Барнеби Радж - Диккенс Чарльз - Страница 28

Барнеби утвердительно кивнул головой.

– Он бормочет какую-то бессмыслицу, сэр, и это называет молитвой, – угодливо пояснил Джон. – От такой молитвы толку мало.

– А Хью? – спросил мистер Честер, оглянувшись на конюха.

– А я и вовсе не молюсь, – отозвался Хью. – Но его молитвы, – он указал на Барнеби, – я слыхал. Хорошие молитвы! Он иногда лежит у меня в конюшне на соломе и поет их. А я слушаю.

– Не человек, а сущее животное, сэр, – с достоинством шепнул Джон на ухо мистеру Честеру, – уж не взыщите, сэр. Если у него и есть душа, ее наверно так мало, что не стоит обращать внимание на его слова и поступки. Покойной ночи, сэр!

Гость проникновенно и выразительно ответил: «Да благословит вас бог!» – и Джону оставалось только откланяться. Затем, приказав своим телохранителям идти вперед, он вышел из комнаты и предоставил мистеру Честеру отдыхать в древней кровати «Майского Древа».

Глава тринадцатая

Если бы Джозеф Уиллет, объявленный Рыцарями-Подмастерьями вне закона, был дома в то время, когда знатный гость появился у дверей их гостиницы, то есть если бы, по иронии судьбы, этот день не оказался одним из тех шести дней в году, когда ему можно было на несколько часов отлучаться из дому без спросу и без риска получить нагоняй, – Джо, конечно, сумел бы всеми правдами или неправдами проникнуть в тайну мистера Честера и выяснить цель его приезда так досконально, как если бы был его поверенным. Он немедленно предупредил бы влюбленных о грозящей им опасности и помог бы им разумным и своевременным советом, ибо Джо всей душой сочувствовал молодой паре и готов был доказать это, пустив в ход всю свою находчивость и энергию. Объяснялась ли такая готовность Джо расположением его к молодой девушке, история которой почти с колыбели вызывала в нем необычайно живой интерес к ней, или его преданностью молодому Честеру, чье доверие он завоевал своей сметливостью и тем усердием, с каким оказывал Эдварду важные услуги в качестве разведчика и посредника? Были ли тут и другие побудительные причины – например, естественное для человека молодого сочувствие влюбленным, или постоянные нотации и несносные придирки со стороны почтенного родителя, или тайные сердечные дела самого Джо вызывали в нем товарищеское чувство к Эдзарду и Эмме Хардейл, – трудно сказать. Да и не стоит доискиваться истинных причин, поскольку Джо в тот день отсутствовал и не имел возможности делом доказать свою преданность.

Было двадцать пятое марта – этот день, как большинство из вас знает по собственному горькому опыту, с незапамятных времен является одним из тех тягостных дней, которые носят название «платежных». Старый Джон Уиллет считал долгом чести каждый год двадцать пятого марта расплачиваться звонкой монетой с одним лондонским винокуром и виноторговцем, своим поставщиком. И так же неизменно, как неизменно наступало каждый год это число, Джо отправлялся в Лондон, чтобы передать виноторговцу из рук в руки холщовый мешочек с точной суммой долга – ни пенни больше, ни пенни меньше.

Ездил Джо всегда на старой серой кобыле. В уме мистера Уиллета-старшего крепко засела смутная идея, будто эта кобыла, если отправить ее на скачки, несомненно может получить какой-нибудь призовой кубок. Но кобыла никогда не пробовала своих сил на таком поприще, и вряд ли это было возможно в будущем, ибо ей было уже лет четырнадцать, а то и пятнадцать, она страдала запалом и потому шла очень медленно. Более всего выдавали ее возраст облезлые хвост и грива. Несмотря на эти мелкие недостатки, хозяин чрезвычайно гордился своей лошадью, и, когда Хью в тот день подвел ее к крыльцу, Джон удалился за стойку и в уединении своей лимонной рощи даже несколько раз громко засмеялся от избытка восторга и гордости.

– Да, вот это лошадка, Хью! – сказал он, когда, снова обретя душевное равновесие, появился на пороге. Красота! До чего ретива! Какая кость!

Костей без всякого сомнения было достаточно – это самое, должно быть, подумал и Хью, сидя боком в седле в ленивой позе и согнувшись так, что подбородок его почти упирался в колени. Не пользуясь ни свободно болтавшимися стременами, ни уздечкой, он разъезжал взад и вперед по зеленой лужайке перед домом.

