Обмануть судьбу - Гильм Элеонора - Страница 14

– Пора, дочка, к соседям наведаться, поблагодарить их за присмотр, за помощь.

– Я думала, мы дома побудем, расскажешь…

Лукьян не любил долго с бабами находиться. Что делать с выросшей дочкой – вовсе не понимал. Голова всякой дурью забита.

Славно в тот вечер посидели мужики, вытащив из погреба крепкую настойку. Анна пыталась воспрепятствовать святотатству, но ее отправили в светелку, подальше от соленых мужских слов. Все постные яства, заготовленные Анной на завтрашний день, были съедены. Мужики пьют, погреба пустеют. Лукьян благодарил Василия от чистого сердца и подарил связку куниц:

– Жене иль дочери – сами, промеж себя решайте. Я тебе лучшие шкурки выбрал, друг.

Лукьян, шатаясь из стороны в сторону и распевая матершинные песни, еле дошел до избы, опираясь на дочь. Несколько дней он пил в родной деревне и отправился восвояси… В лес ли, в городской ли кабак прогуливать копейки, дочь не знала.

– Ульян, ты подарок-то отцовский покажи.

– Вон сидит. Зыркает, – Рыжик неохотно махнула рукой. За печкой уже вторую неделю ютился соболь.

– Ты его кормишь?

– Еще чего. Пусть тараканов да сверчков ловит.

– Жалко же. Зверь лесной, иди сюда. – За печкой раздавалось шебуршание, но соболек выходить не спешил. – А я его хлебной корочкой приманю.

– Нужен он тебе, Аксинья. – Ульяна только голову успела повернуть вслед взметнувшемуся подолу подружки.

Исхудалый зверек остервенело ел ржаную корку, даже не замечая уставившихся на него девчушек.

– Даром, что зверь, а хлеб тоже любит. Красавец, – восхищенно протянула Аксинья и успела погладить пушистый бок щенка. Тот недовольно фыркнул, но от еды не оторвался.

Ульяна с опаской протянула руку к зверенышу:

– Хоть почесать тебя за ухом. Какой-то толк от подарка должен быть.

Через минуту раздался визг, на белом пальце выступили красные пятна. Соболь скрылся в своем убежище.

– Ну стервец! Пожалеешь еще!..

– Ты отдай мне его, а, Рыжик. Он же не нужен тебе. А я люблю зверье лесное.

– Нет, в моей избе жить будет. Батин подарок, – отрезала подружка.

5. Медуница

Весна в Еловой вступала в свои права. Звенели ручьи, веселой змейкой стекая в Усолку, освободившуюся от ледяного панциря. А Усолка несла вешние взбаламученные воды в широкую Каму. Кама питала широкую матушку-Волгу. Так воды малого ручейка текли по просторам земли русской до самой Первопрестольной Москвы.

Зазеленела трава, и радостью наполнились людские сердца, заскорузлые за долгую холодную зиму. Прилетели цапли и, соблюдая традицию, свили гнездо на засохшем дереве у берега Усолки. Неглубокая живописная заводь, полная рыбы и лягушек, давала им пищу.

Аксинья стремилась в эту благословенную заводь. Она готова была целую версту[26] отмахать, чтобы оказаться на берегу в одиночестве. Бесконечно смотрела на Усолку, суету птиц, порхание бабочек. Не было для Аксиньи большей радости, если лань или лиса робко показывались из-за деревьев.

Ульяне привычка подруги не нравилась.

– Что забыла там? Пошли с девками песни петь. А там глядишь и парни какие придут… О-о-ох. – Ульянкина грудь вздымалась, глаза блестели.

– Кровушка дурная в тебе бродит, – дурашливо протянула Оксюша, изобразив ворчание бабки Матрены – первой грозы деревенских блудниц. – С парнями своими покоя лишилась. Надоела хуже мух! После рассказа Василисы ни о чем другом думать не можешь. Надо бате твоему говорить, чтобы скорее замуж тебя пристраивал.

– Ага, он раньше себя в мужья пристроит.

– Как?!

– А так вот. Какая-то в Соли завелась зазноба у него. Фроська-вдова. Толком не говорит, скрывает. А я сама догадалась.

– Как поняла?

– Сама видела: довольный стал, обихоженный, на одежде заплатки, рубахи стираные. Да про Фроську какую-то поминает.

– А не стар он для таких дел?

– Не знаю. Им виднее. Так что, подруга моя, как бы в Соль Каменную мне не отправиться. Там батя обещал жениха найти.

– Я без тебя тут заскучаю. Зачем тебе в город переезжать, Ульян? У нас хорошо, вольготно. – Аксинья представила жизнь без подруги, тоскливую, как проповедь.

– Да батя грозится совсем переехать, избенку отдать переселенцам.

– А как же… кузнец?

– А что кузнец… На посиделки наши не ходит, даже не смотрит. Что мне делать? В городе, небось, жениха краше да богаче приищу.

– И то правда. Ты вон у нас телом богата. – Ульяна к этой весне расцвела. Грудь даже под сарафаном мягкой зыбью шла и глаза парней притягивала. Волосы в тугой косе медью отливали. Даже веснушки красили девку. Любовалась Аксинья на подругу и вздыхала про себя. Нет у нее груди пышной, волос рыжих, лба белоснежного.

– Нет, не смирюсь. Гришку хочу, мой он будет… Хоть тресни! – решительно встала с лавки Ульяна и загрохотала ведрами.

– Ладно, лясы поточили, пора и за работу.

Дров натаскать, воды принести, пирог замесить. Надо все успеть – родители в мастерской. Аксинья вздохнула. Ее туда не звали.

Василий с Федором целыми днями пропадали в высоком, просторном сарае, где изготавливали крынки, чашки, миски, кружки, глиняные сковородки. В мастерской всегда было жарко, даже в студеную пору – от огромной печки.

Сердцем мастерской был гончарный круг, установленный посреди удобной скамьи. Василий одной рукой управлял кругом, другой формировал податливую глину. Крупные его руки двигались ловко, лепили кувшин или миску. Аксинья с удовольствием наблюдала за отцом. Еще в детстве попросила она разрешения сесть за гончарный круг. К ее огорчению, кринка вышла кособокая, совсем не похожая на стройные, тонкостенные изделия отца и брата. Отец утешал ее:

– Оксюша, это ж первый раз. Научишься еще, ежели есть охота. Работа упорных любит.

Сколько она не пробовала, ничего путного не выходило.

На еще не обсохших кувшинах острой палочкой выдавливались узоры. Анна украшала горшки, кринки, миски искусными узорами из линий, кружков, зубчиков и более затейливого орнамента.

После того как посуда обсыхала, ее помещали на верхний ярус печи для обжига. Жар от печи шел такой, будто «у чертей в аду», как любил, посмеиваясь, говорить Василий. Федя следил за печью, подбрасывал дрова.

Горшки, кринки, миски, глиняные сковороды Вороновых выгодно отличались от изделий других мастеров прочностью и красотой. Секрет Василий таил от всех: он нашел выше по течению Усолки место с особой глиной. Только на лодке можно было добраться туда, где пологий берег сменял невысокий обрыв, красно-коричневый от проступающей глины. Ракушки, собираемые ловким Федором, придавали материалу прочность. Аким Ерофеев перепродавал посуду с клеймом в виде ворона по хорошей цене, сбывая и в Соли Камской, и в Верхнечусовском городке.

– Федя, а Федя, где ты? – на зов Аксиньи никто не отозвался. – Да куда ж девался, с родителями, что ли, братец?

Хлопнула дверь, пройдя через просторные сени, вошли родители, оставив у входа обутки, покрытые весенней грязью.

– Федька с вами был?

– Нет, Аксиньюшка, он Марии помогает. У нее забор покосился, и крышу заливает.

– Зачастил он к Машке, – улыбнулась Аксинья.

– Что ты улыбаешься? – проворчал отец. – Надоела ваша Машка. Дома сын не бывает, все на соседку батрачит. Он мне в мастерской нужен был, а не дозовешься. Муж бы Машкин забором да крышей занимался.

– Вася, сам знаешь, муж у Марии на промысле постоянно. А как бабе жить без мужика? Трое девок по лавкам, ни сына, ни брата…

– Это не наша беда.

– Не убудет от Федьки. Маша ласковая, умеет с ним поговорить. Пусть парниша с людьми сходится, нельзя так жить, без людей. Не прокаженный он у нас.

– Ласковая… Анна, больше Федьку к соседке не пускать. Нам скоро в город ехать. А товару с гулькин нос. Ходим, дурью маемся, а не работаем.

На лице Василия было написано сильное раздражение, заставившее Анну тихим, успокаивающим голосом ответствовать: