Повесть о красном галстуке - Пичугин Виктор Александрович - Страница 8

Вдоль колючей проволоки с овчарками на поводке не спеша прохаживалась охрана. За воротами дымилась кухня, слышался веселый немецкий смех. Фашисты чувствовали себя по-праздничному.

Метрах в тридцати от проволочного ограждения Юра заметил несколько необычных строений, собранных из деревянных щитов. Время от времени туда заходили раненые. Туалеты, догадался он.

Стоял полдень. Солнце палило нещадно. Спрятаться было некуда: навесов не хватало. Люди маялись на солнце, мучились от ран, очень хотели пить.

Бондаренко протянул Юре носовой платок с завязанными уголками.

— Прикрой голову, чтоб солнечный удар не хватил.

Юра натянул на голову платок, благодарно посмотрел на старшину. Тот нагнулся к нему, прошептал:

— Партбилет не потерял?

— Нет-нет, что вы! Могу показать, в красный галстук завернул. — Юра даже расстегнул рубашку.

— Не надо… Пусть у тебя хранится.

— А с гранатой что делать?

— С какой гранатой?!

— Какая была. — Юра нащупал «лимонку», прижал к себе.

Бондаренко не растерялся:

— Вот что, двигайся ближе. Выроем ямку, в нее и спрячем.

Юра придвинулся, вместе выкопали небольшую лунку, положили в нее «лимонку», присыпали землей.

— Вот и все, — сказал Бондаренко. — Так надежнее будет.

Лег на спину, прикрыв собой гранату, задумался. Побег из плена стал ближе, ощутимей. Прохоров все видел и, выждав удобный момент, шепнул:

— С одной вряд ли прорвемся. Народ надо поднимать. Фрицев здесь не так много. Оружие у них захватим.

— Ты прав. Но сначала оглядимся. Не на всякого положиться можно. Не каждый жизнью рисковать станет…

Лежали на горячей земле. Думали о побеге. Сколько так прошло времени, никто не знает. Наконец Прохоров нарушил молчание:

— Эх, сейчас бы кружечку ключевой водицы, да краюху свеженького хлебца с солью!

У Юры сохранились два сухарика, которые дал ему безногий Федот. Юра берег их на черный день. Хотя какой он, этот черный день и когда будет, не знал. А сейчас почему-то решил, что этот день настал. Юра вынул из кармана оба сухарика, разломил каждый на три части. Всем досталось по два небольших кусочка. Но и этому были рады. Спасибо тебе, дорогой Федот!

Свою долю Юра проглотил мигом, хотя и старался тянуть удовольствие подольше, сосал каждый кусочек как леденец.

…Надвигалась ночь. Жара спадала. Постепенно стихали стоны. Голодные, измученные люди засыпали на жесткой остывающей земле под открытым небом. Никто из них не знал, что многие скоро погибнут здесь под пулеметным огнем, что многих немцы настигнут в лесу и зверски расправятся с ними. Но это потом. А сейчас засыпали с надеждой, что завтрашний день принесет им радость избавления.

У Юры это была первая ночь в неволе. Он запомнил ее на всю жизнь.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Прошло несколько мучительных дней в плену. Юра видел, как фашисты расстреливали тяжелораненых.

После очередной расправы на территорию лагеря въезжал громадный грузовик, и охрана заставляла военнопленных грузить на него погибших. Затем строили человек десять, давали им лопаты и уводили под усиленной охраной вслед за грузовиком.

Вскоре они возвращались. Мрачные, с опущенными головами. Молча ставили лопаты и расходились по своим местам. Их ни о чем не спрашивали. Всем было ясно, куда и зачем их водили.

Кормили два раза в день. Давали распаренную, прогорклую пшеницу, иногда жидкую похлебку.

Появились больные дизентерией. Их не лечили, переводили в другую зону, где многие умирали. За любой проступок, возмущение, требование улучшить условия жизни — расстрел.

…Десятый день июля начался серым, пасмурным утром. Было похоже, что будет дождь. Часов около девяти в лагерь въехал огромный, крытый брезентом фургон. Немцы открыли задний борт и пачками выбрасывали старые, поношенные ботинки.

— Для нас привезли, — догадался Бондаренко. — Видать, сапоги наши потребовались.

— Точно, — согласился Телегин, глядя на свои новенькие запыленные сапоги.

