Дом с привидениями - Диккенс Чарльз - Страница 18

Несмотря на то, что эти нежданные посещения, разумеется, произвели на меня неизгладимое впечатление, я решился до назначенного срока хранить их в тайне. Вечером того же самого дня Я вернулся к себе в комнату, весьма возбужденный множеством любопытнейших мыслей и приготовясь приобрести некий новый опыт по части общения с духами. Не сказать, чтобы приготовления мои оказались безрезультатными, ибо, проснувшись от беспокойного сна около двух часов ночи, я обнаружил, что делю ложе со скелетом мастера Б. Вообразите же себе мои чувства!

Я вскочил с постели, и скелет вскочил вслед за мной. Тут послышался вдруг жалобный голосок: «Где я? Что со мной случилось?» – и пристально вглядевшись в ту сторону, я обнаружил там призрак мастера Б.

Юный дух был одет несколько старомодно, а скорее, не столько даже одет, сколько упрятан в жесткий костюм цвета перца с солью, особенный ужас коему придавали начищенные до блеска пуговицы. Я заметил, что эти пуговицы шли двойным рядом по плечам маленького привидения и, кажется, спускались вниз по спине. На шее у него болтался гофрированный накладной воротничок. Правой рукой (на которой я подметил явственные чернильные пятна), он держался за живот – из чего, да еще из прыщей у него на лице, я сделал вывод, что предо мной стоял мальчик, который постоянно принимал неумеренно большие дозы микстур.

– Где я? – патетически вопросил он. – И зачем я рожден был в дни Каломели и зачем всю эту каломель дали именно мне?

Я сердечно ответил ему, что, увы, никак не могу пролить свет на этот естественный вопрос.

– Где моя маленькая сестренка? – продолжил призрак, – и моя ангельская женушка и где тот мальчик, с которым мы вместе ходили в школу?

Я призвал духа успокоиться и меньше всего печалиться о потере мальчика, с которым он ходил в школу. Я заверил его, что за весь человеческий опыт из таких мальчиков никогда ничего путного не выходило. Я поведал ему, что и сам во взрослой жизни несколько раз обращался к мальчикам, с которыми вместе ходил в школу, но ни один из них не откликнулся на мой дружеский зов. Я выразил скромное свое убеждение, что и этот мальчик не откликнулся бы. Я сказал, что он был мифическим персонажем, обманом и западней. Я вспомнил, как, разыскивая его в последний раз, нашел его за обеденным столом в белом галстуке, с расхожим мнением по любому существующему поводу наготове и с поистине титанической способностью навевать молчаливую скуку. Я поведал, как, в силу нашего с ним совместного пребывания в «Старом Дойлансе», он напросился завтракать со мной (социальный вызов, отвергнуть который решительно невозможно), и как, раздув в себе слабые огоньки былой веры в мальчиков из старого Дойланса, я согласился, но он оказался тем самым наводящим ужас врагом рода человеческого, что преследует сынов Адама своими неопределенными замечаниями о политике и предложениями, чтобы Английский Банк под страхом закрытия обязан был бы напечатать и пустить в оборот Бог знает сколько тысяч миллионов банкнот достоинством в один шиллинг и шесть пенсов.

Призрак выслушал меня молча, с остановившимся взором.

– Брадобрей! – выпалил он, когда я умолк.

– Брадобрей? – переспросил я, ибо не принадлежу к этой почтенной профессии.

– Осужденный, – продолжил призрак, – брить вечно сменяющихся клиентов – то меня, то юношу, то себя самого, то твоего отца, то твоего деда; осужденный также ложиться каждую ночь в постель со скелетом и вставать вместе с ним каждое утро…

(Услышав этот мрачный приговор, я содрогнулся).

– Эй, брадобрей! А ну-ка, догони!

Еще до того, как слова эти слетели с его уст, я ощутил вдруг, что на меня наложены чары, заставляющие гнаться за призраком. Я в тот же миг повиновался им – и покинул комнату мастера Б.

Многие знают, какие долгие и утомительные ночные странствия были в обычае у тех ведьм, которые сознались в этом и которые, без всякого сомнения, говорили чистую правду – ведь им помогали наводящими вопросами, а палач всегда стоял наготове. Я же торжественно заявляю, что во время моего пребывания в комнате мастера Б. призрак, который в ней являлся, взял меня в странствие почти столь же длинное и безумное, как странствия этих ведьм. Несомненно, в ходе этого странствия я был представлен какому-то крепкому старикану с козлиными рогами и хвостом (нечто среднее между Паном и пожилым старьевщиком) устраивавшему обычные светские приемы, столь же бессмысленные, как в реальной жизни, но не такие чинные. Но видел я и иные вещи, что кажутся мне куда более важными и интересными.

Со всей твердостью заявляю, что говорю одну лишь правду, и не сомневаюсь, что всякий поверит мне. Знайте же, что я преследовал призрак сперва на помеле, а потом на игрушечной лошадке-качалке. Я готов даже клятвенно заверить, что от этого благородного животного пахло краской – особенно, когда оно нагрелось от скачки подо мной. После того я гнался за привидением в шестиместном двуконном экипаже – сооружении с своеобразным запахом, с которым современное поколение не знакомо, но который (и я снова готов поклясться в этом) представляет собой сочетание конюшни, паршивой собаки и очень старых кузнечных мехов. (Я аппелирую к предыдущему поколению, призывая его подтвердить или опровергнуть мои слова.) Я преследовал призрак и на безголовом ослике – по крайней мере, на ослике, которого так интересовало состояние его желудка, что он всю дорогу бежал, опустив голову под пузо; на пони, специально рожденном на свет, чтобы лягаться; на ярмарочной карусели; в первом кэбе – еще одном давно позабытом сооружении, где пассажир регулярно ложился спать, а возница подтыкал ему одеялко.

Чтобы не утомлять вас подробным описанием всех скитаний, пережитых мною в погоне за мастером Б. – скитаний, кои были длиннее и удивительнее приключений Синдбада Морехода, ограничусь одним только эпизодом, по которому вы можете судить и обо всех прочих.

Надо сказать, что я чудесным образом переменился. Я был собой, и в то же время не собой. Я сознавал в себе нечто, что оставалось неизменным всю мою жизнь, в любых ее стадиях и превратностях судьбы, и никогда не изменялось, и все же я был не тем, кто лег спать в комнате мастера Б. Лицо мое стало гораздо глаже, а ножки – совсем коротенькими, и со мной было еще одно такое же существо вроде меня с гладким личиком и коротенькими ножками. Мы сидели за дверью и я посвятил его в некий замысел весьма поразительного свойства.

Замысел состоял в том, чтобы завести сераль.

Собеседник мой горячо согласился. У него не было никаких сомнений в благопристойности этого плана, не было их и у меня. Ведь таков был обычай Востока, такова была традиция благородного калифа Гаруна аль-Рашида (о позвольте мне еще раз произнести это запятнавшее себя имя – столько связано с ним блаженных воспоминаний!), это был обычай весьма достойный и в высшей степени заслуживающий подражания.

– Да-да! – запрыгал от радости мой собеседник, – давай заведем сераль!

Мы порешили сохранить наш замысел в тайне от мисс Гриффин. Но не оттого, что у нас оставались хоть малейшие сомнения в похвальности восточного уклада, который Мы намеревались ввести – нет, просто мы хорошо знали мисс Гриффин и знали, что она лишена обычных человеческих симпатий и не способна оценить величие несравненного Гаруна. Итак, облачив наш план в непроницаемую завесу тайны от мисс Гриффин, мы доверили его мисс Буль.

В заведении мисс Гриффин на Хампстед-Пондс нас было десять: восемь леди и два джентльмена. Мисс Буль, достигшая (насколько я могу судить теперь) зрелого возраста восьми или девяти лет, занимала в обществе главенствующее положение. В тот же день я посвятил ее в суть дела и предложил ей стать Любимой Старшей Женой.

После недолгой борьбы с робостью, столь естественной и очаровательной у слабого, но прекрасного пола, мисс Буль заявила, что просто восхищена этой идеей, но хочет знать, что в таком случае уготовлено для мисс Пипсон? Мисс Буль – которую связывала с помянутой леди нежная дружба и безоговорочное доверие до самой гробовой доски, скрепленное клятвой на Сборнике Псалмов и Уроков в двух томах в ящичке с замочком – мисс Буль сказала, что, будучи подругой Пипсон, не может скрыть ни от себя, ни от меня, что Пипсон не пристало быть одной из многих.