Сказки и легенды - Музеус Иоганн - Страница 46

— Ах, мой добрый Ирвин, — возразила графиня, — как это вдруг пришла тебе в голову мысль оставить службу у меня? Или ты можешь пожаловаться на дурное обхождение? Не я ли выказывала тебе, своему слуге, любовь и благосклонность, как подобает добрым господам? Скажи, что гонит тебя отсюда? Что побуждает расстаться со мной?

Муки доброго Ирвина весьма растрогали графиню, хотя в глубине души она почувствовала скорее радость, чем сострадание к его переживаниям. Желая вызвать его на откровенность, она продолжала допытываться:

— Что же тревожит тебя? Жажда славы или рыцарских почестей? Или тебе наскучило однообразное времяпрепровождение в обществе вдовы? А может, тебя влечет юношеский задор? Или искра обманчивой страсти воспламенила твою грудь, терзая и внушая тебе робость? Скажи мне, не таясь, какая буря бушует в душе твоей?

Графиня прекрасно поняла смысл этих слов и догадалась, какие надежды и помыслы зреют в груди Ирвина, который не осмеливался, будучи Ганимедом[157] при своей госпоже, высказаться более ясно. Она хотела поддержать эти надежды, не преступая при этом законов благопристойности. Поэтому первое она отразила на своем лице, а второе высказала в речах. Смущенно потупив глаза и теребя бант у пояса, она, слегка покраснев, произнесла:

— Роза цветет, не заботясь о том, кто украсит ею грудь свою, и виноград зреет, не зная, кто будет им лакомиться. Им достаточно услаждать обоняние и ласкать взор. Разумного человека радует их вид, но он, хотя и восхищается, проходит мимо; неразумный же протягивает руку, чтобы достать гроздь, до которой ему не дотянуться, или сорвать розу, чьи шипы больно ранят его.

Эта аллегорическая сентенция в устах прелестной вдовы принесла нетерпеливому Ирвину меньше утешения, чем перемена в выражении ее лица. Дерзкий паж молчал, вздыхал и печально смотрел себе под ноги, а его госпоже было угодно подражать этой красноречивой пантомиме. Однако через несколько дней юноша полностью снарядился в путь. Графиня велела выдать ему вооружение и подарила любимого коня своего покойного супруга. Юный Ирвин вскочил на седло и в самом бодром настроении отправился в свое первое рыцарское странствие.

Столь своевременный отъезд скорее благоприятствовал сердечным делам пажа, чем вредил. Между тем душой вдовы овладели теперь совсем иные мысли. Она стала всерьез подумывать о том, как бы развязать столь крепко затянутый когда-то узел любви, и, поскольку она крепко верила в его символическое значение, ей пришло в голову на досуге распутать его.

Однажды, оставшись одна, она открыла золотое сердечко, которое косила на груди, и, вынув оттуда залог верной любви, долго глядела на него, пытаясь разобраться в сплетении нитей, чтобы распутать их. При этом ее искусные пальцы столь деятельно взялись за работу, что ей и впрямь удалось высвободить наружные петли, но с самой основой, как она ни билась, ей не удалось справиться. В конце концов терпение ее истощилось, и, дабы завершить начатое дело, она прибегла к помощи острых ножниц, кои сослужили ей ту же службу, что меч Александру Великому, когда тот разрубил Гордиев узел[158]; и теперь уже нельзя было оспаривать, что развязать до конца крепко затянутый узел любви вполне возможно. По представлениям доброй графини, ей по справедливости надлежало завязать новый узел и спрятать его в свой золотой амулет, ибо прежнего там уже не было. Но именно в тот момент, когда она собиралась приступить к делу, ею, весьма некстати, овладело беспокойное сомнение.

«Узел любви, — рассуждала она, — не более как символ земного союза, который легко расторжим, и смерть уже расторгла его своей косой. Ножницы лишь последовали ее примеру. Но с клятвой верности на том свете дело обстоит, видимо, совсем иначе. Не обреку ли я себя, разделив сердце между двумя, на вечные страдания, от беспрерывных упреков обоих совладельцев, когда каждый из них будет заявлять свое право на мое сердце?»

Это затруднение надолго опечалило и расстроило вдову. И, не зная, как разрешить подобный вопрос совести, графиня решила обратиться за советом к достойнейшему человеку, который, по ее мнению, более сведущ в небесных делах, нежели она сама. То был настоятель монастыря в Эльдагсене, который славился как человек набожный и глубоко ученый, ибо разбирался в самых тонких вопросах, касающихся духовного мира людей, и разрешал их со всей схоластической мудростью. Уж, кажется, что тоньше кончика швейной иглы? Однако францисканский монах давал точнейший ответ, сколько небожителей уместится на этой точке опоры. Что ему стоит внести ясность в вопрос о правах супругов на том свете? Графиня велела заложить экипаж и с трепетом в сердце поехала к мудрому прелату.

— Преподобный отец, — обратилась она к нему, — необычное обстоятельство привело меня сюда, дабы испросить вашего мудрого совета.

Настоятель Эльдагсена, при всех своих философских мудрствованиях, отнюдь не был равнодушен к прекрасному полу и охотно утешал дам, обращавшихся к нему со своими горестями, особенно если они были молоды и красивы.

— Что беспокоит ваше благородное сердце, добродетельная дочь моя? — спросил он. — Откройте мне тайное горе свое, дабы я мог ободрить вас небесным утешением.

— Тревожит меня необдуманная клятва, — отвечала графиня, — к которой побудила меня любовь. Я обещала своему супругу возобновить и навеки закрепить наш брачный союз по ту сторону могилы. Но разве может молодая женщина в расцвете лет совладать с чувством? Должна ли я провести свою молодость, одиноко грустя во вдовстве, живя лишь надеждой на будущее свидание, даже не зная, сбудется ли она когда-нибудь? Объясните же мне, досточтимый отец, соединятся ли вновь души любящих на том свете, или те, кто был связан на земле, в иной жизни будут свободны?

— Конечно, конечно, — ответил дородный настоятель, — в садах Эдема[159] все земные союзы отменяются, это разумеется само собой. Что об этом и спрашивать? Разве не знаете вы, благородная госпожа, что там, наверху, никто не женится и не выходит замуж? Как возможно супружество в лоне блаженства, когда оно само по себе есть источник огорчений! Ведь согласно данным опыта даже в самых счастливых браках случаются неприятности и размолвки. А уместны ли супружеские ссоры и оскорбления в обители мира? Смерть расторгла ваш союз, вы свободны, как птичка в небе или как серна в лесах, вырвавшаяся из сетей охотника. Но если совесть вашу тяготит необдуманная клятва, мы и здесь найдем выход: святой церкви дана власть освободить вас от обета. Одарите мой бедный монастырь, и я достану вам от епископа разрешение снова вступить в брак, не навлекая на себя греха ни на этом, ни на том свете.

Итак, счастливая Ютта получила наконец совет, отвечавший ее желаниям, убедившись, что брачный договор с покойным мужем был не более как причудой нежной страсти. Все ее взгляды на любовь за гробом полностью перестроились. Графиня успокоила свою совесть в отношении чересчур поспешно данного обета и уладила дело с прелатом, одарив его бедный монастырь, после чего тот пригласил ее к столу, богато уставленному серебром. Она почувствовала себя легко и радостно, как скованный раб, неожиданно сбросивший с себя цепи и вновь вкусивший всю прелесть свободы. Теперь ее единственным желанием было, чтобы прекрасный Ирвин как можно скорее вернулся из рыцарского странствия и она могла бы заключить с ним союз любви, но на сей раз только на срок земной жизни, дабы не понадобилось вторичное разрешение от клятвы. Но хитроумный рыцарь что-то медлил с возвращением, и тоска по нем лишь подливала масла в огонь любви. Вопрос о том, когда любят более сильно и страстно — в первый или во второй раз, — один из самых щекотливых и вызывает немало споров между сторонниками различных школ любви. Откровенно говоря, решить эту проблему нелегко, но правильно основанное на опыте суждение, что молодая пылкая вдова, которой уже знакомо чувство нежности, во втором браке любит всегда более горячо и страстно, чем в первом, когда она еще глупый новичок в любви. Нежная Ютта совершенно не умела сдерживать свою страсть и отбросила, не рассуждая, покров скромности и робкой сдержанности, который предписывали некогда законы благопристойности прекрасному полу. Она громко вздыхала и открыто взывала: