Откровения секретного агента - Ивин Евгений Андреянович - Страница 99

Она появилась у входа в сквер вся сияющая, радостная, гордо неся свою очаровательную головку на длинной шее.

Сейчас обрушу топор на эту головку. Выдержит ли она, подумал я в отчаянии, страшась приближающейся жуткой минуты правды. Она подходила все ближе и ближе и, чуть склонив голову набок, приглядывалась ко мне с открытой улыбкой. Катя шла за вестями о Баркове, которые я ей пообещал сообщить при встрече. На ее лице отразилось любопытство, удивление, но никак не страх услышать что-то трагическое об Алексее.

— Вы меня ждете? — Она протянула узкую мягкую ладонь.

Мы сели. Я глубоко вздохнул, набрал побольше воздуха, будто собирался нырнуть в глубину, и решил сразу, без всяких подходов сообщить ей о гибели мужа.

— Катя! — Я помолчал, все же не решаясь. — Катя, — снова начал я.

— Говорите, что с Алексеем, — вдруг поняла она значение нашего рандеву и мою нерешительность. — Что с　ним? — чуть не выкрикнула она. В ее глазах я увидел всю глубину страха за любимого человека. Это был даже не страх, а отчаяние. Наверное, она уже догадалась, что я сообщу ей самую страшную весть.

— Он погиб, — наконец выдавил я, хотя собирался сказать ей что-нибудь длинное, и притом ободряющее, успокаивающее. И про то, что перед смертью Алексей говорил о ней.

— Неправда! — воскликнула она. — Я вчера говорила с ним.

— А через два часа он погиб.

Она молчала. Правда и неверие в эту правду боролись в ней. Она не могла принять правду и отталкивала ее.

— Как это было? — почти шепотом спросила Катя.

Я плюнул не конспирацию, секретность и стал подробно рассказывать ей все: как вел себя Алексей, начав с того момента, когда он ждал встречи со мной, а потом обнаружил, что находится под наблюдением, и отчаянно хотел не допустить этой встречи, чтобы не выдать меня контрразведке. Я не опустил даже тот момент, что в доме напротив сидел снайпер, который должен был застрелить Алексея, если тот попытается уйти от наблюдения. Я сообщил ей и такую подробность, как ликвидировал снайпера. Дальше рассказал, как бежал под аркой с раненым Барковым на плече и отстреливался от погони. Потом я дошел до того момента, когда увидел, что он мертв.

— Может быть, он был еще жив? — тихо и, как мне показалось, спокойно спросила Катя.

— Нет, Катя. Они стреляли разрывными, и пуля разворотила ему затылок и лицо. Он был уже мертв, когда я вез его, уходя от преследования.

Я не рассказывал ей, как взял его туфлю, в которой была секретная пленка. Это ей было совсем ни к чему. Я только сказал, что, благодаря Алексею, мы раздобыли огромной важности секреты.

— Он спас мне жизнь, — заключил я свой рассказ. — Эта пуля предназначалась мне, в мою спину и сердце. Она попала ему в голову. Он прикрыл меня от смерти.

— Куда ты его дел? — вдруг на «ты» заговорила она. — Ты привез Алексея сюда? — Катя упорно не говорила «труп», «тело», а называла его по имени, и от этого мне было еще больнее. Она подобралась к самому тяжелому　для меня. Я должен сказать ей, что уничтожил труп вместе с машиной, чтобы вся операция осталась в тайне.

— Он остался там, — тихо ответил я, уже заранее зная ее следующий вопрос.

— Где там? Его привезут? Когда? Надо же везти на Родину! — Она говорила, и я удивлялся, как она держится. Слез на глазах не было. Катя не плакала, лишь слегка дрожащий голос выдавал ее душевное состояние. Она не плакала — это плохо.

— Нет! Его не привезут. Скрывая нашу операцию, я расстрелял машину, в которой он остался. Она взорвалась.

Была жуткая пауза. Потом Катя повернула ко мне голову. В ее глазах вспыхнула смертельная ненависть.

— Ты прибежал сюда живой и здоровый! — с дрожью в голосе воскликнула она и вцепилась в мою руку. — Спасая собственную шкуру, ты убил его! Сволочь! Негодяй! Подонок! Вонючее дерьмо! — Ее захлестнула безумная ярость. Она вскочила и принялась бить меня своими ладошками по лицу. Я не закрывался. Мне было больно, но не от ее ударов, а от безвыходности положения. Она била, что-то выкрикивала, а я молча сносил ее отчаяние. — Взорвал! Гад! Негодяй! Может быть, он был еще жив! Трус несчастный! Тебя убить мало! Ты убийца!

