросхемах телевизора, но это не так весело.

А весело было бы, если…

Майя, наверное, со мной о чем-то говорила – комментировала политика, ждала ответов от прикрывшей глаза меня. После решила не беспокоить – пусть отдыхает человек перед трапезой.

Я же временно выскользнула сознанием из тела. Отыскала в ментальном поле расположение телевизионной студии, сориентировалась в плане незнакомого помещения, нашла по частоте раздражения, где именно находился Форкус. И сотворила то, что хотела – сменила непримиримому оратору обувь. Незаметно, аккуратно и очень быстро. Делов-то, соткать из одного типа кожи другой, выбрать новый цвет, эффект отлива…