Моя панацея (СИ) - Манило Лина - Страница 48

Всю жизнь и до последнего вздоха.

— А теперь, молодые, обменяйтесь словами любви.

Максим легко хмурится и смотрит на меня. Безмолвно спрашивает, мол, готова ли, могу ли? Или стоит просто обменяться кольцами без всяких там слов любви. Ярик сидит рядом с ним на высоком красивом стульчике и вертит в руках крупный белый цветок: то лепестки напряжённо посчитает, то носом в сердцевину ткнётся. Он ещё слишком мал, чтобы удерживать внимание на болтовне взрослых, даже если это свадьба.

Я поворачиваюсь к Максиму, смотрю в глаза, сглатываю. Пусть действительно никакую речь не готовила, но мне есть, что сказать.

— Просто спасибо тебе, что ты такой существуешь.

Максим целует мою руку, а в глазах то ли радость, то ли гордость, но уж точно там примешано очень много вожделения.

— А вы, Максим Викторович, скажите что-то, — улыбается регистратор, а я крепче переплетаю наши пальцы.

— Если бы я мог, я бы всё перечеркнул и начал сначала, — он бросает быстрый взгляд на Ярика, но тот терзает следующий цветок и счастливо улыбается. — Стёр тот проклятый день, прожил его иначе, многое сделал бы по-другому. Но прошлого не исправить, можно лишь попытаться загладить вину. И я пытаюсь, и вот ты со мной, здесь. Значит, получилось?

Ему действительно важно это знать, и я киваю. Говорить не могу — обязательно ведь расплачусь. Вся эта скоропалительная, но очень тёплая и душевная свадьба — совсем другая, не такая, какая была в почти забытом прошлом — греет душу. И так тепло становится, так хорошо, спокойно.

— Объявляю вас мужем и женой, — негромко говорит регистратор, и Максим берёт с подноса кольцо.

— Хорошо, что я твой размер знаю.

Он не волнуется, его пальцы не дрожат, но в глазах настоящее пламя бушует. Максим не распаляется на долгие романтические речи, не обещает неба в алмазах, вечной любви или тридцать три удовольствия. Он просто смотрит так, что я понимаю: всё это у нас есть. И если не будем идиотами, сохраним и приумножим.

Кольцо кажется идеальным: простое, серебристое (платина, что ли?), с тонкой инкрустацией “веночком” по корпусу и россыпью крошечных камушков. Не громоздкое, не вычурное — безупречное.

— У тебя потрясающий вкус, — шепчу, разглядывая свою руку.

— Я вообще то ещё сокровище, — смеётся Максим, а я беру его кольцо. Очень похожее на моё, но без камней, оно идеально подходит Максиму.

Моему мужу.

Мы ставим обязательные подписи, Ярик прыгает рядом, и элегантная серая бабочка от его энергичных танцев всё-таки сползает набок. В оранжерее тепло и влажно, пахнет цветами и одеколоном Максима, но по коже гуляет озноб. Но совсем не тот, что блуждал по моему позвоночнику в октябре, когда мы впервые встретились на моей кухне.

Тёплые губы находят мои, едва касаются, и низкий шёпот, как дуновение летнего ветра:

— Ты моё чудо. Моя одержимость.

— Моя панацея, — вторю и растворяюсь в самом особенном в моей жизни поцелуе.

А дальше мы едем кататься по городу и никого вокруг. Ярик вначале удивлённо и восторженно таращится в окно, но очень быстро устаёт и засыпает, свернувшись калачиком на моих коленях.

— Вот, даже в ресторан не сходили, — качает головой Максим, но я отмахиваюсь.

— Поехали домой, а? Потом ресторан, банкет и что угодно. А сейчас домой.

— Вот, так и знал, что первая брачная ночь тебе нужнее еды.

Он смеётся, выкручивает руль влево и, развернув машину, сворачивает обратно.

Мы едем домой.

43. Инга

На моей шее сзади несколько пуговок, фиксирующих ажурный ворот. Они крошечные, декоративные — я могу часами ими любоваться. Но сейчас, когда Максим отрывает одну за другой, мне их не жаль. Пришью или вовсе не стану заморачиваться, но терпеть уже нет никаких сил. Мог бы и платье порвать — мне не жалко.

Максим за моей спиной дышит тяжело, окутывает своим ароматом, выбивает почву из-под ног прикосновениями к оголённой спине. Не торопится, играет на моих натянутых от предвкушения нервах, точно на струнах. Закрываю глаза, когда кончиками пальцев притрагивается к выступающим под кожей позвонкам, прокладывает дорожку ниже, ниже, до основания выреза над попой, а после стремительно поднимаются вверх, к шее, проникает под волосы, массирует кожу головы. Это такая изощрённая ласка, от которой у меня коленки дрожат, а суставы в желе превращаются.

Я не хочу контролировать звуки, которые из меня вылетают — в доме неплохая звукоизоляция, а комната Ярика находится далеко. Максим кладёт ладони на мою грудь, ласкает через ткань платья — то сожмёт до боли, то погладит нежно, выписывая огненные узоры.

Мне кажется, я горю. Пылаю, и в комнате становится будто бы даже светлее. Забыв обо всех приличиях, запретах и догмах, я прислоняюсь спиной к его груди, трусь ягодицами. Укладываю голову на плечо Максима, запрокидываю назад руки, а мой муж целует шею, прикусывает кожу, обводит языком.

Мы молчим — сейчас не нужны никакие слова, вообще. Потому что ни одно из них не сможет выразить всего, что происходит между нами. Тогда зачем тратить на них силы, если язык тела скажет намного больше?

Моё платье опадает вниз, и к нему очень скоро добавляется рубашка Максима. Кожа к коже, одно дыхание на двоих, общая энергетика и кислород. И в голове туман, перед глазами зыбкое марево. Я то ли кричу, то ли всхлипываю, полностью забыв себя и всё, что когда-то пугало.

В этот момент, рядом с этим мужчиной, к которому оборачиваюсь, оплетаю руками, ногами, смотрю в глаза, я кажусь себе самой сильной и могущественной на свете. Видеть, как вздымается и опадает его грудь, стоит провести по коже кончиками пальцев; слышать, как сбивается на мгновение его дыхание, когда касаюсь языком выемки между ключицами; смотреть, как наполняются глаза порочной страстью — самая настоящая власть.

Максим возвращает себе контроль быстро, но мне нравится, когда он такой — страстный, порывистый, настойчивый. Знающий моё тело до мелочей. Вскрикиваю, когда губы сжимают сосок, а язык обводит его по кругу. Упираюсь пятками в поясницу Максима, цепляюсь крепче за плечи, царапаю их, вишу в воздухе. Сильные ладони крепко держат голые ягодицы, а ремешок часов оставляет ссадины на коже, но эти ощущения… они убивают меня, чтобы через мгновение оживить, и снова обрушить в пропасть.

Во рту сухо, между ног влажно, а обтянутая латексом головка упирается в меня, но входить не торопится. Максим испытывает моё терпение, доводит до края, и когда я не выдерживаю и начинаю ёрзать, тихо смеётся.

— Ненасытная, — между поцелуями, а я от нетерпения, кажется, в кровь исцарапала его плечи.

Тела сплетаются, простыни под нами сбиваются в комок, и нет, наверное, в комнате поверхности, где бы до рассвета мы не любили друг друга.

Эта ночь становится началом. Особенная, наполненная жгучими взглядами, яростными поцелуями и громкими стонами. Ощущение наполненности — не только физическое. Психологическое, моральное, душевное, в конце концов. Я вся состою из осколков солнца, бриллиантовых морских брызг, шума прибоя, и даже соль на губах. Я вся — любовь.

— Спасибо, что ты такой существуешь, — повторяю прежде чем провалиться в радужный сон, в котором больше не живут призраки.

44. Максим

Медовый месяц я позволить себе не могу, но неделю выкроить получилось. Я планирую отдых где-то на солнечных островах — только для нас троих. Хочу валяться на пляже с любимой женщиной, смотреть, как красиво солнечные лучи подсвечивают её волосы, превращая их в жидкий шоколад. Хочу ни о чём не думать, наслаждаться жизнью. Даже билеты заказываю в тайне ото всех — сюрприз так по полной, арендую борт, но перед отпуском мне нужно решить парочку очень важных дел.

Слишком важных, чтобы их откладывать в долгий ящик.

Первый на повестке дня Золотницкий. Ушлый адвокатишка, который отмазывает всех, кто готов за это заплатить. И пусть у меня нет к нему личной неприязни — это, в конце концов, его работа и он выполняет её на отлично, вот только я не допущу, чтобы Павел вышел сухим из воды.