Прохоров, менявший повязку Лукьянову, кивнул головой: дескать, тоже так думает.

В лагере появилось начальство. Пленных построили. Кто был в сапогах, оставили в строю, остальных вернули на свои места. Затем группами, по десять человек, пленных подводили к кучам ботинок и заставляли переобуваться. Сапоги связывали попарно и бросали в кузов.

Дошла очередь и до Бондаренко с Прохоровым. Лукьянов с Телегиным попали в другую группу. Бондаренко выбрал свой размер, ботинки попались невзрачные, потертые, но еще крепкие. Когда он вернулся на место, шепнул Юре:

— Как стемнеет, партбилет переложу под стельку. На такую обувку вряд ли кто позарится.

Вернулись Лукьянов с Телегиным.

— Ну, гады! — ругался Лукьянов. — Войной пошли, а у самих обуться не во что!

— Тише ты! — предупредил Прохоров. — Они, может, для таких, как мы, взяли. На них вся Европа работает, а в рудниках и шахтах в таких ботиночках много не наработаешь. Бесплатные сапожки почему не взять?!

Телегин нащупал в ботинке большой гвоздь, разозлился:

— Чем я его загну?

— Камешком, — посоветовал Бондаренко.

Покончив с гвоздем, Телегин шепнул Бондаренко:

— Нужного человека сейчас встретил, вместе ботинки подбирали. Поговорить с вами желает. Вы, товарищ старшина, прогуляйтесь до ветру… — Телегин показал глазами в сторону туалетов.

Бондаренко удивился такому неожиданному предложению и проследил за взглядом Телегина. К туалетам, прихрамывая, медленно подходил невысокий плечистый военный без петлиц.

Бондаренко неопределенно пожал плечами. Телегин пояснил:

— Вы вчера меня в свой план посвятили. Ну я и доложил нашему комбату Красникову. Он тоже о побеге думает. Вот и хочет с вами встретиться.

Бондаренко помедлил, размышляя, затем поднялся и не спеша пошел к наскоро сколоченным строениям.

Через несколько минут они вышли. Юра, не сводивший с Бондаренко глаз, видел, как старшина зашептался о чем-то с Прохоровым. Не выдержал и подошел к ним. Услышал:

— А вы не спросили, где мы находимся?

— Спросил. Недалеко от города Слоним. В следующий раз к майору ты пойдешь, хочет с тобой познакомиться. Пароль: «Уж больно, говорят, лето жаркое, правда?» Ответ: «Ничего, что жаркое, зато зима студеная будет». Запомнил? Повтори…

Бондаренко повернулся к Юре:

— Вот такие у нас пироги. С горькой начинкой. Ну, ничего, пережуем и это. Надо только верить. Понял?

— Понял. А когда мы отсюда убежим?

— Когда? — переспросил Бондаренко. — Ты своего Федота помнишь? Молодец! Вот тебе привет от него, подкрепляйся. Один сухарик я того, а этот для тебя сохранил. Набирай силенки, они скоро пригодятся.

— Кушайте сами, это ваша доля, я не хочу.

— Не старайся. Все одно не возьму. Ешь, тебе говорю!

Юра повертел-повертел в руках маленький засохший, как камень, хлебный кусочек и, решившись, с жадностью стал грызть этот незабываемый сухарик.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

К вечеру погода испортилась окончательно. Небо потемнело. Порывистый ветер низко гнал тяжелые тучи.

В ожидании дождя люди плотнее жались под навесы. Но места под крышей хватало не всем.

Мимо прошел высокий, с перебинтованной рукой боец. Он пристально посмотрел на Телегина, а когда их взгляды встретились, отвернулся. Телегин поднялся и пошел за ним к навесам. Вернулся минут через двадцать. Прилег рядом с Бондаренко. Зашептал:

— Вот что, старшина, принято решение: быть готовым к прорыву. Возможно, сегодня ночью рванем отсюда. Чуете, какая погодка надвигается? Самая для нас подходящая.

— А как же проволока? Ее голыми руками не порвешь.

— Разберем туалеты. Видели, из каких досок они сделаны? И столбики не очень глубоко врыты. Это все, на что мы можем рассчитывать. Для прорыва наша группа разбита по два человека: мы с Лукьяновым, вы — с Прохоровым. Другие тоже имеют задание. Понятно?

— Понятно.