Братство Астарты (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus" - Страница 31

Базилевс, повернувшись, чуть заметно кивнул Варсанию, разрешая говорить. Тот еще раз оглядел собравшихся и, убедившись, что посторонних не осталось, начал:

— Как сообщает разведка, город хорошо подготовился, и может просидеть в осаде до полугода, ни в чем не нуждаясь. Мы не можем себе позволить такого срока, тут я соглашусь со стратилатом. Штурм неизбежен, но… Тяжелые катапульты доставят и соберут недели через три, это значит, до штурма не меньше месяца. Сейчас я хочу выслушать вас, господа: есть ли у вас предложения, способные ускорить развитие ситуации? — Логофет вновь, уже вопросительно, обвел взглядом легатов. Видимо, никто из присутствующих не был готов к такому развитию событий, поскольку все опускали глаза, боясь посмотреть на Сцинариона.

— Ни у кого никаких идей? — еле слышно произнес император, и голос базилевса подействовал на окружающих, как шипение змеи на мышь. Все замерли, боясь пошевелиться и ожидая смертельного броска на малейший шорох.

— Есть одна мысль!

Слова стратилата были встречены вздохом облегчения. Буря миновала!

— Ну хоть кто-то не зря ест мой хлеб! — Константин удовлетворенно откинулся на спинку и расслабился. — Говори!

Наврус глубокомысленно поднял вверх указательный палец:

— Надо заставить их выйти из города. — Он замолчал, и его мясистые губы растянулись в загадочной улыбке.

Император не любил загадки, в его глазах мгновенно полыхнуло пламя бешенства:

— Если это все…

Змея снова угрожающе заиграла кольцами, и Фесалиец, наступив на горло собственной песне, сократил свою театральную паузу и, взмахнув рукой, продолжил:

— Штурм начнут четыре варварских легиона. Растянутся по максимуму, создавая видимость участия всей армии. Без поддержки варвары особого энтузиазма не выкажут — уверен, они не продержаться и часа, начнут отходить. Напротив ворот поставим две когорты гавелинов, они самые горластые. Пара человек крикнет: «Обходят, спасайся!» — и все побегут. Это я устрою. Видя бегущих гавелинов, и остальные перейдут на бег — на всякий случай. В городе, я знаю, остался отряд сардийской конницы, около пяти сотен, и что-то мне подсказывает, что эти ребята на стены не полезут. Они останутся в резерве, и с начала штурма будут томиться в седле. Представьте, какое искушение: противник бежит, вражеской конницы не видно — ну как тут не выйти и не покуражиться, не показать удаль молодецкую, порубить бегущих дикарей, а?

Рот Навруса растянулся в злой усмешке:

— Итак, ворота открываются, с грохотом падает подвесной мост, кавалерия начинает преследовать бегущих варваров. Тяжелая имперская пехота неспешно выходит из лагеря и строится, чтобы встретить атаку. Все внимание горожан приковано именно сюда: успеет ли конница нашинковать дикарей, прежде чем подойдет помощь? В этот момент, вот отсюда, — стратилат ткнул пальцем в макет, — на перехват сардов выходит тысяча катафрактов Василия. Как вам хорошо видно, вот эта горная гряда скроет их от горожан и позволит сосредоточиться на кратчайшей дистанции.

Фесалиец оторвался от макета и взглянул на наследника. Вид Василия, нервно кусающего нижнюю губу, вдохновил его на красочное описание:

— Наша тяжелая конница появляется неожиданно и имеет преимущество. Теперь паника уже охватывает осажденных: успеют ли сардийские всадники вернуться и не пора ли закрывать ворота? Наступает кульминационный момент, и тогда появляются те, ради кого все и затевалось!

Наврус замолчал, оглядывая собравшихся с довольной улыбкой, но насладиться моментом и потянуть паузу ему не позволил зловещий шепот:

— Наврус, может, отправить тебя в цирк? Там твои актерские ужимки найдут должное понимание.

Стратилат тут же склонился в низком поклоне императору:

— Готов служить своему базилевсу везде, куда бы он меня ни послал, но здесь, на поле боя, клянусь вам, мой император, от меня вам будет куда больше пользы.

Константин не включился в прения и лишь нахмурил брови. Фесалиец, уловив сигнал, не стал более гневить «богов» и перешел к делу:

— Сотня вендов отрывается от общей массы конницы и устремляется к воротам. Солнце светит горожанам в глаза, у вендов прекрасные лошади, и их всего лишь сотня — они должны успеть пронестись по мосту и ворваться в ворота. Как только они займут оборону в воротах, осажденные всеми силами попытаются их оттуда выбить, но у них не будет на это времени. Дикие легионы немедленно развернуться и вновь бросятся на штурм, но уже по-настоящему озлобленные. Сардийская конница будет раздавлена между тяжелой пехотой и катафрактами.

Наврус поклонился, как в театре:

— Все — город ваш, мой император!

Фесалиец замолчал, и на зал опустилась полная тишина, но теперь никто не прятал глаза. Наоборот, все взоры устремились на базилевса, ожидая его решения.

Император, дав себе паузу на обдумывание, произнес:

— Кто-нибудь хочет возразить или добавить?

Константин ни на кого не смотрел и не ждал ответа, прокручивая в голове все аспекты плана. Наконец он огласил вердикт:

— Хорошо! Сколько тебе надо времени на подготовку?

— Все готово, мой император. Дадим день легионам, только чтобы излишне не суетились, и послезавтра с рассветом можно начинать.

Наврус довольно сиял — все прошло как нельзя лучше. А Константин, внимательно посмотрев на стратилата, неожиданно поднялся и, не говоря ни слова, двинулся к выходу. Охрана, грохоча подкованными сандалиями, последовала за ним. Все присутствующие склонились в глубоком поклоне и провели в нем все время, пока полог шатра за ушедшим базилевсом не перестал качаться. Варсаний исчез так же незаметно, как и появился, стоило лишь императору покинуть зал, и поскольку никаких дальнейших указаний не последовало, то все неловко продолжали топтаться, не зная, что делать. Василий, решив немного развлечься, нагнулся к сестре, и прошептал ей на ухо так, чтобы его было слышно в ближайшем окружении:

— Как ты находишь план Навруса? По-моему, глупо и надумано, как обычно.

Зоя подняла на брата невинный взгляд:

— А что, был какой-то план? Я ничего слышала — лишь карканье павлина, распушившего хвост.

Вокруг все замерли, навострив уши. Фесалиец от бешенства сжал кулаки так, что побелели костяшки. Наследник, скривив рот в презрительной усмешке, процедил сквозь зубы:

— Павлин? Не пойму, где ты увидела павлина. По-моему, это был вульгарный петух с претензией на театральность.

Окружение Василия подобострастно захихикало, но большинство в зале шутку не оценило, зато Зоя, впившись взглядом в лицо Навруса, наслаждалась ненавистью, источаемой ее врагом. На ее хорошеньком кукольном лице замерла садистская гримаса, а слова наполнились ядом:

— Не тот ли это кастрированный старый петух, что подобрал и подкармливает из жалости наш отец?

Это было уже прямое оскорбление. Наврус обязан был ответить. Он понимал, что его специально втягивают в скандал, но ничего не мог поделать — ярость захлестнула его:

— Кому, как ни вам, Ваше Высочество, разбираться в петухах и павлинах, ведь у вас вся свита из них состоит.

В зале повисло напряжение тщательно сдерживаемого смеха. Золотую молодежь из гвардейской конницы в армии недолюбливали. Маленькое лицо Зои стало похоже на мордочку озлобленной собачонки, которая вот-вот оскалится и зарычит:

— Зависть — это плохо, Наврус. Не надо завидовать настоящим мужчинам, даже если ты сам жирный кастрированный уродец!

Принцесса никогда не отличалась деликатностью, но и Фесалиец тоже завелся:

— Бог всем нам чего-то не додал: кому красоты и здоровья, кому доброты, а кое-кому он явно поскупился на мозги.

Василий стоял весь бледный, стараясь подобрать хоть какие-то слова, а Зоя, чьи истерические припадки стали настоящим кошмаром для дворцовой челяди, смогла лишь прошипеть в ответ:

— Оскорбление высочеств и императорской гвардии при свидетелях! Думаю, такое, Наврус, тебе с рук не сойдет!

Легаты и секретари штабов, видя, что дело принимает скверный оборот, потянулись к выходу. «Попасть под горячую руку? Нет уж, благодарим покорно!» — говорили их затылки. Наврус почувствовал пустоту за спиной, да и под ногами тоже. Константин сам никогда не стеснялся в выражениях по отношению к своим отпрыскам, мог и ударить, если те попадались в моменты ярости, но ото всех других требовал жесточайшего исполнения этикета. Проявление неуважения к семье — в любой форме — могло стоить не только карьеры, но и жизни.