Невинная для Лютого. Искупление (СИ) - Билык Диана - Страница 30

— Он наверное подрос, — мечтательно протянул Саша и кивнул. — Я постараюсь быстро поправиться!

— Спокойной ночи, — я поцеловала сына и, поднявшись, вышла из комнаты.

Посмотрела в сторону кабинета отца, дверь которого была обрисована ореолом света, и поджала губы. Григорий намекал, что папа знает причину вражды между Носовым и Чеховым, но за столько лет я не услышала ни слова об этом. Более того, когда оказалась в центре жестокой схватки этих двоих, даже не догадывалась, что лишь пешка в чужой игре.

Собственный отец использовал меня. Время прошло, а ничего не изменилось.

Развернувшись, я направилась в нашу с Лёшей спальню. С того дня, когда Берегового увели, спала только здесь. Обливая слезами подушку, вспоминая наши редкие ночи, осторожные ласки мужа, размышляла, как вытащить его из тюрьмы.

Сейчас, опустившись на кровать, набрала номер Звонарёва.

— Есть новости?

Я злилась и на него тоже, ведь этот человек помогал моему мужу посадить Чехова… И сесть при этом самому. Потому что после того, что открыл Береговой, мужу могли дать максимальным срок, невзирая на чистосердечное признание и самых лучших адвокатов.

Я не хотела общаться с этим человеком.

Но Звонарёв не давал мне и шанса отгородиться, навещал дома и в офисе, приглашал на встречи со следователями, окружил неуёмной заботой так, что оказалось проще нанять его, чем сопротивляться круговой осаде.

От одной мысли на сердце становилось тепло, ведь я понимала, что Лёша попросил Звонарёва об этом. Старался защитить меня чужими руками. Как и Орлов, люди которого тоже постоянно находились неподалёку. Я ощущала себя в безопасности настолько, что начала собственное расследование. И вовлекла в него друзей Берегового.

— Мне удалось кое-что выяснить, — осторожно начал Звонарёв. — Но это не телефонный разговор. Может, встретимся?

— Я уже отпустила Дэми, — вздохнула я и, хотя очень хотелось послушать, что удалось нарыть Звонарёву, ответила: — Приезжай завтра ко мне в офис, к открытию.

Ирина внесла в комнату поднос с ужином: я давно не спускалась в столовую, предпочитала кушать с сыном или у себя.

— Это можно использовать в расследовании? — откусив булочку, спросила я. Кивком поблагодарив Иру, слушала ответ Звонарёва. — Отлично, тогда вези документы.

Женщина задержалась, помогая мне раздеться. Я поставила Стаса на громкую связь и, поглощая ужин, иногда комментировала его слова. Ира забрала остатки еды и, пожелав спокойной ночи, удалилась.

Ночь и оказалась такой. Последней спокойной ночью в моей жизни.

Глава 38

Лютый

Тело знобило, глаза не открывались. Темнота вошла в сознание, вцепившись мертвой хваткой за горло, давила изнутри на лоб и изредка мерцала картинками-воспоминаниями. Будто лучами света, что слепят до слез.

Я рассматривал их жадно, глотал горечь и снова уплывал во тьму, чтобы вынырнуть на миг и увидеть…

Заплаканную Лину, молчаливую и холодную. Сына, что прятался за ее спиной, со взглядом волчонка, и тетю, покачивающую головой и повторяющую: «Ты виноват. Ты виноват. Ты! Ви-но-ват!».

Я тете Маше так и не сказал, что сделал. Не успел. Должен был признаться, чтобы она понимала, какой тварью стал. Чтобы не плакала из-за меня, а ненавидела, как остальные.

Меня мотало по влажной постели так долго, что я не мог определить, где явь, а где сон, и мрак не хотел расступаться, накрывал с головой, мучил видениями и иллюзиями. Сладкими, жаркими, невыносимо желанными. Я тянулся, обнимал жену, ловил, дарил себя всецело, доводя ее до пиков, а сам горел, как в аду. Лопался от боли и не мог высвободить жар. Окутанный дымом и пеплом летел в бездну и снова оказывался в постели с любимой. Снова по кругу. По бесконечному кругу.

После многих часов агонии я с трудом пробился сквозь жар и холод в тусклый свет и слабо приоткрыл глаза. Боль сфокусировалась на затылке и бедре, а еще в груди горело так, что хотелось выдрать сердце голыми руками. И низ живота скручивало, будто я начинен кинжалами.

На темном потолке растягивались старые балки, небольшое пыльное окошко справа влепилось в беленую стену, и печь прямо по курсу пыхтела и отдавала пронзительное тепло. Рядом лежала стопка дров, под потолком, как бусы, развешаны сушеные травы, грибы, вязки фруктов. Я словно попал в далекое прошлое, к бабке-повитухе, что могла заговаривать раны и принимать роды у блудниц.

Пахло сеном и молоком, а во рту катался горький привкус полыни.

Куда я попал волей горькой судьбы? Жив или околел в снегу около заброшенного поселка и все вокруг — только мои сны?

Я с трудом повернулся и наткнулся на цепкий серый взгляд из-под густых седых бровей. Пожилой человек не двигался, словно застыл во времени, шевелились только его бледные губы, а глаза смотрели на меня, но сквозь.

— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, — услышал я его речь. Длинная рука выпрямилась надо мной и перекрестила.

Мужчина поклонился, брызнул из глиняного горшочка мне в лицо холодной водой и отошел к печи. Спокойно поставил посудину на край разгоряченных камней и, наклонившись, подкинул дров в горящие угли. Сноп искр поднялся вверх и растворился под потолком.

— Пришел в себя, это хорошо, — он будто сам себе говорил. Двигаясь плавно, будто он не ходил, а летал по воздуху, набрал кружку воды из ведра на печке и вернулся к кровати. Запустил крепкую руку на затылок и заставил меня приподнять голову. — Пей, молодчик. Пей. Силы нужны. Долго ты лежал, я уж думал дух испустишь, но не все ты завершил на земле, видимо. Поживешь еще.

Я сделал глоток, горло свело колючей огненной болью, и из груди вырвался булькающий кашель. Я подался набок и вырвал в подставленный горшок горькую воду, затем снова пил из рук старика напиток, отплевывался и снова рвал. Меня будто через мясорубку прокрутило, так было хреново.

— Воспаление, — закачал головой мужчина и вновь отошел. — Будет воля Божья, встанешь на ноги.

Слабо откашлявшись, теряя последние силы, я тяжело откинулся на приподнятую подушку и снова приоткрыл веки. Будто пудовые. Мужчина был в темной длинной рясе, на груди висел массивный крест. Священник или монах? Я попытался сказать «спасибо», но голос пропал, наружу вылетел только свист.

Сделав несколько болезненных вдохов и выдохов, все-таки получилось выжать два слова:

— Хде я?…

— Дома у меня, — обыденно пояснил мужчина, убрал подальше горшок и протер половой тряпкой пол около кровати. — Нашел тебя в снегу три дня назад, — рассказывал он, поправляя мое одеяло. — Крови много в землю ушло, рану я перевязал, вечером сменим бинты. Не поднимайся пока, а то дуба дашь. Звать-тя как?

— Алексей, — с трудом выдохнул я и устало закрыл глаза. Темнота плясала, вертелась, мутила. Я пошевелил ногами, руками. Все болело, каждая клеточка. Ощущение было, что это все. Еще две-три минуты у меня есть, а дальше… наступит вечная темнота и расплата за деяния.

— Телефон… — еле слышно прошептал и, повернув голову, стиснул зубы. Сколько времени упустил, не добрался домой, не помог семье. Жертва была бессмысленной. Жива ли мой Ангел?

— Та куда тебе звонить? — заворчал старик. — Молчи уже. Отлежись недельку, а потом будем беседовать. Связи у меня нет, живу на хуторе один. Как на ноги встанешь, в двадцати киллометрах есть село, сам пойдешь туда и свяжешься с родными, а пока спи. Славь Господа, что жив остался, — он осенил меня крестом и, отвернувшись, тихо стал читать молитву.

Из-за слабости не получалось думать. Голова гудела, мышцы ломило, но я все равно перевернулся на бок и сполз с кровати. Не удержался и рухнул, как бревно. Зацепив рукой тумбу, свалил что-то и головой ударился об угол. Искры посыпались из глаз, будто горошины.

— Да что ж такое?! — вскрикнул мужчина и, оказавшись рядом, потянул меня на кровать, но не смог даже усадить. Я вцепился в его одеяние и почувствовал, какой он худой и слабый. Не поднимет меня, не осилит. Вон как кряхтит и задыхается. Как вообще в дом затащил?