Свободное радио Альбемута - Дик Филип Киндред - Страница 28

— Папа, можно попить?

Из крана в ванной я налил стакан воды. А потом, в состоянии полусна, еще не отойдя от взбудоражившего меня общения с младшим оператором ИИ, взял из кухни кусок хлеба и так, с хлебом и водой, вошел в комнату Джонни. Он сидел на кровати, протянув руку за стаканом.

— Давай поиграем, — сказал я.

Все надо было проделать точно и быстро, как бы невзначай, чтобы, если римляне увидели, они ни о чем не догадались бы и решили, что я просто даю сыну хлеб и воду. Наклонившись, я вложил в руку Джонни кусок хлеба и будто случайно наклонил стакан, плеснув водой на его волосы и лоб. Затем, вытирая воду рукавом своей пижамы, я незаметно вывел пальцем крест на его лбу и очень тихо, так, что слышали только он и я, произнес фразу на греческом, смысла которой сам не понимал. Тут же я дал ему стакан воды, чтобы Джонни попил, а когда он его вернул, обнял и поцеловал сына, словно в обычном порыве отцовской любви.

Весь ритуал, всю эту древнюю последовательность действий я совершил мгновенно и чисто интуитивно. Разжимая объятия, я прошептал ему на ухо:

— Твое тайное имя — Павел. Помни.

Джонни посмотрел на меня лукаво и улыбнулся.

Все было кончено. Он получил истинное имя, при верных обстоятельствах.

— Спокойной ночи, — сказал я и вышел из спальни сына. Машинально потерев мокрые волосы, он улегся в постель.

«Что все это значит?» — спросил я себя. Похоже, во время последнего сеанса связи я получил на подсознательном уровне не информацию, а некие инструкции касательно благополучия моего сына.

Уже в постели мне привиделся другой сон — о Садассе Сильвии. Я слышал поразительно красивую музыку; пела женщина в сопровождении акустической гитары. Потом акустическую гитару заменил студийный синтезатор, послышался бэк-вокал. Запись была сделана очень профессионально.

«Ее надо брать», — отметил про себя я.

Потом я оказался в своем кабинете в «Новой музыке», снова слыша пение под аккомпанемент гитары. Девушка пела:

Я взял в руки оригинал-макет нового альбома, который мы готовили, и, критически его изучая, обратил внимание, что имя певицы — Садасса Сильвия. Кроме имени, на обложке была ее фотография: те же самые африканские волосы, то же маленькое озабоченное личико, те же очки… На обороте было что-то напечатано, но я не смог прочесть — маленькие буквы расплывались.

Проснувшись следующим утром, я отчетливо помнил этот сон. «Какой замечательный голос!» — говорил я себе, принимая душ и бреясь. Сопрано, как у Джоан Баэз.[3] В жизни не слышал такого чистого и точного исполнения.

Мысли о Садассе Сильвии пробудили мою совесть — пора выходить на работу. То же самое говорил мне сон.

— Справишься тут сама? — спросил я Рэйчел.

— А твое зрение…

— Вроде нормально. Полагаю, все дело в передозировке витамина С. Сейчас он наконец вышел из организма вместе с токсинами.

Целый день я провел, с несказанным удовольствием гуляя по Пласенсии. Я никогда раньше не замечал красоты замусоренных улиц. Мое зрение обострилось, и я видел, как ветер, неся сплющенные банки из-под пива, обрывки бумаги и ветки, располагает их в некоем порядке, словно пытается объясниться визуальным языком; в моем понимании, таким языком пользовались индейцы, читая тропу. Я гулял по улицам будто в присутствии великого духа, который прошел здесь до меня и особым образом расположил никчемный мусор, чтобы тонко, исподволь приветствовать младшего собрата.

«Почти что можно прочитать…» — думал я. И все-таки прочитать не удавалось. Я лишь чувствовал присутствие… великого. К тому же на всем этом мусоре лежало какое-то золотистое сияние — грязь перешла в свет. Это был воистину добрый дух.

