Подлинное искупление (ЛП) - Коул Тилли - Страница 10

Казалось, Иуда пылал яростью. Всё началось с тлеющего уголька, который быстро превратился в жидкое пламя.

— Почему? — закричал он, поднимаясь со ступени, словно демон из ада. — Почему ты так себя ведешь? Мы с тобой рождены для этой жизни, но ты отворачиваешься от своего пути, от своего народа. От своего брата! Ради чего?

Я молчал. Иуда подошел ко мне и схватил меня за руку, от чего боль рикошетом отдалась в пальцах. Но взгляд Иуды снова устремился на мои татуировки.

— Я не хотел в это верить. Но тебя действительно развратили. Если бы ты по-прежнему оставался чист в своих убеждениях, ты бы не боролся против них с такой злобой.

Он наклонился и холодно спросил:

— Ты хочешь, чтобы тебя снова посадили в ту камеру? Хочешь, чтобы наказания продолжились? Хочешь остаться в одиночестве до конца своей греховной жизни?

В глазах моего брата мелькнул проблеск прежнего Иуды. За всей той властью, которой он был наделён, за верой, что защищала его, словно щит, он искренне умолял меня покаяться. В тот момент я увидел, что он так же, как и я в своё время, боится оказаться никудышным лидером.

Рука Иуды скользнула вниз и снова упала на мою ладонь. Я с трудом сдержал всплеск захлестнувших меня эмоций. Я уже долгое время задыхался без веры в других людей. Его рука была спасательным кругом. Я тонул, а он так отчаянно пытался меня спасти.

Мы только пытались друг друга спасти.

— Покайся, брат, — мягко и с болью в голосе умолял Иуда. — Вместе мы сможем сделать наш народ великим. Мы сможем подготовить правоверных к Вознесению. Небеса будут нашими.

Он сжал мне пальцы и поцеловал меня в голову.

— Если наступит конец света, мы всё равно погибнем. У нас нет непорочной окаянной сестры, чтобы спастись посредством брачного союза. Мы в любом случае обречены, Иуда. Все потеряно. Это конец.

На какое-то время повисла тишина.

— Нет, это не так, — произнёс он.

Я замер. Иуда взволнованно вздохнул.

— Я нашел ещё одну.

Я поднял голову и вгляделся в его радостное лицо.

— Что? — надтреснувшим от шока голосом произнёс я.

Руки Иуды опустились мне на плечи.

— Покайся, брат. Ничего ещё не потеряно. Все идет в точности по плану. Наши люди проходят подготовку. Они учатся сражаться. Дьявольским отродьям не удастся захватить нас до Вознесения, — не сводя с меня глаз, снова сказал он. — Покайся. Покайся и вернись, чтобы встать рядом со мной. Это суждено было сделать нам двоим. Давай закончим это, как и начали. Вместе.

От такого потрясения я лишился дара речи. Мне хотелось сказать «да». Хотелось согласиться. Хотелось вымыться, поспать, поесть в особняке. Мне хотелось всего, что делал мой брат… но не так, как это было нужно ему.

Я не мог.

Я отстранился от него.

— Я не буду каяться в том, что сделал. Я был прав. Наши обряды должны измениться. Окаянным сестрам здесь не место.

В мгновение ока, знакомый мне любящий брат исчез, и на его месте снова возник Пророк-самозванец. Выпрямившись, он от меня отвернулся, вся его поза теперь выражала лишь равнодушие.

— Брат Михаил! Брат Якоб! — позвал Иуда.

Позади меня открылась дверь. У меня разрывалось сердце, но я не двигался. Иуда обратился к стоящим у меня за спиной людям.

— Он отказывается каяться. Он грешник, и его наказание должно продолжиться.

— Да, Пророк, — ответил брат Михаил.

Я уставился на своего брата, пытаясь снова поймать его взгляд. Но он не обратил на меня внимания и, не обернувшись, вышел из комнаты.

Большие руки схватили меня за плечи и рывком поставили на ноги. Чтобы не заорать от боли, я прикусил язык. С трудом волоча моё обмякшее тело, последователи-охранники затащили меня в карцер. Я был выше и крепче их обоих. Но я совсем ослаб. И не мог дать отпор.

Как и всегда, меня заставили встать, и на меня посыпались удары. Кулаки врезались мне в ребра, почки и грудь… но я ничего не чувствовал.

Я делал всё возможное, чтобы не упасть. Сегодня они не тронули мое лицо, но при каждом ударе и выпаде они улыбались, и я видел в их глазах презрение. Но я не мог их ненавидеть. Когда-то я был таким же, как они. Они на сто процентов верили в наше дело. Считали меня грешником, находящимся во власти дьявола.

Может и так.

Я знал, что дьявол реален. Меня охватила паника. Может быть, я и впрямь стал жертвой зла. Может, моей душе суждено гореть в аду.

Я уже не знал. И когда у меня в голове завертелись эти вопросы, я понял, что, в данный момент, мне все равно.

Брат Михаил нанес мне последний стремительный удар в спину, и я упал на пол, согнув от боли колени. Уперев ладони в каменный пол, я изо всех сил пытался дышать.

Братья Михаил и Якоб подняли меня на ноги и вытащили из карцера. При каждом сделанном мною шаге меня трясло. И с каждым новым шагом во мне нарастал гнев. Я чувствовал, как он заполняет каждую клеточку моего тела, как мне в вены, словно через капельницу, просачивается злоба.

Дверь в тюрьму распахнулась. Почувствовав рядом кого-то ещё, я поднял голову и увидел у входа двух новых охранников. Оба они были темноволосыми и темноглазыми, с хорошо развитой мускулатурой. У обоих были короткие стрижки, а на щеках темная щетина. Они казались родственниками. Оба были одеты в привычную черную форму и тяжелые ботинки последователей-охранников, и каждый из них держал в руках АК-47. Они вздёрнули подбородки в сторону моих конвоиров и, взглянув на меня, в отвращении скривили губы.

Пока меня волокли в камеру, я заметил в конце длинного коридора пожилых мужчину и женщину, которые готовили там еду. Они оба посмотрели на меня, но поспешно отвернулись, когда стоящие у входа охранники прикрикнули на них:

— Работать!

Охранники бросили меня в камеру. Ударившись щекой о каменный пол, я больше не мог сдерживать свою ярость. С помощью все еще кипящего во мне адреналина, я поднялся на ноги и испустил крик, копившийся во мне пять недель. Пошатываясь, я стал расхаживать по комнате; кровь прилила к мышцам, и я почувствовал, как засаднили, запульсировали ноги.

Я уставился на сделанные мною зарубки и снова их пересчитал.

— Тридцать пять, — зарычал я охрипшим от крика голосом.

Я поднял с пола свой заостренный камень и ударил им о каменную стену. Камень острым краем врезался мне в ладонь, и я выронил его на землю.

Меня снова бросили в эту камеру, оставили гнить, посадили в клетку, словно животное. Отступив назад, я поднял окровавленный камень и дрожащими руками снова поднес его к стене. Начав новый отсчет, я нацарапал на стене пять новых линий.

— Сорок…

Я не выдержал. Прислонившись к стене, я резко упал на пол. После побоев весь мой торс и спина горели огнём.

Я сидел на жестком полу в оглушающей тишине, влажный воздух лип к моей коже, словно клей. Из громкоговорителей послышался предваряющий объявление треск, и в окно камеры ворвался голос Иуды.

— Жители Нового Сиона! Через пятнадцать минут начнётся сегодняшний обряд Дани Господней.

Я замер. Как только я подумал о том, что произойдет в этом зале, спину прошиб ледяной пот. Меня затошнило, когда я вспомнил о единственном виденном мною обряде Дани Господней. Взрослые мужчины, насилующие маленьких девочек, кончающий от этого Иуда; извивающаяся рядом с ним Сара, его добровольная супруга.

Я закрыл глаза, изо всех сил сдерживая еще один крик. В камере стемнело — снаружи сгустились грозовые тучи, поглотив собой голубое небо. Очень подходящая метафора того, что происходило у меня внутри. Свет потух, как свеча на ветру. Я чувствовал, как мне в душу впиваются когти горечи. Лишь однажды я испытывал подобное — когда проник к Палачам. Тогда меня переполняло отвращение к их греховной жизни, и я знал, что моя вера — единственный путь к спасению.

Теперь я начал задумываться о том, что какими бы порочными ни казались эти люди, по крайней мере, у них была честь и гордость. И я не сомневался, что они не стали бы насиловать детей во имя Аида или своего клуба.