Наш общий друг. Том 1 - Диккенс Чарльз - Страница 93

Его преподобие Фрэнк Милви, человек кроткий, терпеливый, с грустью видел много плевелов и чужеядных растений в винограднике, где ему приходилось трудиться, и не тщился показать, что эти труды наделяют его холодной мудростью. Он знал лишь одно: чем больше ему дает его скромный человеческий опыт, тем яснее проступает перед ним то, что открыто Всеведению.

И если бы не над Джонни, а над другим покойником, с другой, более горькой судьбой, довелось ему читать слова, которые смущали кое-кого из его собратьев, но озаряли светом множество сердец, он выполнил бы свой долг с чувством сострадания и со смирением. Читая же эти слова над могилкой Джонни, его преподобие Фрэнк вспоминал не свою бедность, а своих шестерых детей, и слезы застилали ему глаза. И в глубоком раздумье стояли они оба — он и его милая, умненькая жена, — глядя на свежевырытую могилу, и в таком же глубоком раздумье вернулись рука об руку домой.

Горе посетило аристократический особняк, зато в «Приюте» царила радость. Мистер Вегг рассуждал сам с собой: если кому-то понадобился сирота, так он тоже сирота, а лучшего сироты и желать нечего. На самом-то деле! Слоняются люди по Брентфорду, разыскивают там сирот, которые не имеют на них никаких прав, не приносили им никаких жертв, — и не видят у себя под носом сироту, поступившегося ради них мисс Элизабет, маленьким мистером Джорджем, тетушкой Джейн и дядюшкой Паркером.

Мистер Вегг захихикал, когда ему сообщили печальную весть. Больше того! Один свидетель, который останется пока неназванным, утверждал впоследствии, что, воспользовавшись своим уединением в «Приюте», мистер Вегг вытянул, как балерина, деревянную ногу и, приплясывая на другой, настоящей ноге, проделал не то издевательский, не то ликующий пируэт.

Все эти дни Джон Роксмит относился к миссис Боффин не как секретарь к жене своего патрона, а скорее как сын к матери. В его обхождении с ней всегда, с самого первого дня, чувствовалась сдержанная, почтительная нежность; то, что было странного в ее платье и манерах, словно и не казалось ему странным. Во время их бесед в его взгляде иногда проскальзывала спокойная, легкая усмешка, и все же радость, которую ему доставляло общение с этой бесхитростной, ласковой, как солнышко, женщиной, могла бы с одинаковой естественностью проявиться и в слезах и в улыбке. Свое полное сочувствие стремлению миссис Боффин взять в дом маленького Джона Гармона и вырастить его Роксмит подтвердил и на словах и на деле, и теперь, когда это доброе стремление завершилось так печально, он отзывался о нем не менее тепло, не менее уважительно, за что миссис Боффин была бесконечно благодарна ему.

— Большое вам спасибо, мистер Роксмит, — сказала миссис Боффин. — Большое, большое спасибо. Я вижу, вы любите детей.

— По-моему, их все любят.

— Должны бы любить, — сказала миссис Боффин, — да мы не всегда делаем то, что должны. Ведь правда?

Джон Роксмит ответил:

— Есть, к счастью, другие люди, те, кто восполняет недостатки своих ближних. Мистер Боффин рассказывал мне, что были дети, которых вы очень любили.

— Он сам их не меньше любил! Да ведь у него всегда так: все хорошее на меня сваливает. А почему вы такой печальный, мистер Роксмит?

— Разве?

— Я сужу по голосу. У вас было много братьев и сестер?

Он покачал головой.

— Вы были единственным ребенком?

— Нет, был еще один. Но он давно умер.

— А отец с матерью живы?

— Умерли.

— Может, из родни кто есть?

— Никого не осталось. Да у меня ее, кажется, и не было. Я о родственниках никогда не слышал.

В эту минуту в комнату легкими шагами вошла Белла. Они не заметили ее, и она отступила к дверям, не зная, как ей быть — остаться или уйти.

— Не обижайтесь на меня, старуху, — продолжала миссис Боффин, — и скажите правду. Мистер Роксмит, у вас не было неудачи в сердечных делах?

— Нет, не было. Почему вы об этом спрашиваете?

— А вот почему: вы иной раз бываете такой… как бы это сказать?., понурый, что ли. Это в ваши-то годы! Вам, верно, и тридцати нет?

— Тридцати еще не исполнилось.

