Лавка древностей - Диккенс Чарльз - Страница 80

— Кит, Кит! — воскликнула миссис Набблс, поднося платок к глазам. — Что ты наделал? Разве мне можно будет теперь показаться сюда? Да никогда в жизни!

— И слава богу, мама! Вчера вечером ты немножко развлеклась, так неужели же сегодня обязательно надо сокрушаться и жалеть о чем-то? И ведь это не первый раз. Чуть только у тебя станет веселей на душе, ты сразу идешь сюда и каешься по указке этого болтуна. Стыдно, мама!

— Полно, сынок, полно! — остановила его миссис Набблс. — Грешно так говорить, даже в шутку!

— В шутку? Какие там шутки! — воскликнул Кит. — Я, мама, считаю, что в безобидном веселье и в бодрости духа бог не видит большего греха, чем в белых священнических воротничках, и напрасно эти болтуны одно порочат, а за другое заступаются. Ну, хорошо, хорошо, не буду! Только обещай больше не плакать. На, возьми малыша — он полегче, давай мне Джейкоба, и пошли только быстро, а дорогой я расскажу тебе свои новости, и ты у меня ахнешь, когда все узнаешь. Ну вот, давно бы так! Теперь, глядя на тебя, никто не скажет, что ты и близко подходила к Маленькой скинии, и, я надеюсь, с этим навсегда покончено. На, бери малыша. Ну, Джейкоб, полезай ко мне на закорки и держись крепче за шею, а если этот пастор назовет тебя с малышом невинными агнцами или барашками, ты ему скажи, что раз в год и он говорит истинную правду и что пусть, мол, и сам равняется больше на барашка, чем на кислую подливку к нему. Скажешь, Джейкоб? Ну, смотри!

Так, мешая серьезный разговор с шуткой — ибо он твердо решил сохранить хорошее расположение духа, Кит очень скоро развеселил мать и братьев и развеселился сам, и по дороге домой долго рассказывал им обо всем, что произошло в конторе нотариуса и что заставило его нарушить благолепие Маленькой скинии.

Миссис Набблс порядком струхнула, когда услышала, какие от нее требуются услуги, и совсем растерялась под наплывом самых противоречивых мыслей и сомнений, как, например: прокатиться в почтовой карете каждому лестно, а с другой стороны, разве можно оставить детей без присмотра! Но и это препятствие и кучу других, касающихся некоторых предметов туалета, часть коих находилась в стирке, а часть никогда и не числилась в ее гардеробе, Кит презрел полностью, ибо что они значили по сравнению с предстоящим ей огромным удовольствием отыскать Нелл и с торжеством вернуться вместе с беглецами в Лондон.

— У нас в запасе десять минут, мама, — сказал Кит, когда они вошли в дом. — Вот картонка. Уложи в нее все и пойдем.

Если рассказывать, как Кит совал в картонку те вещи, которые не понадобились бы миссис Набблс ни при каких обстоятельствах, и оставлял все, хоть сколько-нибудь необходимое; как они вдвоем уговаривали соседку перебраться к ним и побыть это время с детьми; как дети сначала заливались слезами, а потом вдруг развеселились, когда им были обещаны такие игрушки, каких и не видано на свете; как мать Кита без конца целовала их, а Кит не мог найти в себе сил рассердиться на нее за лишнюю задержку, — повторяю, если рассказывать все это, у нас не хватит ни времени, ни места. Лучше уж умолчим о таких подробностях и скажем только, что спустя несколько минут после назначенного срока Кит и его мать поспели к дому нотариуса, возле которого уже стояла почтовая карета.

— Эх! Карета, да четверкой! — вскричал потрясенный Кит. — И ты, мама, поедешь в ней! Вот она, сэр! Вот моя мать! Она готова, сэр!

— Прекрасно! — сказал джентльмен. — Только прошу вас не волноваться, сударыня. Я позабочусь, чтобы вы не испытывали никаких неудобств в дороге. Где сундук с обновками для девочки и старика?

— Здесь, — ответил нотариус. — Кристофер, клади его наверх.

— Слушаю, сэр! — крикнул Кит. — Готово, сэр!

— Ну, поехали, — сказал одинокий джентльмен. И с этими словами он подал руку матери Кита, самым учтивейшим образом подсадил ее в карету и сел рядом с ней.

