Год тигра и дракона. Осколки небес (СИ) - Горшкова Яна Александровна "Sidha" - Страница 2

   Чжао Гао перебрался в Шанхай, поближе к ėвропейцам - обитателям сеттельмента - и к соотечественникам – главарям триад. А как без бандитов найти в огромном многонациональном городе, наводнеңном беженцами, двух девчонок? Только с эскадрой Старка в Шанхай прибыло несколько тысяч русских. Час Икс близился, русские девушки пришли к торговцу Хе продавать рыбок. Осталось только руку протянуть...

   Потом Чжао Гао за локти себя кусал от досады. Надо было просто купить печать, дать вдвое, нет, втрое больше, чем те просили, чтобы не только на билеты до Сан-Франциско хватилo, но и на безбедную жизнь за океаном. Просто купить! За деньги! Но тысячелетняя злоба взяла свое, господин Кан втравил в это дело ребят из Зеленого братства, а за Ушастым Ду не заржавело устроить настоящую облаву на русских девиц. Проклятые головорезы всё испортили! Вмешалась богиня, и её печать канула в мутные воды Хуанпу и в далекое прошлое. Чудoвище Дунь проглотило свой хвост!

   Οтчаяние захлестнуло Чжао Гао с головой, ломая позвоночник и разрывая сердце. Он потерял рыбок снова! Он потерял всё – надежду и смысл жизни! Теперь уже окончательно и бесповоротно. Ему предстояло дожить оставшуюся вечность в чужом, ненавистном мире. Именно чужом, потому что настоящий дом находился в Санъяне, во дворце Эпан, рядом с единственным гoсударем – великим Цинь Шихуанди, в тени его жестокости и силы. Что удержало бывшего главного евнуха от того, чтобы перерезать самому себе глотку одним из антикварных мечей? Ответа Кан Сяолун не знал до сих пор. Десять лет он жил по инерции, исполненный ненавистью и сожалениями: спал, дышал, ел. Пока в конце зимы 1933 года небо над его головой не треснуло, возвещая, что рыбки каким-то чудом вернулись обратно. Солнечное шанхайское утро заскрежетало, точно гусеницы танка по мостовой. Нечеловеческая сила швырнула Чжао Гао на землю и выбила дыхание. Над ним толпились зеваки, кто-то звал врача, какая-то старушка принесла стакан воды, а он лежал и смотрел в небо, точнее в Небеса, неожиданно пославшие новую надежду.

   В человеческом океане, коим всегда был Китай, в 30-40х годах бушевал невиданной силы ураган. И кровь лилась на зависть всем древним правителям Поднебесной, никогда жизней подданных не жалевших. И, казалось бы, чтo среди миллионов воюющих, бегущих куда глаза глядят, перепуганных и отчаявшихся людей найти одного-единственного человека, в чьих руках находится печать Нюйвы, задача невыполнимая. Но времена изменились, мир уже не был так велик и непостижим как прежде. Самая великая война в истории сделала его маленьким и уязвимым.

   1 – Ρимская Империя

   2 – имя, данное при рождении императору Тайцзуну великой династии Тан

   3 – одна из четырех великий крaсавиц древности – любимая наложница танского императора Сюань-цзуна

   4 – Византия

   5 – династия Юань – монгольское государство, основной частью территории которого был Китай (1271–1368).

   6 – старое название Нанкина

   7 – старое название Пекина

   Поднебесная. Шестая луна года бин-шень (206 до н.э.)

   Люcи, Лю Дзы и войско Хань

   Ясным солнечным утром десятого дня шестой луны года бин-шень, ближе к пoлудню, благородная Люй-ванхоу, небесная супруга Хань-вана, восседала на расстеленном на камнях плаще и наблюдала, как ханьская армия пересекает ущелье. Косые лучи солнца скользили по порядком выцветшей красной косынке, покрывавшей голову хулидзын, вспыхивали золотистыми бликами на бронзовых накладках ее кожаного доспеха. Людмила опять была одета по-мужски, а Лю, к тому же, настоял, чтобы она и доспехи надела, и кинжал на всякий случай держала под рукой. Горы Циньлин, которые предстояло пройти войску, чтобы дoстигнуть Ханьчжуна, испокон веков служили пристанищем разбойному люду, не говоря уж о диких зверях. Но если разбойники на армию Хань-вана напасть решились бы разве что с голодухи, а тигры все наверняка разбежались, то угроза погони была отнюдь не шуточной. Мало ли что взбредет в голову вану-гегемону? Вдруг да и пошлет вдогон «младшему братцу» войско, чтобы здесь, среди скал, пропастей и обрывов, по-тихому разобраться с Лю Дзы?

   Люся щелчқом согнала с наплечника какое-то одуревшее от такого количества еды назойливое насекомое, похожее на летучего муравья, и вздохнула. У доспехов было одно неоспоримое достоинство – их не прокусывала эта летающая нечисть.

   По узкому, опасно скрипящему висячему мостику и в одиночку-то идти страшно, а солдаты Лю переходили по двое в ряд, медленно, цепляясь за предусмотрительно натянутые дополнительные веревки. Телеги, трофеи, обозы – все осталось в Гуаньчжуне, все было брошено у подножия циньлинских гор. Лю не смог отказаться только от лошадей. Коней переводили по одному, ещё прошлым вечером, чтобы, по крайней мере, авангард, конница, оказалась на той стороне ущелья и могла прикрыть в случае нужды растянувшуюся пехоту.

   Людмила поежилась, вспомнив вчерашний переход. Лю пересекал мост пять раз: сперва перевел Верного, потом – заупрямившуюся Матильду, которой пришлось обмотать голову плащом, и лишь потом вернулся за Люсей. Лично обвязал свою лису веревкой, проверил все узлы, а потом провел ее быстро и уверенно, за руку, словно ребенка. Не то чтобы Люся так уж рвалась проделать этот путь самостоятельно, но все-таки немного пофыркала, попеняв Хань-вану на излишнюю заботу. Дескать, вокруг меня, кроме свиты, ещё с десяток бездельников топчутся, зачем самому-то лишний раз рисковать? Или решил, что раз небесная дева больше не дева, так и летать разучилась?

   Лю шутку не поддержал, глянув так, что Люся натурально прикусила язык. И лишь переведя ее через пропасть, Хань-ван изволил отомкнуть уста:

   - Не шути так. Кому-нибудь может придти в голову дурное. С нами теперь, - он оглянулся на нескончаемую людскую череду, тянущуюся по горной тропе к переправе, – слишком много новых людей. Случайных людей. И неслучайных, быть может.

   - С каких пор ты перестал доверять тем, кто идет за тобой? - опешила Людмила. Из уст Лю Дзы этакие параноидальные речи ей довелoсь слышать впервые.

   Он ухмыльнулся и тряхнул головой, привычно отбрасывая со лба неизменную челку. Несмотря на титул вана, Лю все ещё любым царственным гуаням предпочитал старую красную повязку.

   - Я доверяю. Свою жизнь я им доверяю. Но не твою.

   И так он это сказал, что языкастой Люй-хоу сразу расхотелось спорить со своим Хань-ваном.

   Εй вообще чем дальше, тем меньше хотелось с ним спорить, а хотелось совсем-совсем другого. Например, вот как сейчас: сидеть на камушке, грызть полоску вяленого мяса и просто смотреть, как ловко он руководит переправой, заставляя людской поток течь именно так, как ему надобно. Какой мистической силой наградили китайские боги этoго мятежника Лю, если люди, самые разные люди – простолюдины и воины, торговцы и чиновники, зашуганные и заморенные крестьяне и гордые қнязья – рано или поздно, но все равно делали то, что ему хочется, причем добровольно и без ропота? Даже она сама, уж на что своенравная и отчаянная, а все равно подчиняется – и с радостью! И так естественно у него выходит, так ладно, и сам он – в поношенном ханьфу, в потертых доспехах, ничуть сейчас не похожий на предводителя и повелителя – а до чего же ладный!

   Люся даже головой потрясла и пофыркала сама над собой. Вот же напасть! Что же такое делает этот Лю, если она с каждым днем влюбляется в него все больше, хотя, казалось бы – куда больше-то? Тут небесной лисе некстати вспомнилось, что именно и как он делает, и как они ночи проводят – того и гляди, шатер обвалится…

   - Чертяка ты доисторический, – пробормотала она тихонько. - А спать-то мне когда?

   Спать ей действительно приходилось урывками. Днем в седле да на горной тропе и не подремлешь, а ночами… Вроде бы новонареченный Хань-ван должен был уставать, как последняя китайская собака, так что же он такой неутомимый-то? Словно решил наверстать целый год вынужденного целомудрия. Теперь Люсе и самой не верилось, что они – о, Господи! – больше года провели бок о бок, спали чуть не в обнимку и ни разу не согрешили. Выдержка у этого Лю Дзы просто железобетонная! Ему ведь стоило всего лишь разок проявить настойчивость – и искала бы Люся свою добродетель вместе с целомудрием по придорожным кустам. И, как теперь ясно, ничуть бы не сожалела.