Наследник для оборотня (СИ) - Моран Маша - Страница 78

Я просто падаю на нее, вдыхая аромат ее кожи и волос. Моя сладкая карамель пахнет болью, ненавистью и горечью. И все равно это самый потрясающий аромат на свете. Я наполняюсь им настолько, насколько могу. Запах нашего первого раза. Сумасшедшего, ненормального, кровавого, но первого. Самого потрясающего секса, какой только был в моей жизни.

Нет, не секса… Я понимаю, что сделал что-то до безумия неправильное, но для меня это не секс. Это — пресловутое занятие любовью. Пусть я и извратил его до неузнаваемости.

Огромных усилий стоит приподняться и посмотреть Марине в глаза. Это самое сложное, что мне когда-либо приходилось делать. Наслаждение все еще бурлит в крови и не покидает ни одной клетки моего тела. Сейчас кажется, что оно будет длиться вечно. Даже страшно думать, что я почувствую, когда все будет и по ее желанию. Хотя… после сегодняшнего она вряд ли когда-нибудь захочет…

Глаза Марины опухли и покраснели от слез. Искусанные губы стали алыми, словно та кровь, которую мы пролили друг другу. Лихорадочный румянец на мертвенно-бледной коже и спутанные волосы. Из голубых ее глаза снова превратились в бирюзовые, как драгоценные камни, названия которых я никогда не узнаю.

Она смотрит на меня так, словно не видит. И я понимаю, что действительно не видит. На моем месте сейчас пустое пятно, и одному богу известно, что творится в ее голове.

Мне никогда не проникнуть в ее разум. Не разгадать, как она мыслит. Пальцы дрожат, когда я касаюсь ее горла, но она никак не реагирует. Даже не моргает. Замерла в пугающей неподвижности, погрузившись в себя. Я очерчиваю ее губы, припухшие и мягкие. Опускаюсь ниже, проходясь по дуге ребра под грудью.

Неожиданно она моргает и впивается в меня ядовитой бирюзой.

В ее глазах столько ненависти, что я тону в ней. Даже прикасаться к Марине становится больно. Отдергиваю руку, понимая, что больше не могу. Не могу выносить это. Рядом с ней сила воли летит к чертям. У меня не получается сдерживаться, и это… Это толкает меня от одной ошибки к другой. Пора признать, что я не знаю, как с ней правильно. Но и терпеть мочи больше нет.

Я сделал то, чего хотел избежать больше всего на свете. Поступил с ней так же, как отец с матерью. И… ни капли не жалею об этом. Вот, что самое хреновое во всем произошедшем.

Я наконец сделал ее своей. Заклеймил. Кончил, наполнив своей спермой, смешав наши запахи. Теперь она часть меня, как и я — часть ее. Это значит, что мы неразрывно связаны до смерти и даже после нее.

Марина пронзает меня взглядом и равнодушным спокойным голосом неожиданно спрашивает:

— Все?

Как ей удается? Как ей, вашу мать, это удается?! Одно слово, и я уже с головой погружен в ярость. Разодрал бы ее на части, на куски! Как можно одновременно любить ее, сходить с ума, и ненавидеть до обжигающей злости? Ненавидеть то, что она настолько совершенная. Идеальная. Созданная для меня, но не желающая мне принадлежать. Как такое возможно? Почему судьба посмеялась надо мной? За что?! За что-о-о?!

Все тело горит от ран, которые она мне нанесла. Но, наверное, и ей не лучше. И все-таки я не желаю так просто отпускать ее.

Пусть еще полежит здесь. Подо мной. Пусть помучается, как мучаюсь я. Пусть испытает хоть десятую часть того, что испытываю я.

Рубашка пропиталась потом и кровью, сковывая движения. И наверное, я разорвал бы ее. Но тогда она увидит, что я тоже уязвим. А этого она видеть не должна. Никогда.

— Нет. — Стоит мне сказать, и в ее глазах вспыхивает бледный огонек. — Я только начал тобой пользоваться.

О, да… Она совсем не равнодушна. В глазах начинает разгораться злость, и даже это в ней меня возбуждает.

Наверное, это очередная ошибка. Наверное, мне следует сдержаться. Наверное, мне нужно извиниться, сказать, что сожалею и что не должен был так поступать. Наверное… Но я пру вперед, как разбуженный посреди зимы медведь. Напролом и яростно, сокрушая все и желая причинить ей боль — отдать часть своей, чтобы скинуть с себя хоть немного этой ноши, которая мутит разум.

— Но пока ты мне не нужна. У меня важная встреча.

Заставляю себя подняться с нее и медленно выйти. Боже… Столько крови… Что я с ней сделал? Наши бедра измазаны алыми пятнами так, словно мы принимали кровавую ванну.

Да, я действительно свихнувшийся ублюдок. Потому что испытываю странное удовлетворение. Ее девственная кровь пролита мной. Я стал первым ее мужчиной. Первым и последним.

Не знаю, зачем это делаю. Наверное, слишком рано подумал, что освободился от инстинктов. Потому что какая-то сила толкает меня опустить руку и собрать пальцем несколько капель ее крови. Подношу к губам и слизываю. Тихо стону. Нет, я ни о чем не жалею. Все правильно. Она моя, и я имел полное право так сделать. Плохо только то, что потрясающий вкус этой крови не сохранить навечно. Она сладко-соленая. Сахар и соль. Совершенная карамель.

Опускаюсь на колени между ее ног и начинаю жадно слизывать с ее бедер. Пальцы Марины впиваются в мои волосы, тянут. Пятки упираются в плечи. Она так отчаянно пытается меня оттолкнуть, что не понимает, какое воздействие в итоге оказывает. Ее бедра поднимаются вверх, сжимаются вокруг моей головы. Она не осознает, что трется чувствительными складочками о мои губы, пока я вылизываю дочиста. Глупая наивная девочка.

— Оставь меня в покое! Животное…

Почему-то именно это заставляет меня отвлечься.

— Да. Я — животное. Странно, что ты поняла это только сейчас.

Все-таки заставляю себя встать на ноги и стаскиваю со стола Марину. Ноги ее не держат. Рубашка покрыта кровью, потом и вином. У нее такой вид, будто только что она поучаствовала в каком-то извращенном диком безумстве. И это опять меня заводит. Кое-как застегиваю брюки, пытаясь сдержать новую волну возбуждения. Если ведьма не сварит свое чертово зелье, я просто сдохну.

Подхватываю Марину на руки. Странно, но она не сопротивляется. Только морщится от боли и закрывает глаза. Но я вижу и чувствую, что даже в моих объятиях она пытается держаться от меня как можно дальше. Это очень больно. Сосредотачиваюсь на ранах. Кожа зудит и ноет, затягиваясь. Теперь у меня будут шрамы, оставленные Мариной. Я не только животное, но и извращенец, потому что радуюсь тому, что на мне тоже будет ее… клеймо. Да, верно, это своеобразное клеймо, которое я сохраню до тех пор, пока моя кожа не истлеет.

К счастью, когда мы выходим, снаружи никого не оказывается. Наверное, Борис увел Маттиаса. Не знаю, что сделал бы с обоими, если бы обнаружил их тут. И без того понятно, чем мы занимались. Но почему-то мне до нелепого не хочется, чтобы были свидетели. До сих пор внутри бурлит от того, что кто-то видел Марину в таком виде. Как она могла так поступить? Неужели, не понимает, что значит — показаться почти обнаженной другим мужикам? Наверное, для нее это просто игра. Попытка мне отомстить. Но для меня…

Смеюсь, понимая, что просто пытаюсь оправдать то, что натворил.

Марина странно притихла. Смотрю на ее бледное лицо. Румянец исчез, а взгляд — грустный и задумчивый.

Путь да нашей спальни похож на вхождение на эшафот.

Я прислушиваюсь к дыханию Марины. К ее сердцебиению. Ловлю аромат, который распадается на электрические импульсы, бьющие меня изнутри.

Больше всего в ней боли. И обиды. Расколотой надежды.

Столько всего горького и отчаянного, что я больше не хочу… Не хочу дышать ее болью и обидой. Потому что причина этого — я сам.

Не хочу ничего говорить. Опускаю Марину на кровать и… сбегаю. Позорно и как слабак. Впервые в жизни бегу с поля боя. И мне не стыдно. Наоборот. Это единственный способ спастись.

Стараюсь не бежать, но вылетаю из спальни на звериной скорости. Очень вовремя звонит телефон. Начинаю молиться, чтобы случилось очередное дерьмо, которое мне придется разгребать. Только это поможет отвлечься. Уже отвечая Радвану понимаю, что именно сейчас поступаю как конченный. Нельзя бросать Марину после того, что натворил. Нельзя оставлять одну.