Врата славы (СИ) - "Тиамат" - Страница 4

Двинулся он в путь с купеческим караваном и достиг земель, по которым кочевало Племя Барса. Принеся субхадре богатые дары, испросил он дозволения провести рядом с ними несколько месяцев, и позволение было дано. Эмрис был очарован суровой жизнью аррианок, поскольку был он человек наивный и романтичный. А больше всего был он очарован самой субхадрой, и она смотрела на него благосклонно. Месяца не прошло, как разделил Эмрис с нею ложе. Аргамайда выбрала его в отцы своей первой дочери, потому что понравились ей речи его замысловатые, и манеры его величавые, будто у князя, и красноречивый язык, и ум его быстрый, и синие глаза.

Велика была их любовь друг к другу, но в одночасье пришел ей конец. Случилось это так.

Захотелось Эмрису посмотреть на Аргамайду в бою. Никогда прежде он не видел аррианок в сражении. Отправляясь в поход, оставляли его в лагере под охраной, и во время кочевий ездил он в обозе, а не вместе с Аргамайдой впереди племени. И вот однажды на Племя Барса неожиданно напали Волчицы, дозорных смяли, и закипела сеча почти у самого лагеря, так что даже девочки старше десяти лет похватали оружие и кинулись на подмогу матерям.

Эмрис, не в силах сдержать любопытство, поднялся на холм и оттуда следил за боем. И увидел он, как носится Аргамайда в своей колеснице по полю, разя врагов направо и налево, отрубая руки и головы, будто богиня войны, с ног до головы забрызганная кровью, и ужасен был ее облик, и блеск очей был подобен сверканию молний, а хохот — клекоту орлицы, бросающейся на добычу. Своей рукой сразила она субхадру Волчиц, вырвала сердце у нее из груди и растоптала сапогом.

Затрепетал Эмрис от ужаса, ибо обладал он душой книжника, а не воина, и любовь его уступила место отвращению, и не мог он уже с прежней страстью отвечать на ласки своей любовницы. Решил он покинуть Арриан, для отвода глаз попросив разрешения навестить родителей и обещая вернуться.

— Сам ты пришел в мою землю и в мой шатер, — сказала ему субхадра. — И принадлежишь теперь мне. Отпущу я тебя не раньше, чем сама того пожелаю.

— Не ждал я ничего другого от диких варваров, — с горечью сказал Эмрис. — Можешь ты удержать меня насильно, но не можешь заставить любить тебя.

— Что за беда, — усмехнулась воительница. — Ласки мужчины и без любви сладки.

С этими словами увлекла она его на ложе, зажгла его кровь магическим заклинанием и принудила к любви почти что силой.

С тех пор был Эмрис низведен до простого наложника. Приводили его в шатер субхадры, когда ей хотелось, опаивали зельями возбуждающими, и ничего ему не оставалось, кроме как удовлетворять ее желание.

Не вынеся рабской жизни, решил Эмрис сбежать. Он запасся едой, украл коня и направил его в степь. Ехал он до полудня, пока не обнаружил, что вновь вернулся к лагерю. Дозорные схватили его и отвели к Аргамайде.

— Разве не знал ты, ученый муж, что аррианского коня угнать невозможно, — сказала субхадра с насмешкой. — Куда ни направь его, возвращается он туда, откуда пришел.

И велела жестокосердная воительница бить Эмриса плетьми за побег, так что два дня он пролежал пластом. Однако не оставил он попыток сбежать и в следующий раз спрятался в купеческой повозке, обещая купцам огромные деньги за свое спасение. И опять его постигла неудача. Аррианки были дивно искусны в выслеживании добычи и легко догнали его. Страшно разгневалась Аргамайда и приказала отдать строптивого наложника пастухам. Три дня забавлялись с ним грубые пастухи в вонючих шкурах, имели его спереди и сзади, как женщину, и казалось ему, будто попал он к дивам или диким зверям, так ужасна была их ненасытная похоть.

Когда привели его снова к Аргамайде, был он тих, и покорен, и не смел поднять на нее глаза. Думая, что сломила его, Аргамайда улыбнулась довольно, и посадила его рядом с собой, и кормила из своих рук жареными перепелками.

Однако через месяц сбежал Эмрис в третий раз. Ушел он пешком в степь, взяв с собою лишь короткий нож, который ему удалось украсть. Шел он весь день, а на закате поднялся на холм и увидел за собой погоню. Не желая попасть живым в руки аррианок, Эмрис вскрыл вены на обеих руках, и кровь ручьем хлынула на зеленую траву.

К тому времени, как подъехали преследователи, готовился он испустить последний вздох. Но нашлись среди аррианок искусные врачевательницы. Заговорили они кровь, залечили раны, вернули Эмриса в лагерь и бросили к ногам субхадры.

Сказала ей возница Натаури:

— Убей лукавого раба. Не оставит он попыток сбежать. Или нет у нас других дел, кроме как искать и возвращать его?

Долго молчала Аргамайда, и Эмрис ни жив ни мертв ждал ее решения. Велела она перерезать ему сухожилия на ногах, чтобы не мог он больше сбежать, и наложила на него заклятие не касаться холодной стали, чтобы не мог он больше вскрыть вены или иным способом покончить с собой.

Решил Эмрис уморить себя голодом, ибо не видел причин жить дальше. Сидел он на пороге шатра, глядя затуманенным взором на лагерь, и ждал смерти. И увидел вдруг среди играющих детей Ашурран, размахивающую деревянным мечом, а исполнилось ей тогда три года. Немилой вдруг показалась ему смерть, до тех пор пока не увидит он, как вырастет его дочь и возьмет в руки настоящий меч. Смирился он со своей участью и лишь одного попросил у субхадры — позволения воспитывать Ашурран. Дала ему позволение Аргамайда, и была она довольна, что Эмрис оставил мысли о смерти, ибо на свой жестокий лад любила она его больше всех своих мужчин, и сделала управителем и главой над рабами.

Эмрис заронил в Ашурран любовь к познанию, развил ее пытливый ум и жажду приключений, рассказывая легенды и сказки, которых знал множество. Втайне от матери обучил он ее ланкмарскому наречию, и сожалел лишь, что не может обучить читать и писать, ибо не было у него ни чернил, ни бумаги. Была Ашурран единственной его усладой, и не мог он налюбоваться, как растет девочка. Когда исполнилось ей четырнадцать лет, умер Эмрис, ибо не в силах был перенести, что дочь его, кровь от крови, плоть от плоти его, становится такой же жестокосердной воительницей, как ее мать, и уже в таком нежном возрасте клинок ее многократно омыт человеческой кровью. На смертном одре произнес он проклятие: "Да не родишь ты ребенка от смертного мужа, единственное мое дитя, чтобы род мой навеки прервался!" Много раз прежде взывал он к Небесному отцу, и ни одна его просьба не исполнилась, кроме этой.

Похоронили его на зеленом холме, на который он любил подниматься в ясные дни, надеясь увидеть вдалеке сады и рощи Ланкмара. Глядя на могилу его, ощутила Ашурран незнакомую прежде печаль, будто часть ее самой скрылась под слоем дерна. Глаза ее наполнились слезами, но она поспешно отерла их, ибо не к лицу дочери субхадры проливать слезы над могилой раба.

Не забыла Ашурран ни его самого, ни его уроки, и хоть не знала даже слова "отец", чтила его, как отца. Из рассказов же Эмриса пуще всего запала ей в душу легенда о Трех Вратах и горе Альбурз.

5. Легенда о Трех Вратах

Гора Альбурз — Белый медведь — названа так, потому что видом своим подобна сидящему медведю. Склоны ее белы, как молоко. Одни говорят, что покрыты они снегом и льдом, другие — что драгоценным жемчугом и перламутром, третьи же утверждают, что склоны горы Альбурз покрыты костями чудовищ, выбеленными солнцем и ветром.

У самой вершины горы находится огромная пещера, напоминающая звериную пасть. Вход в нее утыкан острыми скалами, будто клыками, и сомкнуты они так тесно, что даже змея не проползет мимо. Пришедшему следует назвать свое имя и происхождение, поведать о жизни своей и подвигах. Если окажется он достойным, скалы раздвинутся, открывая вход в пещеру Трех Врат.

Пол в той пещере выложен самоцветами трех видов — рубинами, изумрудами и сапфирами, а потолок сделан из стекла, хрусталя и горного льда.

Трое врат в той пещере: Врата Славы, Врата Знания и Врата Власти. Увенчаны первые — мечом, вторые — щитом, третьи — короной. Почему? Нетрудно сказать. Издревле повелось, что не завоюешь славу иначе, чем мечом, и не бывает почета в веках больше, чем доблестному воителю. Знание же называют щитом против зла, обиды и всякого несчастья, против неправедной жизни, нужды и бедности, защитой от злых сил и лихих людей, от болезни и голода, от меча и копья. А корона всегда была знаком верховной власти, священной реликвией королей и огромным сокровищем.