Его невинная крошка (СИ) - Богатенко Наталия - Страница 46

— Алиса… Взгляни сюда. — возвращает в реальность следователь, и мне хочется исчезнуть, броситься отсюда, и всё же я несмело открываю глаза.

Печатка на изуродованном, обугленном мизинце, драконий глаз в кольце крохотных алмазов… Перстень тоже черный, но я узнаю его мгновенно, ведь столько раз видела у Руслана. Щеки пылают от жгучих слёз, трудно дышать. Инна поддерживает меня, и я вцепляюсь в неё мертвой хваткой, прячу лицо на груди, а из горла вырывается истошный вопль…

Глава 24

Комната покачнулась, приподнять веки мне стоило большого труда. Утро или вечер? За окнами темень, назойливые огоньки режут глаза. Рука тянется к полу, кажется, вчера Борька оставил банку пива, это я его уговорила, хотя никогда не надиралась до такого свинского состояния.

Банки не обнаруживается, пальцы натыкаются на что-то противное, скомканное. Заставляю себя принять вертикальное положение, смотрю вниз. На ковре мое платье, оно насквозь промокшее, в голове обрывки воспоминаний. Чёрт, ну конечно, я же притащилась из клуба под утро, а сейчас…

Взгляд падает на часы, зеленым светятся цифры 09:34. По голове будто проехался бульдозер, ломит виски, а когда пытаюсь встать, штормит так, что приходится хвататься за спинку кровати.

Ни фига ты наклюкалась, Алиса… Ведь я же не умею пить, совсем не умею. Мне просто нужно было снять стресс, это больше не повторится. В памяти всплывает серое помещение морга, ужасный стол, а на нем накрытое грязной простыней тело. Меня тошнит, опрометью, стараясь не споткнуться, бросаюсь в ванную.

Желудок болезненно сжимается, но ничего не выплевывает, я открываю кран, и умываю лицо. Из запотевшего зеркала на меня пялится страшилище с всклокоченными волосами и синими мешками под глазами. Блин, точно невеста Франкенштейна, и та симпатичнее…

Маринка!

— Марин! — заглянув в её комнату, громко зову, нетвердой походкой двигаясь по лестнице, и держусь за полированные перила. — Маришка, ты где? Ты встала? Маринка!

В дверь настойчиво трезвонят, кого там еще принесло?! Маришка выскакивает из кухни, её личико перепачкано в шоколаде. Вцепляется в мою руку, огромными глазенками, так похожими на глаза Руслана, смотрит на меня.

— Дядя Боря сказал, что ты заболела. Алис, у тебя что-то болит? Ты плакала, потому что тебе больно?

Наивная моя… Если бы она только знала, что у меня болит сердце, и как мне хреново, и что мы теперь совсем одни, а папы у неё больше нет.

— Я простудилась, малыш. Иди, мой ручки и лицо, сейчас будем завтракать.

— Это дядя Боря приехал? — неуверенно спрашивает, кивая на дверь, и меня вдруг окутывает тревогой.

— Беги в ванную. — строго говорю, подтолкнув её в сторону коридора. — если это он, тебе надо умыться, не то будет ругать. Давай, моя хорошая!

Прихватив из холодильника минералку, жадно пью, и иду в холл. Дед вчера укатил на обследование, вернётся не раньше полудня. Да и у него есть ключи от дома. На пороге стоят трое — баба в деловом костюме, под мышкой у неё папка, незнакомый мужик в форме участкового и еще один, средних лет. Я хмурюсь, пытаясь понять, чё им надо.

— Вам кого?

— Соколова Алиса Алексеевна? — уточняет тётка, и я киваю, с неприязнью её разглядывая.

Холодная леди с цепкими серыми глазами поправляет стильные очки и протискивается мимо меня. Я возмущенно поворачиваюсь к ней, и тут меня огорошивают:

— Меня зовут Лидия Петровна, я представитель органов опеки. По моим сведениям, с Вами проживает несовершеннолетняя дочь погибшего Соколова Руслана Андреевича, четырех лет от роду. Немедленно покажите мне ребенка.

Так эта гадюка приперлась, чтобы забрать Маринку! Ну, уж нет, фиг угадала, не отдам! Она брезгливо меня осматривает, и я холодею. Блин, видок, конечно, красноречивее слов, надо было остаться у Борьки и Маришку забрать с собой, так дернул же чёрт ехать к деду!

— Вы меня плохо слышали? Где девочка? — требовательно шипит Лидия, выдернув из дум, и мне ничего не остается, как позвать Маринку.

Девчушка подбегает ко мне, обхватывает ручонками и настороженно рассматривает незнакомых людей. Целую её в макушку, как бы говоря, что всё хорошо.

— Привет. — фальшиво улыбается (растягивает тонкие губы) незваная гостья, и теребит Маришу по щеке. — я тётя Лида, покажешь мне свою комнату?

— Какого чёрта? — вмешиваюсь, уловив Маришкин страх. — она в порядке, Вы же видите! Чистенькая, одетая, сытая! Убирайтесь из моего дома!

Эта стерва не спешит уходить, а участковый встает у меня на пути, и Лидия тянет девчушку к себе. Маринка начинает хныкать, и я вскипаю от злости.

— Я знаю, что мне делать и когда, милочка. — тоном, которым обращается ко мне тётка, можно было бы запросто заморозить. — насколько мне известно, у Вас нет прав на этого ребёнка, Вы не родственница её отцу или матери.

— Я его сестра, — слова даются с трудом, потому что это ложь, и мы обе понимаем, что я вру.

— Формально — да, он оформил над Вами опеку, когда Вы вышли из детского дома. — соглашается она, отвоевав-таки Маришку, и ласково прижимает её к себе, поглаживая по плечам. — но по закону, увы… Судя по тому, какой аморальный образ жизни Вы ведёте, Алиса Алексеевна, мы имеем полное основание изъять у Вас малышку.

Сдавливает горло, не могу вдохнуть. Перед глазами плывут радужные круги, и я мутным взглядом провожаю Лидию, назойливо уводящую Маришку наверх. Хочу броситься следом, но мужик в форме грубо хватает за руки, и оттесняет от лестницы. Меня душит крик, но я сдерживаюсь, чтобы не напугать Марину.

Спустя несколько минут они спускаются в холл, баба из органов несёт сумку, из которой небрежно торчат детские вещи и игрушки, а Маринка, одетая в курточку и сапожки, недоуменно глядит на меня.

— Алиса, а ты приедешь за мной, правда? Тётя сказала, что тебе надо лечиться. Это ненадолго, да?

— Конечно, нет, моя хорошая, я… — яростно смахиваю слезы, и улыбаюсь ей, — я обязательно тебя заберу, ничего не бойся. Я приеду за тобой, очень скоро, слышишь?!

Участковый неопределенно хмыкает, и отпихнув меня, последним покидает особняк…

Жизнь Алеси Иванцовой можно было с уверенностью назвать скучной и однообразной, но сама девушка так вовсе не считала. С раннего детства ей внушали, что мир полон губительных соблазнов и опасностей, а покидать территорию лесничества, значит, вкусить грешного плода.

В этом году Леське исполнилось двадцать лет, это была высокая, тоненькая, русоволосая красавица с огромными влажными глазами. Цвет их менялся в зависимости от настроения обладательницы, в моменты грусти или гнева становился темно-голубым, как грозовые тучки, а в безмятежности сиял летним ясным небом.

Мать умерла рано, Алесе не было и трёх лет. Отец воспитывал строго, будучи до мозга костей представителем сильного пола, он порою грубовато обходился с единственным чадом, но она не жаловалась. Да и что видела за свою жизнь, кроме крохотной деревушки — поселения на территории лесничего хозяйства, выкупленного отцом в частную собственность…

Ни о какой любви, само собой, и речи быть не могло. Суровый Николай не допускал до дочери никаких кавалеров, считая, что она еще неопытна и слишком молода, чтобы самостоятельно сделать правильный выбор. И потом, какие тут ухажеры, деревенские парни, хоть и заглядывались на красавицу, но побаивались её отца, а потому и близко не смели подойти к Алеське…

Бухнув на пол вёдра с водой, девушка выпрямилась, утерла со лба капельки пота, и быстро взглянула на прикрытую дверь в спальню. Дом был построен еще дедом Леси, имел пять комнат, огромные сенцы и большой двор, на задках располагались конюшни, Николай разводил на продажу породистых жеребцов и кобыл, но не это было основным доходом маленькой семьи.

Регулярно в Коняшево наведывались любители дикой охоты, дом стоял на отшибе, а сама вотчина Николая находилась рядом с лесом, и мужчина не боялся, что кто-то из чужаков в его отсутствие обидит дочь. У ворот стерегли два злющих пса — хаски, и оставаться на домашнем хозяйстве, когда отец работал проводником на охоте, Алеся могла спокойно.