Она быстро выдохлась. Наконец слезы прорвались наружу, Катя закрыла руками лицо, и рыдания стали сотрясать ее хрупкое тело. Невдалеке остановились две старушки и с любопытством прислушивались к этой, как они думали, семейной сцене. Я махнул им рукой, и они деликатно удалились.

Катя рыдала и не могла остановиться. Это уже была нервная истерика. Надо было срочно везти ее домой. Я подхватил девушку за талию. Она не сопротивлялась. Остановил такси, и через несколько минут мы уже были в ее квартире, а точнее, в их квартире. Я налил ей коньяку, она выпила и не заметила, что пила. Потом налил минеральной воды и после этого уложил ее в постель.

До самолета у меня оставалось еще целых четыре часа. Катя успокоилась, но слезы сами текли из ее глаз. У нее наступило ступорное состояние. Она ни на что не реагировала, молча смотрела в одну точку, на мои вопросы не отвечала. Ее надо было увозить в Союз.

Тут полковник показал чудеса оперативности — был готов и билет, и паспорт. Я собрал все вещи, ее и Алексея. Полковник отвез нас в аэропорт «Сабена», и мы улетели транзитным рейсом «Люфтганзы». Всю дорогу до Москвы Катя молчала, как и прежде, глядела в одну точку — ступорное состояние у нее не проходило.

Встречали нас Лазарев и Шеин. С ними была женщина, мать Алексея, как я догадался. Они с Катей уехали на одной машине, а я вместе с Лазаревым и Шеиным — на другой. Так закончилась моя скоротечная эпопея, но мне показалось, что я прожил за это время большой кусок жизни…

В редакции все было по-прежнему, ничего не изменилось за это время. Володя Давыдов сидел на своем месте и что-то усиленно правил. Нина Столярова обрабатывала интервью, которое я ей устроил с турецким послом господином Ишыком. Сделать это мне оказалось довольно легко. На одном из приемов в посольстве Ливана я стоял с послом Туниса господином Бузери и его очаровательной супругой. Мы обсуждали последний концерт русской музыки в Колонном зале, куда был приглашен дипломатический корпус. К нам подошел господин Ишык. Он был один, его супруга улетела в Анкару по семейным делам.

— Я слышал, что наш дуаен[1] договорился с Министерством иностранных дел о поездке на Байкал. Фантастика! Дипломаты на Байкале! — Он отпил глоток шампанского и улыбнулся мне. — Вы, конечно, бывали на Байкале?

— Зимой там не особенно интересно. Вот летом… чудо!

Мы еще поболтали на различные темы. Но это не был пустой разговор: дипломаты осторожно щупали те вопросы, которые их интересовали. Я же вспомнил о просьбе Нины Столяровой и спросил господина Ишыка:

— Вы могли бы дать интервью корреспонденту АПН в связи с предстоящими праздниками Великой Октябрьской социалистической революции? Хотелось бы о традициях　добрососедства, заложенных еще президентом Турецкой республики Ататюрком.

— Я подумаю над этой темой, — ответил посол, а я перевел это на свой язык: «Надо согласовать со своим правительством».

Он принял Нину, час беседовал с ней, отвечал на ее вопросы, а потом вытащил несколько машинописных страниц на турецком и сказал:

— Интервью готово. Расставьте вопросы, где вам будет удобно.

Из своего угла, где у нее стоял стол, Саша Алиханова с нескрываемым любопытством смотрела на меня и качала головой, отвечая собственным мыслям. Она встала и села напротив.

— У тебя такой измученный вид, что я подумала, не болен ли ты. Темные круги под глазами. Если бы не одна деталь, я бы подумала, что у тебя была грандиозная попойка и ты еще в трансе.

— Какая деталь?

— У тебя появилась седина на висках. Это что-то новое.

«Да, Саша, ты проницательна до ужаса. Могло бы не быть седины и той картины, которая все стояла перед глазами, когда Катя Маслова обезумела от горя. Я не мог избавиться от вида ее пустых, безжизненных глаз, ее хлещущих обвинений, что я жив, а Барков мертв. Этот укор непрестанно стучал у меня в мозгу. Только гильотина могла бы вылечить эту головную боль».