Незабываемая ночь - Верейская Елена Николаевна - Страница 4

— Конечно! — она сказала это таким тоном, точно иначе и быть не могло. Я представил себе Ирину, и меня кольнуло в сердце…

Я бежал туда почти бегом. Завернул за угол, прошел несколько шагов. Вижу — вывеска: «Трактир „Тихая долина“». Вхожу. Ну и «тихая»! Полно народу. Солдаты, рабочие; все в движении, шумно, накурено. Дверь в глубине то и дело открывается, люди входят, выходят, видно, — там и есть штаб. Я огляделся и сразу увидел Андрея в группе рабочих, в углу. Против Андрея стоял молодой парень со шрамом на лбу. Расставил ноги, заложил руки за спину и с усмешкой что-то говорит Андрею. Остальные молча слушают.

Я подошел ближе, встал за спиной Андрея. И слышу: он говорит парню со шрамом спокойно, веско:

— Выходит, Шаров, ты дисциплины не признаешь никакой? Так?

Парень ухмыльнулся.

— Толкуй! Меня с завода рекомендовали.

— Знаю, — говорит Андрей. — Но ошиблись. Говорят, ты предан революции. Может быть. Но в Красную Гвардию не годишься, — у нас железная дисциплина.

— Толкуй! Хватит, надисциплинировались, — сердито буркнул парень. — Это что же за революция?! Всех слушайся! Что ты мне за начальство! Хватит, наслушался мастера на заводе.

— Дурак ты, Шаров, — перебивает один из рабочих, — мы же не шайка, а боевая единица. Если мы все попрем дуром, кто во что горазд, нас же офицерье в два счета сомнет. Потому что у них дисциплина…

— Заладили: «дисциплина, дисциплина», — передразнил Шаров, — а на что мне студент-начальник сдался?

— Чудак ты, меня же партия назначила. Районный наш штаб. А там меня знают, — все так же спокойно сказал Андрей.

— Толкуй! Знают они тебя! — Шаров презрительно сплюнул на сторону. — А я, брат, буржуя нюхом за три версты чую.

Андрей и все рассмеялись.

— Как же, товарищи? Оставляем Шарова в десятке? — спросил Андрей.

Шумные протесты. Кто-то крикнул:

— Катись, Шаров, к анархистам, — там подойдешь!

— Ни к кому я не пойду! Я сам по себе! — буркнул Шаров.

— Ладно. Пошли, Шаров, в штаб, — сказал Андрей и кивнул головой в сторону двери, — пусть нам срочно тринадцатого вместо тебя выделят.

Я громко сказал:

— Возьми меня, Андрей!

Он оглянулся. И все тоже повернули головы.

— Володька, ты?! Откуда?! — Обрадовался очень, но ни о чем расспрашивать не стал. Только и было разговору:

— Ты как? По-прежнему с нами?

— Уже второй год в партии, — говорю.

— Винтовку знаешь?

— Хорошо знаю.

— Документы с собой?

— Конечно!

— Ну, пошли в штаб. Шаров, пошли!

По тому, как в штабе говорили с Андреем, как сразу поверили его отзыву обо мне, с какой легкостью заменили Шарова мною, я понял: Андрея знают, Андрея любят, он пользуется авторитетом.

Потом мы вдвоем сидели в какой-то боковой комнатушке, рассказывали друг другу о себе. Я узнал, что Андрей больше года воевал, потом тяжелое ранение в ногу, остался хромым, в армию не вернулся. Поступил в Технологический институт. И в армии, и в институте вел большевистскую пропаганду. А сейчас не до учебы. Формируется Красная Гвардия. Андрей назначен командиром «десятки». В десятке тринадцать человек. Четыре десятка — взвод, три взвода — дружина, три дружины — батальон. Дисциплина строжайшая.

Узнал, что командир нашего взвода — Дмитрий Сабинин — мой старый товарищ по гимназии, участник нашего марксистского кружка. Это обрадовало меня, — парень дельный, умный, смелый. Надо скорей повидаться с ним, узнать об остальных.

Андрей сказал мне:

— Ты вовремя подоспел! Восстание — это вопрос дней. Народ доведен до отчаяния. Голод, разруха. В Петрограде хлеба осталось на несколько дней, а Временное правительство ничего не предпринимает, чтобы взять его у тех, кто припрятал. Вести с фронта ужасные, солдат гонят в наступление, на верную смерть… Ленин требует: не медлить! Восстание должно начаться сразу во всех частях города по приказу Военно-революционного комитета.

Я спросил, — где сейчас Ленин?

Андрей не знает. Знают немногие. Временное правительство требует ареста Ленина, рвет и мечет. Агенты Керенского с ног сбились, — не найти! А в газете «Рабочий путь» каждый день статьи Ленина!

Подготовка к восстанию идет всюду — на заводах, в воинских частях. Митинги, митинги… Рабочие готовятся. На всех заводах две трети рабочих — в цехах, а одна треть в это время срочно обучается военному делу.

— Кстати, — спросил Андрей, — ты можешь выступать на митингах?

Я сказал:

— На университетских сходках выступал. На митингах не приходилось.

— Сейчас, может быть, и придется. Нас — большевиков — не так много, а есть еще воинские части, заводы, где народ колеблется. Враги из кожи вон лезут — сорвать восстание. А сила наша сейчас в единой воле, иначе может повториться неудача девятьсот пятого года.

— Ладно, — говорю, — понадобится, так смогу. — И вспомнил спор в вагоне.

— Десяток у меня крепкий, — сказал Андрей. — Парни хоть куда. Но двое-трое еще плохо стреляют. Сейчас займешься с ними.

— Есть заняться с ними, — говорю.

Удивительное дело! Андрей старше меня всего на два года, а я чувствую себя перед ним мальчишкой. И горжусь его дружбой! Да ведь и в детстве Андрей был всегда вожаком нашей мальчишечьей компании.

Где я только сегодня не побывал! На пустыре за каким-то заводом учил товарищей стрелять. Потом снова в «Тихой долине» Андрей объяснял нам тактику боя. Потом знакомился со всеми товарищами по десятку. Потом Андрей повел меня в какое-то небольшое пустое помещение на митинг домашней прислуги. Он сказал:

— Имей в виду, это — самые отсталые из рабочего люда. Если надо будет, — выступишь. Потом придешь ко мне.

Но митинг уже кончался. На ящике, заменявшем трибуну, стояла молодая девушка. Лицо и голос ее — какие-то знакомые. Где я видел ее? Подошел ближе, стал слушать. Хорошо говорит девушка, толково, умно. Терпеливо объясняла прислугам (это были почти исключительно женщины) их права. Призывала к выдержке. Звала, когда начнется восстание, на улицу: могут быть раненые, нужна будет помощь. Говорила спокойно, убежденно. Слушали ее не шелохнувшись.

И вдруг я узнал ее. Это же Даша, горничная в бабушкином доме! Та самая, что давала нам утром завтрак.

Когда сошла с ящика, ее обступили с вопросами. Я ждал, когда станут расходиться, и подошел к ней у выхода. Она опешила, растерялась.

— Владимир Дмитриевич! Почему вы здесь?

Я ответил:

— Если бы вы не объяснили так дельно и толково, выступил бы я.

— Значит, вы… — и не договорила.

— Да. Я большевик. А сейчас и красногвардеец.

Она была ошеломлена. Но разговаривать было некогда, — оба спешили. Мы крепко пожали руки друг другу. Она пошла домой, я снова в «Тихую долину», а потом к Андрею, где мы дали волю воспоминаниям.

Я возвращался домой поздно вечером. Шел по улицам, переполненный до краев. И тут только вспомнил об Ирине… Иринка, Иринка, когда же я успею познакомиться с тобой, узнать, какая ты? Рассказать тебе все, что должен рассказать? Эта мысль так поразила меня, что я даже остановился…

Эх, Володька, не было ли твое бегство в Харьков непростительным, мальчишеским легкомыслием? Бросил сестренку в этой (уж воистину!) «тихой долине» — генеральском бабушкином доме! Что успели сделать из нее за эти годы бабушка, няня, вся та богатая, чопорная и праздная обстановка, в которой она живет?.. Почему она так холодно и сухо встретила меня?..

Ирина уже легла спать, когда я пришел. Няня ждала меня. Снова расплакалась, стала упрекать: сразу ушел и не побыл с больной бабушкой. Я спросил, приходила ли больная в сознание. «Нет». Я сказал: «Разве бы я ее вылечил, если бы сидел возле нее?» Няня обиделась. Я хотел пройти к Ирине, — не пустила.

Ну вот, сегодняшний день записан. Лягу. Авось засну! Завтра с раннего утра — на сбор в «Тихую долину».

Продолжение воспоминаний Ирины Дмитриевны

Я встала очень рано на следующее утро, но, выйдя в столовую завтракать, застала там Володю. Я сдержанно поздоровалась. Мы были одни. Володя внимательно посмотрел на меня и сказал: