Огненная земля - Первенцев Аркадий Алексеевич - Страница 25

— Как хотите. Если для пользы службы, как говорится, — пожалуйста…

Букреев вышел из домика. Манжула отказался остаться и следовал за своим командиром. Во дворе стояли повозки, и лошади разбрасывали сено. Часовой осветил Букреева и Манжулу карманным фонариком.

Небо было затянуто облаками, воздух сырой и холодный. Все предвещало непогоду. Бурьяны ломались под ногами; казалось, они намерзли.

— Как бы не легла ранняя зима…

— Может, пролив тогда замерзнет, — отшутился Манжула.

По бурьянам шмыгали мыши и с тихим посвистом перебегали крысы. Море и лиманы шумели волной. По ветру стлался приторный запах мертвечины. Вероятно, трупы убитых закапывали мелко. Доносилась собачья азартная грызня. Низко пролетела какая-то ночная птица, пропала в темноте, но взмахи ее крыльев еще были слышны. В степи, среди высоких бурьянов, стоявших в темноте, как камыш, спал батальон. Часовые прохаживались возле оружия, связанного шатровыми кучками. Дежуривший по батальону Рыбалко подошел к Букрееву.

— Дождя не будет, Рыбалко?

— Уже срывается, товарищ капитан.

— Где комиссар?

— Он с Яровым. Я могу проводить, а то зараз не разберешься, где кто.

— А начальник штаба где устроился?

— Он на ферме, ось там. — Рыбалко ткнул куда-то рукой. — Манжула знает… Манжула, чуешь? Ферма, что коло лимана?

— Найдем, Рыбалко.

— Коли там будете, товарищ капитан, пожурите дежурную сестру с полка. Ни в какую душу не хотела пустить наших девчат под крышу. Я ее хотел прикладом уломать…

— Разве можно женщину прикладом? Никогда не поверю, лучше на себя не наговаривайте.

— Да я пошутковал, товарищ капитан. — В темноте сверкнули его зубы. — Ежли вы к ферме, то вправо не берите, там минное поле… Манжула, держи леворучь, ты же знаешь…

На ферме играла гармоника. У полуразрушенной кошары собрались девушки, и с ними Шулик, Горленко и неизвестный офицер из армейской пехоты.

У полуразрушенной кошары собрались девушки…

Букреев узнал среди девушек двух автоматчиц из роты Цибина и Таню. Увидев Таню, он нерешительно задержался в тени кошары.

— Послушаем, — сказал Букреев, словно извиняясь перед Манжулой.

Шулик тихо подыгрывал на гармонике и пел приятным тенорком. Букреева заинтересовала неизвестная ему грустная песня. В войну рождалось и жило или скоропостижно умирало множество песен известных и неизвестных авторов. Неужели сам Шулик придумал эти слова? В песне была тоска по городу Николаеву, а Шулик был оттуда.

Припев подхватили, и голос Шулика потерялся, но зато возникли голоса Нади Котляровой и еще чей-то женский высокий, сильный голос, вырывавшийся из общего тона. Припев плавно угас, вступила гармоника, и снова тягучий и выразительный голос Шулика:

Манжула, уставший от ходьбы, вздремнул, ухватившись за дрючковину, торчавшую из стены. Палка лопнула под тяжестью его тела, с кошары обрушился слеглый кусок соломенной крыши.

— Кто там? — крикнул Горленко.

Узнав комбата, все поднялись.

— Надо бы спать, товарищи. Время позднее.

— Сейчас разойдемся, товарищ капитан, — сказал Горленко. — Ну, друзья, по казармам…

— Шулик, вы чудесную песенку пели, — похвалил Букреев.

Шулик последний раз «рыпнул» басами, сдвигая мехи. Потом перебросил ремень через плечо и простился.

Горленко сопровождал автоматчиц и Надю Котлярову. Таня осталась одна.

— Как вам на новом месте, Таня? — спросил Букреев, поздоровавшись.

— Ничего, товарищ капитан.

Они пошли к домику.

— Вы не можете ли сказать, Николай Александрович, — она вдруг назвала его по имени-отчеству, — благополучно вернулась в Тамань вторая группа кораблей, ходившая в Анапу?

— Была небольшая стычка в проливе, но корабли не пострадали.

— И личный состав не пострадал?

— Кажется, кто-то из командиров кораблей…

Таня встрепенулась:

— Убит? Ранен? Кто именно?

— Только не Курасов, Таня. Уверяю вас. Тяжело ранен командир одного корабля…

Таня постояла, порывисто подала руку и ушла.

Букреев направился к «фактории».

Глава восемнадцатая

Ранним утром, при первом же прикосновении Манжулы, Букреев вскочил, быстро оделся и вышел на улицу. Степанова нигде не было видно. А хотелось поблагодарить его за гостеприимство.

Два солдата-санитара пришивали мелкими гвоздями парусину к носилкам. Дробные удары молоточка по перекладинам напоминали работу дятла по сухому дереву. Возле сарая, откуда тянуло запахом свежего конского навоза, Куприенко чистил светло-рыжего трофейного венгерца, с желтыми подпалинами на морде и в пахах и беловато-рыжей гривой и хвостом. Букреев взглядом знатока осмотрел лошадь и позавидовал Степанову.

Порода проглядывала в передних сухих, с отлично развитой мускулатурой ногах, в такой же сухой и нервной голове с раздувающимися ноздрями, во всем сложении. На конечностях, под тонкой и эластичной кожей, были ярко выражены впадины, выступы, очертания костей, связок, сухожилий и сосудов. В строении экстерьера и горячности что-то напоминало Букрееву оставленную им кабардинку. Куприенко умело работал щеткой. Со сноровкой кавалериста он оббивал ее ловкими и быстрыми взмахами о скребницу и беззлобно покрикивал на венгерца, когда тот, боясь щекотки, приплясывал и отпрыгивал.

Ночью шел дождь. По небу медленно передвигались удлиненные облака, уходя к синей гряде Предкавказья. Кругляки перекати-поле приникли возле похожих на казачьи бунчуки татарников, кое-где сохранивших малиновые чалмы своих цветов. Травы после дождя теперь не свежели, а горкли и гнили.

Букреев направился к южной ферме, куда его с утра Батраков пригласил прийти позавтракать. Вокруг по-ротно врылась в землю и замаскировалась бурьяном пехота..

Автомашины и повозки, так же как полевые кухни и орудия, были спрятаны в ямах-капонирах, прикрытых сверху камышовыми снопами. Степь жила своей новой, подземной жизнью.

Серый легкий чернозем, смешанный с солончаками, задерживал дождевые лужи, и они поблескивали в лучах встающего солнца. Казалось, среди травы набросаны серебряные блюда. Кое-где валялись немецкие гранаты, похожие на весовые гирьки.

— Вы зря, товарищ капитан, напростец идете, — предупредил Манжула. — Надо по дорожке. А то здесь подрываются.

К ферме вела телефонная линия. Столбы были спилены немцами. Заржавевшая проволока скрючилась над дорожкой.