– Смотри же, береги ее, парень, – сказал Джон, обращаясь на сей раз не к безмолвному Хью, а к своему сыну и наследнику, который появился на крыльце, уже совсем одетый и готовый в путь. – Не пускай ее вскачь. – Да мне это вряд ли удалось бы, отец, – отозвался Джо, безнадежно глядя на кобылу. – Ну, ну, пожалуйста, без дерзостей, сэр! – осадил его мистер Уиллет. – А чего тебе еще нужно? Тебе, пожалуй, и дикий осел или зебра покажутся слишком смирными? Ты хотел бы скакать на рычащем льве, не так ли? Помалкивай уж лучше!

Когда мистер Уиллет в спорах с сыном, истощив все свое красноречие, переставал задавать вопросы, на которые Джо никогда не отвечал, он обычно кончал свой монолог приказом Джо замолчать.

– И что только в голове у этого мальчишки? – продолжал мистер Уиллет после того, как некоторое время в сильнейшем изумлении таращил глаза на сына. – Заломил шапку набекрень, как настоящий разбойник! Уж не собираетесь ли вы пристукнуть виноторговца, сэр?

– Нет, – сказал Джо отрывисто. – Не собираюсь. Так что можешь быть спокоен, отец.

– Что за воинственный вид у этого шалопая! – не унимался мистер Уиллет, осматривая сына с головы до ног. – Каковы заносчивость и спесь, какая сердитая мина! И зачем это ты нарвал столько крокусов и подснежников?

– Букетик совсем маленький, – оправдывался Джо, краснея. – И, надеюсь, ничего дурного нет в том, что я захвачу его с собой.

– Хорош делец! – презрительно отчеканил мистер Уиллет. – Воображает, что виноторговцев интересуют цветочки!

– Ничего подобного я не думаю, – возразил Джо. Пусть нюхают своими красными носами бутылки и кружки. Цветы я везу Варденам.

– А мистеру Вардену, по-твоему, очень нужны твои крокусы?

– Не знаю, и, по правде говоря, мне это безразлично, – отрезал Джо. – Давай деньги, отец, и отпусти меня поскорее.

– На, возьми и береги их, – сказал Джон. – Да смотри, не очень торопись ехать обратно, дай кобыле хорошенько отдохнуть. Слышишь?

– Слышу, – ответил Джо. – Отдохнуть ей, конечно, понадобится.

– И не слишком роскошествуй в «Черном Льве», продолжал Джон. – Это ты тоже заруби себе на носу.

– А почему я не могу иметь свои карманные деньги? – уныло сказал Джо. – Почему ты против этого, отец? Всякий раз, когда ты посылаешь меня в Лондон, мне разрешается только пообедать в «Черном Льве», с тем, что ты сам заплатишь за этот обед, когда будешь в Лондоне. Неужели мне нельзя доверить несколько шиллингов? Зачем ты меня обижаешь? Не могу я спокойно терпеть такую несправедливость!

– Скажите пожалуйста! Он желает иметь свои деньги! – воскликнул Джон, словно не веря ушам. А что ты называешь деньгами – гинеи? Разве у тебя нет карманных денег? Разве, кроме денег на уплату дорожного сбора, я не отсчитал тебе еще шиллинг и шесть пенсов?

– Шиллинг и шесть пенсов! – сказал Джо с презрением.

– Да, сэр, шиллинг и шесть пенсов! В твои годы я и в руках никогда не держал и не видывал даже такой кучи денег! Шиллинг даю тебе на всякий случай – кобыла может потерять подкову и мало ли что еще. А шесть пенсов – это на развлечения в Лондоне. И советую тебе – поднимись на Монумент[35] и посиди – это самое лучшее развлечение. Там не будет никаких соблазнов – ни вина, ни женщин, ни беспутной компании. Сиди себе и думай. Так я развлекался в твоем возрасте.

Джо, ничего не ответив, велел Хью подвести лошадь, вскочил в седло и поехал со двора. Такой ловкий и смелый наездник заслуживал лучшего коня. Джон, стоя на крыльце, провожал их глазами (вернее – свою серую кобылу, на Джо он и не глядел) и только минут через двадцать после того, как ездок и лошадь скрылись из виду, он сообразил, что они уехали, медленно вошел в дом, и скоро уже сладко дремал за стойкой.