Обмануть судьбу - Гильм Элеонора - Страница 11

Сын Василисы Давыдка, помладше Аксиньи на пяток лет, натурой отличался пакостной – умудрился подпалить щетину одному из поросят, напугал до смерти доброго пса Черныша, получил по заднице и шнырял по двору, задумывая новые каверзы. Самый младший только орал и пялил свои глазенки на все новое, интересное. Полюбились ему жемчужные бусы Аксиньи. Успокаивался парнишка, лишь когда она брала его на руки и начинала петь про кота-баюна.

– Дома девка мне помогает за детьми смотреть. Тут ты, Аксинька, сгодилась. – Василиса не слишком беспокоилась о своих детишках. Она успела обойти всю деревню, погостевать у подружек детства. – Хоть какой-то от тебя толк, а то, поди, целыми днями лясы с Ульянкой точишь.

От несправедливых обвинений сестры у Аксиньи в горле перехватывало. Она пыталась возражать, кулаки сами собой сжимались от злости. Анна не давала разгореться скандалу, пресекала Василису, успокаивала Аксинью. Мира в избе не было.

Аксинья только и пыталась найти подходящий момент и убежать к бабе Глаше. Лишь там можно было перевести дух, не ощущая на себе неприязненный взгляд старшей сестры.

Рыжик нашла с Василиской общий язык. Они вечерами часто болтали, пряли, выбирали узоры для рушников, наглядеться не могли друг на друга.

– То ли дело, девка приятная. Не то что ты, Аксинька, – вздыхала Василиса. – Иди-ка, сестричка, курицу слови, похлебку готовить будем. – Она будто не выносила вида сидящей Аксиньи и тотчас придумывала ей дело. Свою дочь она и не трогала, иногда подходила, гладила мимоходом по плечу и что-то шептала на ухо.

Аксинья видела на солекамском базаре чудные кувшины, тонкостенные, хрупкие. Купцы привозили их издалека, стоили те кувшины баснословных денег. Василий вздыхал, разглядывал заморское диво, боялся его трогать руками, но ничего похожего сам сделать не мог. Когда Оксюша смотрела на Любаву, вспоминала хрупкость этих кувшинов, их странную прелесть. Тонкая кожа, светло-серые отстраненные глаза, длинные пальцы и мягкая поступь, молчание и испуг во взгляде. «Ты ж моя малахольная», – называла Любаву мать.

Наконец-то все сделки были заключены. Митрофан с Василисой и детьми отбыли восвояси. Вороновы облегченно перевели дух. Одна Ульянка ходила вечерами как неприкаянная, скучала по старшей подруге.

– И что ж вы там так упоенно обсуждали? – недоумевала Аксинья, которая и парой добрых слов с сестрой не перекинулась.

– Я совета у нее спрашивала, – улыбалась Ульянка.

– Какого, интересно?

– Да ничего особого…

– Рассказывай давай. Обижусь на тебя. И так про меня забыла, кикимора ты болотная, – подначивала подругу Аксинья.

Та отвернулась и сморщила конопатый нос. Глядя на покрасневшую, надутую подругу, залилась колокольчиком Оксюша. Ульянка держалась, лелеяла обиду, но скоро не выдержала, подхватила смех.

– Спрашивала я у сестрицы твоей, как мужику понравиться. Она ж хороша, как лягушка, а замуж вышла удачно. И муж ее, видно, уважает.

– И как же?

– Говорила, что рукодельницей надо быть хорошей, богобоязненной, тихой. На парней не пялиться. Громко не говорить. – Ульянка вздохнула.

– Совсем не про тебя.

– Тяжело советы сестры твоей выполнять… Да придется. Вековушей быть не хочу.

– Слушай ее больше. Никто замуж брать не хотел Василиску. Страшная, кислая, нудная. Родители меж собой говорили, вспоминали… Я слышала… Не думаю я, что была она такой скромницей.

– Не была, правда. Хотела она научить меня на своём опыте, свои ошибки показать. Так она говорила… Залившись медовухой, такое мне рассказала! Ты-то, Аксинья, знаешь, как слюбилась Василиса с толстопузым? – подмигнула лукаво Рыжик.

– Не знаю, даже представить не могу!

– Слушай! – Ульянкин голос звенел от восторга.

Никому богатая купчиха не открывала свои секреты. Ласковая проныра Ульянка и крепкая настойка развязали язык строгой, подозрительный Василисы.

Василиса

С древних пор бытовало поверье: если ребенок болезненный, раньше сроку родился, надо имя его настоящее не говорить вслух. Так нечисть не заберет его с собой.

Василиса, родившаяся на два месяца раньше положенного срока, маленькая, похожая на мышонка, стала Урюпкой. Неблагозвучное прозвище цеплялось к плаксам и неряхам. Орала она, не замолкая. Видя родителей, не гулила радостно, а хмурила редкие брови и ревела.

С годами Василиса, названная в честь отца, выправилась. Ушла синюшность, щечки стали округляться. Нрав так и остался вздорным и крикливым. Подрастая, она слышала от родителей только окрики, получала оплеухи. «Почто не любят?» – обижалась она. У матери всегда на подхвате, за младшими братьями ходила, в огороде да доме первая помощница.

Нескладная, с маленькими, всегда красноватыми глазами и ноздреватым носом, без той девичьей стати, что привлекает взгляд, Василиса росла в ежедневных трудах и зависти к младшим, красивым и любимым детям.

Пятнадцатилетняя Василиса взгляд мужской не привлекала. Однажды она подслушала разговор родителей:

– Как Урюпкой была, так и осталась, что с ней делать, ума не приложу, – вздыхала мать. – Жениха ни одного не видать. Может ты, Вася, с кем побалакаешь?

– Да с кем? Неведомо, – вздыхал отец. – Приданого скоплено немного. Статью не вышла наша старшенькая. За Нюркой женихи выстроятся в ряд, а тут…

Стрыя[21] Варвара, старая и богатая, заболела. Она вдовела уже десятый год, жила в богатом доме в Великом Устюге, детей не родила и вспомнила о младшем брате только на пороге смерти. Богатая тетка отправила подводу за родственниками, чтобы попрощаться. Родители послали лишь Василису, рассудив, что тетка и ей будет рада.

Варвара встретила племянницу хлебом-солью. От радости у нее даже хвороба прошла. Девушка не раз в церкви возносила благодарности святой Варваре за ее заступничество и покровительство, приведшие ее в Великий Устюг. Расположенный на важнейших торговых путях, город был сосредоточием деловой жизни Русского Севера. Белокаменные церкви, узоры деревянных усадеб, особый дух богатого города нравились Василисе. В сравнении с ним и Соль Каменная, и тем паче родная деревушка казались убогими.

Тетка любила проехаться по красивым улицам Устюга со всем размахом, зайти в гости, покрасоваться. Васю она везде таскала с собой, денег на нее не жалела. Нашили ей рубах новых, шелковых, справили шубу с лисой, кокошники жемчужные. Первый раз в жизни Василиса почувствовала себе счастливой. Она стала краше, выпрямилась спина. Богатые теткины харчи прибавили мяса в тех местах, где положено. Из глаз исчезло затравленное выражение.

Отъезд все откладывался и откладывался, хоть тетка выздоровела. Заприметив, что при разговоре о возвращении домой глаза племянницы подергиваются влагой, Варвара отправила со знакомыми купцами послание брату. Тетка без племянницы никак обойтись не может, и в благодарность за ее заботы без хорошего приданого Василиса не останется.

И потекли размеренные, радостные дни – прогулки по городу, хозяйственные заботы, ежевечерние беседы. Тетка была мастерица в вышивке, ткала красивые, узорчатые ткани, но Василисе, как ни старалась она, мастерство это не давалось.

– Жениха приискали тебе, краса моя?

– Какие женихи? Родители уверены… Вековушей[22] я останусь.

– Да не плачь ты. Что мокроту разводить? Помогу тебе, Васёнка. Зря, что ли, тетка у тебя многоумная?

А Вася только еще больше расплакалась.

– Найдем жениха, еще все завидовать станут. – Варвара прикидывала, за кого из устюжских женихов выдать Василису так, чтобы и родителей его облагодетельствовать, и Варвара внакладе не осталась.

На другой стороне улицы, напротив дома Варвары, располагался основательный, уже почерневший от времени дом Чиркова, знаменитого на весь Устюг мастера басманного дела[23]. Своих сыновей у него не было, а секреты ремесла передавал он двум ученикам, жившим здесь же, при доме.