У меня возникло впечатление, что животные всегда сознавали, кто и что прошло перед ними. Сейчас я воспринимал окружающее посредством природного гипервидения, и этот мир был лучше нашего, отметил я, он казался более живым.

Не то чтобы я оторвался от животного естества и вознесся в область трансцендентного, нет, скорее я был ближе к естеству и более тонко настроен на восприятие действительности. Пожалуй, я впервые почувствовал себя органичной частичкой мира. Я принимал все, что видел, и наслаждался этим. Я не судил. А так как я не судил, то ничего и не отвергал.

Я был готов вернуться к работе. Я поправился. Свою лепту в выздоровление внесло и правильное решение касательно рекламы обуви. Кризис наступил и благополучно миновал. Причем меня совсем не волновало, что на самом-то деле вовсе не я мудро обошелся с рекламой обуви, а за меня все решили незримые существа. Наоборот, именно их отсутствие привело бы меня в ужас; если бы мне позволили пропасть, если бы меня бросили, одинокого и растерянного.

Именно моя беспомощность вызвала невидимых друзей. Будь я поумней и поспособней, ничего бы о них не знал. По-моему, сделка получилась выгодная. Мало кто из людей сознавал то, что сознавал теперь я. Благодаря моим недостаткам, мне открылась целая вселенная, живая и милостивая сверхсреда, наделенная бесконечной мудростью. Ух, сказал я себе, ну и ну. Лишь в глубокой древности можно было испытать подобное по масштабам откровение; в современном мире такое не происходит.

Глава 19

Спустя неделю после возвращения в «Новую музыку» ко мне явилась госпожа Садасса Сильвия. Возможность записать свои песни ее якобы не интересовала; она хотела выполнять ту же работу, что и я, — прослушивать других исполнителей.

Посетительница стояла передо мной, бледная от усталости, в розовых расклешенных брюках и мужской клетчатой рубашке, перекинув через руку пальто. Похоже, она проделала долгий путь.

— Я не занимаюсь набором сотрудников, — объяснил я. — У меня другие обязанности.

— Я понимаю, но ваш стол — ближайший к двери, — сказала госпожа Сильвия. — Можно я присяду? — Не ожидая ответа, она села на стул лицом ко мне. — Вы посмотрите мою анкету?

— Вам надо в отдел кадров.

Госпожа Сильвия пристально глядела на меня сквозь толстые стекла очков. У нее было милое нагловатое личико — именно такой она дважды являлась мне во сне. Меня поразила ее болезненная хрупкость.

— По крайней мере вы позволите мне немного посидеть здесь и перевести дух?

— Конечно. Хотите воды?

— У вас не найдется чашки кофе?

Я налил ей кофе. Сильвия сидела расслабившись, вперив перед собой безразличный взгляд. Одета она была неплохо, со вкусом и по моде — в южно-калифорнийском стиле. В черных, по-африкански курчавых волосах тонула небольшая белая шляпка.

— Благодарю.

Она приняла чашку с кофе, и я обратил внимание на красоту ее рук. Длинные пальцы, безупречный маникюр с бесцветным лаком. Шикарная девица, подумал я, лет двадцати с небольшим. Голос посетительницы звучал довольно бодро и выразительно, но лицо оставалось холодным и бесстрастным. Похоже, ее что-то угнетало. Видно, жизнь сложилась несладко.

— В каком качестве вы хотите работать? — спросил я.

— Я умею печатать и стенографировать и два года изучала журналистику в колледже. Могу редактировать тексты на обороте обложки. Я работала в редакции университетской газеты в Санта-Ане.

Зубы у нее были потрясающие — я таких в жизни не видывал, а губы довольно чувственные — по контрасту с суровостью, которую придавали лицу очки. Будто нижняя половина лица взбунтовалась против аскетизма, навязанного воспитанием в детстве. Эта женщина, решил я, рассчитывает каждый свой шаг; в высшей степени организованная натура, никаких непродуманных, стихийных действий.

— Какая у вас гитара?

— Гибсоновская. Но я не профессионалка.

— Песни пишете?

— Только стихи.

Я процитировал: