Неутолимый Голод: Тупиковая ветвь (СИ) - Казаков Антон - Страница 13

Чтобы можно было работать с магией больше нескольких секунд и оттягивать часто следовавшую за этим потерю сознания, требовалось однократно принимать большую дозу пыли прямо перед сеансом. И чем больше она была — тем тяжелее оказывалось пугающе болезненное и эмоционально разрушительное похмелье.

Разумеется, магическая пыль вызывала привыкание. Очень стандартное, слишком знакомое людям физическое привыкание, сильное, практически не позволявшее однажды ставшему магом когда-либо перестать им быть.

Но не физическое привыкание было самой большой проблемой.

Ею был Голод.

Ничто кроме пыли не могло дать того ощущения переполнения магией, обострения чувствительности и… всесильности. Она наполняла мага, каждую его клеточку, жизнью. Однажды попробовав, он больше не мог остановиться. Ведь едва ли жил в промежутках между тем, как его, истратившего всю силу, окунало в болезненное забытьё, и тем, как он снова вводил дозу побольше, чтобы подольше остаться в этом приятном, мягком и податливом, гостеприимном мире, где была магия…

В этом же крылась причина пропасти, внезапно раскинувшейся между магами и остальными, инертами.

На одной стороне были те, кто видел через разлом лишь впечатляющие, нечеловеческие способности и отталкивающий ритуал по их поддержанию, с детства распознаваемый как что-то недозволенное и мерзкое.

На другой же — те, кто на первых бὸльшую часть времени вообще не смотрел. Инерты остались для магов там, за пропастью, на предыдущем этапе развития. Теперь, на этой стороне, их проблемы и устремления лежали в совершенно других плоскостях и были принципиально иными.

Магическая пыль. Магическая наука. Магическая… жизнь.

И Голод.

* * *

Денис был сгустком боли и страха. Он плыл сквозь липкий свинцовый туман, из которого на него то и дело выползали жуткие картинки из далёкой-предалёкой, почти стёршейся из памяти, прошлой жизни. Воспоминания детства, Школа Магов, потом — бесчисленные причудливые планеты и существа… Всё перемешалось, всё клубилось в этом тумане, словно вечно движущаяся радужная поверхность Верофонта пряталась за ним и вылетала к Денису цветными протуберанцами, пугая, опаляя всё его бесформенное существо жаркой болью.

Сколько это продолжалось, сколько раз он уже беззвучно умолял пустоту забрать его, остановить мучения и просто сбросить в вечное небытие, Денис не знал. В сизом тумане без времени и пространства были только он и его боль. А может быть он и был всегда на самом деле лишь испуганным, горячим комком боли посреди липкой клубящейся серости?..

Вдруг его позвал голос. Что это? Это его Голод пришёл за ним сюда, прямо в океан боли? Только Голод мог за ним прийти. Больше некому. Никого у Дениса не осталось, даже по ту сторону океана боли…

Сначала тихо, едва слышно, но с каждым разом всё более отчётливо голос твердил:

«Проснись, Денис!»

Казалось, он тоже напуган.

«Проснись! Открой глаза!»

Вообще-то, это было странно. В этих фразах будто бы даже слышалась ярость…

«Либо ты откроешь глаза сейчас, либо этот туман навсегда останется твоим домом!»

Голод никогда раньше не разговаривал с Денисом. Он просто охватывал мага от макушки до кончиков пяток, без остатка, и подчинял своей воле, пока доза магической пыли и несколько минут хотя бы бесполезной, бытовой магии не утоляли его.

«Сейчас, Денис!!!»

Внезапно гулко чвякнуло, словно что-то большое резко вырвали из засасывающей болотной топи, — и мир вокруг мага взорвался.

Первыми навалились звуки. Полчища звуков устремились к его барабанным перепонкам, расталкивая друг друга, и принялись наперебой рассказывать о том, что происходило вокруг.

Звенела тишина небольшой комнаты. Мерно пощёлкивали, время от времени шипя, какие-то агрегаты. Периодически раздавалось монотонное жужжание, затихавшее через несколько секунд.

Затем, с резким жжением, вернулось зрение. Яркий свет врезался в них, прорубая себе, казалось, сквозную дорогу к затылку…

А ещё пару секунд спустя пришла настоящая, густая и терпкая физическая боль.

Сначала Денису показалось, что это просто сизый туман расступился, выпуская его наружу, а он так и продолжал состоять из боли, которая здесь, на свету, просто поменяла консистенцию.

Но постепенно его мозг локализовал источники боли — правая нога и левая рука. У него снова было тело!

Денис непрерывно стонал.

Наконец, его глаза привыкли к свету, и спадающее в них жжение позволило приоткрыть один и осмотреться.

Он был в палате, на высокой кушетке. Напротив него, вдоль стены, стояли, поникнув синтетическими «головами», три хирургических робота. Где-то за его макушкой, вне области зрения, шипели и пощёлкивали медицинские устройства. А спереди и чуть снизу что-то жужжало.

Боль постепенно отступала.

Денис попробовал пошевелиться — и не смог пошевелить ничем, кроме глаз и губ, ни на миллиметр. Щурясь, он разлепил веки и скосил взгляд вниз.

Его обмякшее тело было обтянуто фиксирующим полотном, слева возле туловища и справа на дальнем конце кушетки стояли два прозрачных бокса, от которых исходило периодическое жужжание.

Сквозь боксы было отчётливо видно, что ниже его правого бедра и дальше левого локтя, где начинались боксы, не было ничего. Но не это занимало Дениса.

Его уже слегка прояснившийся разум, раз за разом посылая сигналы поиска, не мог обнаружить гораздо более важного. Того, без чего было намного более пусто.

Даже малейшей крупицы магической силы.

Колючая, терпкая паника обняла и стала втягивать Дениса в себя, когда единственная, жуткая догадка вдруг зажглась в пустом и ещё не до конца пришедшем в себя сознании.

А в следующее мгновение, осознав, что произошло, он закричал, исступлённо и страшно.

* * *

Первым посетителем Дениса был психолог. На самом деле, проверять его состояние приходили и другие врачи, но он в это время был без сознания — датчики засекли гормональный всплеск и скачок сердцебиения, сработала автоматика, и в кровь щедро вспрыснули седативов, погрузивших его обратно в глубокий сон.

Психологом была невысокая женщина лет тридцати пяти, с добрым и понимающим взглядом.

Она зашла, нажала несколько кнопок на пульте медицинских агрегатов, и Денис начал медленно просыпаться.

Пока вязкий медикаментозный сон нехотя отпускал его сознание, психолог устроилась на высоком стуле возле его кушетки, терпеливо дожидаясь, пока его взгляд прояснится настолько, что будет понятно — он может слушать.

— Здравствуйте, Денис. Меня зовут Элия. Можете звать меня просто, Эли, — сказала она и мягко улыбнулась.

Вероятно, она оставила подачу только части седативов, потому что проснулся Денис ровно настолько, чтобы суметь поддерживать диалог, но не настолько, чтобы была энергия опять начать кричать.

— Где моя… магия?.. — выдавил он, как только язык стал ему повиноваться. — Где она?..

— Позвольте, я включу вам краткую выжимку о вашем состоянии.

Не переставая мягко улыбаться, она нажала на клавишу пульта. Над Денисом выросла голограмма лица человека в медицинском головном уборе.

«Денис Шевелев, тридцать два стандартных конфедеративных года, маг, родственников в пределах средне-сложной транспортной досягаемости не обнаружено.

Поступил в состоянии средней тяжести. Правая нога ниже бедра раздроблена. Левая рука ниже локтя отсутствует. Множественные сдавленные раны грудной клетки и ушибы головы.

Полная потеря магической силы. Невосстановима на фоне полученных повреждений ингибиторных желёз…»

Дальше Денис не смог слушать. Глаза вдруг защипало, и по его неподвижным щекам покатились слёзы.

Самым тяжёлым кошмаром любого мага была невозможность творить магию. Многим буквально снились кошмары о том, как они делают себе очередную инъекцию магической пыли — и ничего не происходит. Никакого тонуса ощущений, никакого прилива прохлады или жара. Просто ничего.

Это было жутко. Невыносимо.

Страшнее было только одно — необходимость воздерживаться от инъекций сознательно, потому что они отчего-то теперь смертельно опасны.