Повесть о красном галстуке - Пичугин Виктор Александрович - Страница 5

Юра вошел. В данной ситуации офицер был не страшен.

Подмигнув украдкой, дед сильно дернул Юру за рукав.

— Небось опять у матери не отпросился и сюда приперся? Так?

— Так, — Юра виновато опустил голову.

Дед сокрушенно всплеснул руками.

— Чуяло мое сердце! Где у тебя совесть? Ведь лет десять поди?

— Девять с половиной.

— Все одно сопляк. Сидел бы дома и не шатался.

Офицер стоял рядом. Слушал, улыбался. Ему нравилось, как русский дед ругает своего внука.

— Вот неслух! Прямо беда. Хоть убей, а он все жрать просит. У вас там, господин офицер, поесть не осталось? Накормить бы паршивца и домой отправить, темнеет уже.

— Кушать? Ха-ха-ха… Хитрый мальщик. Иди к свой мамка, кушай ремень. Ата-та, ата-та. — И, довольный, пошел к крыльцу.

Дед зло сверкнул вслед глазами.

— Наелся?! Сюда больше носа не показывай. И передай своим — держитесь подальше… Да, чуть не забыл, по дороге отдашь Федоту чайник. Вон Федот на крыльце сидит. Скажи, дед Остап запаял, может пользоваться. И потом это… все расскажешь ему. Он поймет. И провизией поможет. Ну, с богом!

И дед легонько подтолкнул Юру вперед.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Федот сидел на крылечке и курил. Рядом сидела старенькая мать. Ее белый платок хорошо виднелся на фоне темнеющего неба.

Юра поздоровался, отдал чайник.

— Спасибо, — поблагодарил Федот. — А ну, маманя, налей водички в чайник, проверь, не течет ли?

Бабка нехотя поднялась, взяла чайник и покорно удалилась в дом. Юра заметил, что у Федота нет обеих ног.

— Не удивляйся. Я уже привык. В четырнадцатом году на германском фронте оставил. Как видишь, выжил. И не зря. Опять с ними встретился, но им это даром не пройдет.

Федот говорил громко, без всякой опаски. Юра невольно оглянулся на калитку.

— А ты не оглядывайся, я их не боюсь. Видишь? — Он сделал быстрое движение, и при тусклом свете луны Юра увидел в его руках противотанковую гранату.

— Понял, что я для них припас? А ты чей будешь-то? Я тебя раньше здесь не примечал. Пришлый, что ли?

Юра замялся. Федот дружелюбно пригласил его присесть. Юра сел рядом и откровенно рассказал, кто он и зачем пришел в село.

— Теперь понятно, — произнес Федот. — Мамань, а мамань, где ты там пропала?

— Иду, иду. Чего тебе?

— Ты это… заверни-ка чего-нибудь. Ну, сальца, хлебца, картошечки.

Мать возмутилась:

— Который день заворачиваю, а что сами есть будем?

— Не жадничай, маманя, — ласково сказал Федот. — Если не помогать, кто же фрицев бить станет? Ты — старая, я — калека. Мы как-нибудь перебьемся, добрые люди помогут.

Мать в сердцах махнула рукой. Глядя ей вслед, Федот произнес с гордостью:

— Старуха у меня мировая. За восемьдесят перевалило, а смотри, какая шустрая и сердце доброе. Уважаю таких, а ты?

Юра согласился, но внимание его больше привлекла граната. Он погладил ее, подержал в руках и просительно глянул на Федота. Тот понял, о чем думает Юра, и резко крутнул головой:

— Не дам! У меня с фрицами свои счеты. Выберу момент и шарахну. А вот этими поделюсь.

Он оперся руками о крыльцо, перенес свое тело в сторону, вынул небольшую дощечку, и Юра увидел несколько «лимонок».

— Держи, своим передашь, — Федот протянул две «лимонки». — Мне их один капитан оставил. Его солдаты на носилках несли. Нога осколком раздроблена, а он сам норовил идти…

Рассказывая, Федот вставил на место дощечку и снова перенес себя на нее. Юра взял гранаты, сунул за пазуху и сразу ощутил неприятное прикосновение холодного металла.

Появилась мать, спросила:

— В чем, Федотушка, дать-то? Все корзинки и ведра роздали. Последнее ведро осталось. Как хочешь ругайся, его не дам.

— Возьми на погребе мешок, для этого дела пойдет.

