Тень разрастается (СИ) - Крейн Антонина - Страница 64

— А им зачем?

— Вместе веселее, не находите? Но вот о судьбе танцовщицы предлагаю им напоминать. Смысла — никакого. Просто добавим полученную благодаря ей информацию в список моих прежних знаний. Якобы я вспомнил.

Неожиданно от дуба, растущего впритык к дальнему концу террасы, донеслось птичье пение. Долгая трель, заканчивающаяся росчерком — короткий резким звуком в конце, будто зяблик спохватился, что сказанул лишнего.

— Анте, — в свою очередь, решила сказануть лишнего я — госпожа Тинави знает толк в развлечениях, — А если вы ошибаетесь, и Пустота вас убьет? Если о вас все забудут, как о Каре, кроме меня? Каково вам будет?

— Такого не случится, — он помотал головой и поджал губы. — А если бы и случилось… Раз на мою и вашу память Пустота не действует, то и на хранителей тоже. Правда, они и так думают, что я мертв. А мнение остальных, если честно, можно засунуть в задницу.

— А как же Кадия? Вы ее совсем не любили? — не умолкающий зяблик продолжал вдохновлять меня на душевную археологию.

— На вашем месте, в первую очередь я бы задавал вопрос о том, любила ли Кадия меня, — усмехнулся Давьер. — Потому что, похоже, нет. А что до моих эмоций… В какой-то момент им перестаешь придавать особый смысл. Лет так через пятьсот, — съязвил он.

— Ой, ну да, конечно. Именно поэтому вас совсем не распирает гордыня. Круглосуточно. Да такая сильная, что пустить в себя Пустоту кажется идеей более удачной, чем позволить совершить это глупой девчонке. Вдруг все удастся и лавры спасительнице достанутся ей, ужас-то какой, да?

Он рывком выпрямился и сложил руки на груди:

— Мы с вами не друзья, Тинави, чтобы вы своими маленькими пальчиками пытались залезть мне в душу. Но да. Вы правы. Я не любил Кадию. Как минимум потому, что она не любила меня. Недостойно бога бегать за той, что сохнет по какому-то хилому лекарю, как считаете, а, Тинави?

— Вы поэтому выбрали Дахху своей последней — перед арестом — жертвой?

— Его выбрал не я, а помощники Митраса Голя, поставлявшие мне самых сильных магов из прошедших ритуал. Дахху из Дома Смеющихся — самый симпатичный человек из всей вашей компашки, — почти с ненавистью выплюнул Анте.

— Ну, это не помешало вам попробовать его убить.

— Вы меня специально провоцируете, Тинави?

— Да нет. Просто вы сказали, что вас, дескать, недостойно было бегать за Кад. Но на самом деле все не так… Недостойно бога жить среди смертных и кичиться своим происхождением, если ничем не отличаешься от жалкого убийцы-паразита. Недостойно резать человека на алтаре, а потом изображать с ним дружбу, пользуясь тем, что он всех, всех всегда прощает. Недостойно, в конце концов, самому не обеспечивать того движения вперед, развития и бла-бла-бла, про которое вы так похвально высказались раньше, — я рассерженно потопала обратно к танцевальной зале. — Если вы не передумаете, Давьер, то завтра я приведу вам нового донора Пустоты. А вы пока найдите, чем вас можно пробрать, чтобы ваша прахова искра все-таки выросла в размерах. Хоть на капельку.

Оконную раму я пересекла своим привычным макаром… То есть споткнулась и кубарем прокатилась следующие несколько метров. Встала, отряхнулась и, не оглядываясь, ушла.

Ночь в Шолохе напоминала картины начала прошлого века. Пляска мазков, буйство цвета, вихрящиеся звезды, красочными потоками низвергающиеся с хрустального купола небес.

Да еще и приятные гастрономические ассоциации — ибо набережная Доро имела идеальную композицию слоеного пирога. Перечисляю снизу вверх: маслянистая темная река, плотная, сладкая; выше — хрусткие крекеры облицовочной мозаики и шоколадное благородство кованых решеток; потом — щедрый бисквит из воздушных древесных крон, между которыми богатые особняки ласкают взор зефирными нотами.

И вензеля флюгеров карамельными завитушками.

Живопись мироздания, щедро одаривающая шолоховцев красотой, вызвала у меня немедленную потребность в празднике.

Прямо сейчас. Сию секунду. Чтобы отвлечься, и чтобы напомнить себе — а почему вообще я должна бороться с Пустотой? Ради какого такого прекрасного мира?

Учитывая финальную тему нашего с Давьером разговора, праздника мне захотелось чувственного. Чтобы, значит, искру раздуло. Да так раздуло, что гори оно всем синим пламенем, полыхай весь мир от Тинави-огонька.

Поколебавшись с минуту на набережной, я целенаправленно отправилась к двору перевозчиков.

Суббота диктовала Шолоху свой режим работы. То бишь круглосуточный. На улицах бродили люди — кучками и по одиночке. Те, что кучками, — громкие, веселые, с хитрыми взглядами и той бесшабашностью в жестах, что неминуемо приводит к битой посуде, украденным лодкам, сорванным с чужих губ поцелуям и прочим радостям. Те, что солистами, держались сдержанно, но взгляды так и шарили просвечивающими лучами туда-сюда в поисках приключений.

— Пятиречье, — буркнула я сонному кентавру. — Лазарет.

— Подрались? — спросил он, даже не глядя на меня. — Шов наложить хотите?

— Что? Небо голубое, нет, конечно! Пациента навещаю.

— Ночью закрыто там, дамочка.

— А то я не знаю. Вы везете или нет?

Мы поехали.

Рощу ошши я миновала на цыпочках, но все-таки не избежала неприятной встречи с одним крустом. Старшим, судя по длинным веточкам-рогам с трогательно набухшими запоздалыми почками.

Я привычно зажмурилась, ожидая, что мне в голову сейчас полетят шишки, палки и камни с обочины.

— Хоззззяйка, хоззззззяйка пришла, к хоззззззяину, — в пояс поклонился круст и задом наперед усеменил в кусты.

О. Что ж. Приятно.

Вот это у меня карьерный рост!

Кажется, крусты различают не только богов, как я думала раньше… Но и всех, кто знаком с дружественной магией.

Таких, как мы с Лиссаем.

Корпус принца располагался сбоку от основного здания Ведомства.

Все окна были темны — кроме одного. Это светилось мягким голубым светом, на втором этаже. Крякнув, я полезла на разлапистый кряжистый дуб напротив корпуса, метрах в десяти от здания.

Очень удобное это дерево — дуб. Ветви чередуются, как ступеньки, лезь себе в свое удовольствие, подглядывай за принцами крови, сколько влезет.

Только я устроилась подле вороньего гнезда, умиротворенная, и обратила светлы очи в сторону окошка Лиссая, как кто-то громко зашипел внизу:

— А ну вали оттуда!

— И не подумаю! — возмутилась я.

Лиссай в своем зеленом окне — безо всяких штор — задумчиво стоял перед мольбертом. Мольберт светился пугающей белизной. Рука принца безвольно свисала вдоль тела, и с широкой кисти из беличьего волоса капала, быстро капала на пол краска. Тонкие губы принца скобочкой опускались вниз, и даже издали я чувствовала, как он холодеет от пронзающей его неуверенности: а вдруг не смогу? Вдруг получится чушь? Вдруг не дастся картина?

Человек внизу с тяжким вздохом пополз по дереву вверх, шаг в шаг повторяя мой недавний маршрут.

— Тинави, — веско произнес Полынь, плюхаясь на ветку рядом. — Душа моя. Сказав, что я слежу за Его Высочеством и вашим с ним не-общением, я имел ввиду именно это. Уходи.

— Если ты не заметил, ни с кем я не общаюсь, — огрызнулась я. — Сижу себе на дереве. Загораю. Лето на дворе.

— В полночь загораешь?

Лиссай в окне вдруг повернулся в нашу сторону и чуть наклонил голову, будто прислушиваясь. Лис — он и есть лис. Хитрости, правда, сильно недосыпали. Но рыжина, и шерстка, и взгляд — всегда начеку… Мое сердце екнуло.

— Я понимаю, что ты мечтательница и могла вообразить себе иное продолжение… — вздохнул Полынь.

— Ничего ты в мечтателях не понимаешь, Внемлющий, — огрызнулась я, не дослушав.

— Нет, понимаю. Я тоже был молод и полон надежд, — сказал он с драматичным надрывом и прикрыл глаза без единой морщинки вокруг оных.

Я в голос расхохоталась. Глупость какая — слушать подобные фразочки от татуированных дурачков с кадыками, дергающимися при каждой фразе, как у подростков! Полынь обиженно насупился.