Психология проклятий (СИ) - Либрем Альма - Страница 1

Альма Либрем

Психология проклятий

Глава 1

Издевательски яркий лучик солнца скользнул сквозь защищённое заклинанием стекло и нагло упёрся в преподавательский стол, периодами срываясь на глаза. Блики и всполохи окрасили всю аудиторию невообразимо жёлтым калейдоскопом, от которого хотелось зажмуриться и срочно бежать куда-то, да вот только — куда?

Скрипели перья — у особо правильных и старомодных студентов, — кто-то писал карандашами. Несколько, из особо богатых семей, даже пользовались чем-то безымянным, но крайне удобным, именовали его сами, впрочем, удивительным словом "ручка" — и у них получалось на удивление быстрее. Впрочем, говаривали, подобное изобретение было под силу одним лишь волшебникам, и хотя все они нынче находились на территории магического университета, отчего-то не спешили использовать полученные при учёбе умения по-настоящему, только косились на чужие достижения и недовольно, раздражённо вздыхали — мало ли, у кого-то получится лучше, кто-то что-то отберёт.

Под потолком нагло скрипели часы — удивительное сочетание шестерёнок и какой-то чудной одной-единственной стрелки. При виде солнечного луча стрелка как-то странным образом оживилась и завертелась, словно сумасшедшая. Не прошло и мгновения, как часы заколотили, словно на тревогу, оглашая о времени завершения экзамена.

Студенты даже не пошевелились. Двоечники нагло пытались что-то писать, те, кто хоть что-то знал, лихорадочно строчили в своих свитках. Всё-таки, курс хоть и не выпускной, третий, но по этой работе преподаватели могли определить, кому отдают предпочтение при выборе себе подчинённых на бакалаврскую работу.

Один из преподавателей, высокий худой маг в странных очках — их стёкла сверкали на солнце так, словно были сотворены из драгоценных камней, — даже не содрогнулся, когда часы заколотили громче. Он только склонился ниже над бумагами, разложенными перед ним на громадном экзаменационном столе.

Несколько листов уже даже успело прикрыть билеты, что-то торчало из журнала успеваемости. Аспирантка, то и дело встряхивающая головой, чтобы длинные пряди тёмных волос не падали на глаза и не мешали вчитываться в текст, поспешно чертила что-то на бумаге карандашом, оставляя поспешные пометки. Перья и чернильница, валявшееся повсюду, металлическое изобретение, то самое, для богатых, в самом непотрёбном положении — не в футляре, как полагалось, не перевязанное лентой, а валяющееся в стороне, без чернил, ещё и, кажется, готовое вот-вот свалиться со стола, — всё это не вызывало у неё совершенно никакого интереса.

Преподаватель то и дело пытался вырвать у неё из рук карандаш и внести в заклинание, тщательно выводимое на столе, какие-то изменения. Она спорила, трудясь над новой, невероятной формулой, что-то доказывалась, срываясь с шёпота на достаточно громкое шипение. Казалось, о тишине они не заботились и вовсе, о том, чтобы студенты не вздумали списывать — тем более.

Мужчина то и дело потирал подбородок, поправлял свои драгоценные очки с магическим виденьем и пытался всмотреться в формулу. Его долговязая и невообразимо худая фигура казалась подобной крюку, когда он вскакивал и нагибался над столом; когда выравнивался, студенты с хохотом обычно величали его "палкой", но сегодня, в день экзамена, всем им не было никакого дела до внешности одного из будущих наставников.

Второго преподавателя часы не трогали и вовсе. Не интересовала его и наука — он раздражённо смотрел в потолок, словно кто-то его заставлял здесь находиться и маяться с молодыми магами, и периодически насвистывал себе что-то под нос. Ноги он закинул на стол, не заботясь о том, чтобы вытереть ботинки и привести их в надлежащее состояние, руки сложил на груди, а к аспирантке и её научному руководителю с оценивающим взглядом поворачивался, кажется, исключительно ради того, чтобы в очередной раз отметить — мысленно, правда, — что таким симпатичным девушкам в университете за наукой делать нечего. А надо вырываться в массы и сменять своих наставников.

Аспирантка, кажется, об этом знала. То, тряхнув головой, била волосами мужчину по лицу — он фыркал, словно кот, но с места не сдвигался, — то роняла что-то особенно тяжёлое ему на ноги, но ни разу не повернулась и даже не обратилась к нему. На часы она отреагировала так же равнодушно и от громкого бамканья не содрогнулась. До студентов ей уж тем более не было никакого дела.

Но сдалась она, впрочем, первой — повернулась к мужчине и раздражённо кашлянула, напоминая о том, что в курсе, что её наглым образом рассматривают.

— Раз уж вы отвлеклись от внимательнейшего изучения фасона моего платья, — протянула она мягким, вкрадчивым голосом, — то, может быть, уделите внимание так же и часам? Господин профессор, пыхтя над их созданием, вне всяких сомнений, очень потрудился, да и новая система исчисления — это очень интересно, но они взбесились от прямого попадания солнца. Эти часы совершенно непригодны летом.

— Лень вставать, — равнодушно, абсолютно игнорируя присутствие остальных в комнате, сообщил он. — Стары уж мои кости стали.

Аспирантка смерила его насмешливым взглядом.

— Несомненно, когда вам исполнится тридцать лет, придётся выстраивать могилу — вы ведь рассыплетесь тогда на куски. Когда, напомните мне, сия великолепная дата? Через месяц, посреди лета? Я обязательно напомню господину проректору…

— Вы слишком много себе позволяете. Вы здесь только аспирантка.

— Разумеется, — довольно кивнула она. — Я так и передам профессору Хелене, господин Сагрон.

Мужчина закатил глаза, но встал. Профессор Хелена была опасной женщиной во всех пониманиях этого слова, а уж если рассматривать её не как начальство, а как разъярённую мать одной излишне настойчивой аспирантки, то беды и вовсе не оберёшься. Сагрон всё ещё искренне верил в то, что сумеет связать своё будущее и успешную карьеру с наукой, а туда без работы в университете путь был заказан. Мадам же Ольи — та самая профессор, — умела и на место поставить, и загнать в тупик, а самое отвратительное — обладала поразительным умением лишать твёрдой земли под ногами одним только своим пристальным взглядом. Змея змеёй! Вот только научному руководителю своей дочери, Ролану, имя которого она умудрялась каким-то причудливым образом сокращать, почему-то благоволила.

Его же — терпеть не могла. Это Сагрон чувствовал. Одно это в её исполнении "доцент Дэрри" подразумевало что-то вроде "ещё слово — и будешь хуже аспиранта". И власти у неё на это хватило бы с головой.

Студенты писали всё увереннее и увлечённее. Сагрон, впрочем, вполне логично подозревал, что причиной тому были вытащенные шпаргалки, "светлячки", как величали их студенты, поминая незлым тихим самое сложное и самое запретное заклинание из всего курса Боевой Магии, до которого им удалось добраться. Вопреки безобидному названию, подобные чары могли взорвать едва ли не половину города, но требовали, соответственно, столько же силы. Резерв, резерв и ещё раз резерв — даже если весь третий курс соберётся вместе и попытается воспользоваться подобными чарами, у них вряд ли получится достойно, "светлячка" не хватит и на несколько метров в окружности.

Вот если круг Архимагов, да все вместе, без всяких щелей в собрании, а ещё — использовать концентратор…

Но шпаргалки ничего с настоящим "светлячком" не имели, разумеется. Просто студенты, понимая, какой взрыв будет, если на выпускном экзамене что-то подобное обнаружат, обозвали их в честь заклинания лет двадцать назад, и оно прицепилось. Правда, третий курс писал не выпускные, а обыкновенные, закрывал сессию, но это никого не волновало. "Светлячки" — они всюду "светлячки".

Сагрон всё ещё хорошо помнил, как сам их писал ночью при свете хиленькой волшебной лампы, и воспоминания, надо сказать, были не самыми приятными — с той поры ещё и глаза пришлось лечить, ведь "светлячки" заполнялись мелким-мелким почерком с добавлением волшебства. У Ролана — они учились на одном курсе в старые добрые времена, даже дружили, однако, удивительно, но факт, — зрение вот как село, хотя Дэрри очень сомневался в том, что на самом деле его коллега вообще умел заниматься подобным нарушением закона — таким, как списывание и использование шпаргалок. Ну да и пусть не пользуется, зря, к слову — потому что вещь поразительно полезная, и если нынешние студенты ленятся таковым заниматься — их проблемы, но, по правде, дураки дураками!