Мать ушла. Федот протянул Юре расшитый кисет:

— Ребятам от меня. Лет десять, как память, храню. Жена вышивала. Зимой простыла, врачи спасти не сумели… — Он покопался в кармане, вытащил помятую газету. — Ее тоже прихвати, пригодится.

Вернулась мать. В руках небольшой узкий мешочек с картошкой, салом, хлебом.

— Порядок, — одобрил Федот и, прощаясь, сунул Юре два сухаря. — Возьми, на черный день пригодится. Может, вспомнишь когда безногого Федота. Ну, бывай здоров! — и крепко пожал руку…

Огородами Юра направился к лесу. Стал поджидать своих в условленном месте. Первым появился Рахматулин. Сложив ладони, трижды прокричал совой. Появились остальные. Юра подробно рассказал о встречах в селе и передал Прохорову мешок с провизией, кисет с табаком и газету.

— Дед прав, — выслушав Юру, решил Бондаренко. — Надо уходить. А ты молодец!

Он обнял Юру и, почувствовав что-то твердое, спросил:

— Что это у тебя за пазухой?

— Гранаты.

— Гранаты?! — не поверил Бондаренко.

— А ну, покажь! — загорелся Прохоров и, не дожидаясь, когда Юра достанет, потрогал через рубашку. — Ого, две штуки!

Юра достал одну, протянул Бондаренко.

— «Лимонка», — обрадовался старшина. — Давай вторую.

Юра замялся:

— Мне тоже нужна!

— Ладно, береги у себя, а там разберемся, где она нужнее, — сказал Бондаренко.

И они пошли дальше. Вокруг шумели сосны, над головой мерцали звезды, ярко светила луна.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Группа Ивана Бондаренко упорно продвигалась к линии фронта. Питались лесной ягодой, иногда грибами. Варили в котелке, без соли. Вкус был непривычный, неприятный. Ели с отвращением и прислушивались, не слышно ли артиллерийской канонады. Днем не слышали, а по ночам доносились далекие орудийные раскаты.

В начале июля погода стала портиться. Ждали дождя. По едва заметной тропинке группа осторожно пробиралась цепочкой. Населенные пункты обходили стороной: в селах стояли многочисленные немецкие части.

Вдруг Рахматулин насторожился и поднял руку. За ним остановились все. Каждый гадал — в чем дело? На всякий случай спрятались за деревья и присели. В просвете деревьев показался боец. В пилотке, с вещмешком за плечами. Прислушиваясь к лесным звукам, он осторожно пробирался по лесу. Вот он остановился, огляделся и тихонько свистнул. Рядом появилось еще несколько человек.

— Покажись, — шепнул Бондаренко Рахматулину, — а ты, Юра, ударь своей палкой по дереву чтоб услышали.

Юра ударил. Бойцы мгновенно повернулись на звук. Бондаренко махнул им рукой. Боец, которого увидели первым, подошел ближе, спросил строго, подозрительно:

— Кто такие?

— А ты не видишь? — вынырнул из молодой поросли Прохоров и встал рядом со старшиной. Готовый ко всему Рахматулин следил за движениями новичка. Тот кивнул своим, и четверо подошли к нему. Увидев старшину, каждый представился. Выяснилось, что они тоже пробиваются к линии фронта. Старшим в группе был рядовой Савушкин.

— Вы нас, товарищ старшина, в подчинение принимайте, — сказал он. — Правда, патронов у нас маловато, с десяток осталось, но ничего — раздобудем.

Бондаренко приказал всем построиться. Юра стоял в стороне и наблюдал, как, почувствовав дисциплину, все подтянулись, становились в строй.

— А тебя что, не касается? — спросил Прохоров Юру и показал ему место рядом с собой. — Быстро становись!

Юра встал, приставил к ноге свою палку, как винтовку. Бондаренко прошел вдоль строя, пристально оглядел каждого.

— Теперь нас вдвое больше, и осторожность нужна вдвойне. Предупреждаю: дисциплина и устав — для нас закон. Главная наша задача — вырваться из окружения и бить фашистов до последнего, без всякой пощады, понятно?

— Так точно! — дружно ответил строй. Все были довольны: есть дисциплина, порядок, цель.

— Рядовой Савушкин, выйти из строя! — приказал Бондаренко.

Савушкин четко, как положено, выполнил приказание.

— Назначаю вас своим заместителем, ясно?

Савушкин покосился на своих товарищей, но все восприняли назначение как должное.

— Итак, — продолжал Бондаренко, вернув Савушкина в строй, — тридцать минут на отдых — и в путь. В случае опасности — каркайте. Это каждый умеет. Но не больше двух раз.