Подножка кверху, дверца хлоп, колеса делают полный оборот — и вот экипаж уже громыхает по мостовой, а мать Кита, высунувшись из окошка, машет мокрым носовым платком и кричит во весь голос, прося передать множество последних наставлений Джейкобу и малышу, но каких именно — этого никто расслышать не может.

Кит стоял посреди улицы и смотрел им вслед со слезами на глазах, взволнованный не столько проводами, сколько предстоящей встречей, которая была уже не за горами. «Они ушли пешком, — думал он, — не услышав ни от кого доброго слова на прощанье, а вернутся в карете четверкой, с богатым другом, и всем их бедам придет конец! Она забудет, что когда-то учила меня писать…» О чем еще думал Кит, неизвестно, но думы эти завладели им надолго, — потому что карета уже давно скрылась, а он все стоял, глядя на цепь ярких фонарей, и лишь тогда вернулся в контору, когда нотариус и мистер Авель, которые сами несколько минут простояли на улице, прислушиваясь к затихающему вдали стуку колес, уже начали недоумевать, что бы такое могло задержать его.

Глава XLII

Теперь оставим на время углубившегося в свои думы Кита и, вернувшись к маленькой Нелл, свяжем нить нашего повествования на том месте, где она оборвалась несколькими главами раньше.

В одну из тех вечерних прогулок, когда, робко следуя издали за двумя сестрами и сердцем угадывая в их невзгодах что-то общее со своим собственным одиночеством, она черпала в этом утешение и глубокую радость, хотя такая радость живет и умирает в слезах, — в одну из таких прогулок в тихие вечерние сумерки, когда и небо, и земля, и воздух, и чуть слышно журчащая речка, и далекий колокольный звон — все отвечало чувствам бесприютного ребенка и рождало в нем умиротворяющие мысли, правда несвойственные детскому возрасту с его бездумными забавами, — в одно из этих странствований за городом, которые были для нее теперь единственной усладой и отдыхом от забот, она все еще медлила у реки, хотя сумрак уступил место тьме и перешел в ночь, и ощущала такое слияние с мирной, безмятежной природой, что, если бы в этой тишине вдруг раздался громкий людской говор и засверкали огни, одиночество показалось бы ей несравненно тягостнее.

Сестры давно ушли домой, и она осталась одна. Высоко над нею звездное небо кротко сияло в беспредельном воздушном просторе, и, вглядываясь в его глубину, она различала все новые и новые звезды, казалось, вспыхивавшие у нее на глазах, а за ними еще, еще, и, наконец, все необъятное пространство небесного свода засияло перед ней вечными, неугасимыми огнями, которым не было числа. Она нагнулась над спокойной рекой и увидела там отражение того же величественного звездного строя, что явился голубю в зеркале вод, разлившихся над горными вершинами и похоронивших в своей бездонной глубине все живое.

Боясь нарушить безмолвие ночи и ее очарование, девочка почти не дыша сидела под деревом. И время и место — все будило в ней мысль за мыслью, и она думала с надеждой, — а может быть, не столько с надеждой, сколько с покорностью, — о прошлом и настоящем и о том, что ждало ее впереди. Последнее время между ней и дедом постепенно возникло отчуждение, и сносить это было тяжелее, чем все прежние горести. Каждый вечер, а часто и днем, старик куда-то уходил, один; и хотя она знала куда, знала, что его влечет, слишком хорошо знала — по непрестанной утечке денег из ее тощего кошелька и по изможденному лицу деда, — он избегал всяких расспросов, держал свою тайну про себя и сторонился внучки.

Она раздумывала над этой переменой с грустью, омрачавшей для нее тихий вечер, как вдруг где-то вдали на колокольне пробило девять. Бой часов заставил ее встать, и она побрела по направлению к городу, по-прежнему погруженная в свои мысли.

На пути ей встретились узкие мостки через ручей, и, пройдя по ним в поле, она увидела впереди красноватый свет, а приглядевшись повнимательнее, убедилась, что это костер, около которого сидят, вероятно, цыгане из разбитого немного в стороне от дороги табора. При ее бедности ей нечего было бояться этих людей, и она не стала обходить их, не желая делать большой крюк, а только прибавила шагу.