Решив, что теперь самая пора дать знать о своем присутствии, Белла кашлянула, чтобы привлечь их внимание, извинилась и спросила, не уйти ли ей — она, кажется, прервала деловой разговор?

— Нет, не уходите, — сказала миссис Боффин. — К делу мы сейчас только приступим, и вас, Белла, это касается теперь не меньше, чем меня. Но я хочу, чтобы и мой Нодди присутствовал на нашем совете. Будьте так добры, сходите кто-нибудь за моим Нодди.

Роксмит взялся исполнить это поручение и вскоре вернулся в обществе трусившего рысцой мистера Боффина. Белла почему-то заволновалась, думая, о чем же сейчас пойдет речь? И успокоилась лишь тогда, когда миссис Боффин заговорила.

— Садитесь-ка рядом со мной, душенька, — начала эта достойная женщина, с удобством устраиваясь на широкой оттоманке посреди комнаты и беря Беллу под руку. — А ты, Нодди, сядешь здесь, а мистер Роксмит вон там. Так вот о чем нам надо поговорить: я получила письмецо от мистера и миссис Милви, такое ласковое, что слов нет! Мистер Роксмит прочитал мне его вслух, потому что я плохо разбираю по-письменному. Они предлагают подыскать другого ребенка, которого я могла бы назвать как мне хочется и взять на воспитание… и, узнав об этом; я крепко задумалась.

— А уж если задумалась, держись! — послышался восхищенный шепот мистера Боффина. — Ей только начать трудно, а дальше мысли из нее так и прут, как пар из паровоза.

— Да… задумалась я, — повторила миссис Боффин, просияв от комплимента мужа. — И надумала я две вещи. Первая вот какая: не хочется мне больше воскрешать имя Джона Гармона. Несчастливое это имя, назовешь им еще одного малыша, а оно опять принесет горе, и будешь себя потом корить.

— А скажите, — с озабоченным видом обратился мистер Боффин к секретарю, всецело полагаясь на его суждение, — суеверием тут не пахнет?

— Миссис Боффин руководствуется чувством, — мягко ответил Роксмит. — Это имя всегда было несчастливым, а теперь с ним связаны новые тяжелые воспоминания. Оно отжило свой век. Стоит ли воскрешать его? Мисс Уилфер, разрешите вас спросить, как вы считаете?

— Мне это имя не принесло счастья, — сказала Белла, вспыхнув. — Во всяком случае до тех пор, пока оно не привело меня сюда. Но дело не в этом. Мы назвали Джоном Гармоном бедного малыша, а он так растрогал меня своей лаской, что я, кажется, буду ревновать, если Джоном Гармоном назовут другого ребенка. Я не смогу называть его именем, которое стало мне дорого.

— Ваше мнение тоже такое? — снова обратился мистер Боффин к секретарю, внимательно глядя на него.

— Я повторяю, тут надо полагаться на чувство, — ответил Роксмит. — И мне кажется, что чувства мисс Уилфер очень тонки и благородны.

— Теперь послушаем твое мнение, Нодди, — сказала миссис Боффин.

— Мое мнение, старушка, — заявил Золотой Мусорщик, — твое мнение.

— Значит, — сказала миссис Боффин, — мы все согласны, что воскрешать имя Джона Гармона не нужно. Пусть покоится в могиле. Мистер Роксмит говорит, что надо полагаться на чувство, но, боже ты мой! сколько на свете таких дел, где лишь на чувство и надо полагаться! Ну, хорошо! А теперь, голубушка моя Белла, и вы, мистер Роксмит, послушайте, что я еще надумала. Когда мы с мужем впервые заговорили о моем желании усыновить мальчика-сиротку в память Джона Гармона, я сказала: «Как утешительно думать, что какому-нибудь бедняжке пойдут на пользу деньги Джона и он не будет такой несчастный, заброшенный, каким был Джон!»

— Браво! — воскликнул мистер Боффин. — Так и сказала, слово в слово! Бис!

— Подожди, Нодди, — возразила ему миссис Боффин. — Это еще не все, не вовремя ты со своим «бисом». Я от собственных слов не отказываюсь, как тогда говорила, так и сейчас скажу. Но вот умер наш малютка, и стало мне думаться: а может быть, я тут больше всего сама себя ублажала? Все разыскивала такого ребенка, чтобы и личиком помилее и чтобы приглянулся мне. Ведь если хочешь сделать добро, так делай это ради самого добра, а уж о том, что тебе нравится или не нравится, забудь!