Душевная травма
(Рассказы о тех, кто рядом, и о себе самом) - Ленч Леонид Сергеевич - Страница 41

Огорченный Иван Харитонович, пожав в тяжелом недоумении плечами, присаживается к столу, закуривает.

— Тестев Петр Потапыч уже подходил ко мне, тряс рыжей своей бороденкой, намекал, язва, на допущенный расход. Я, мол, тебя предупреждал, чтобы поаккуратней. Беда!..

Председатель колхоза тушит недокуренную папиросу в пепельнице и, вздохнув, уходит смотреть второй акт.

Однако и второй акт не приносит облегчения его встревоженной душе. Возвращается он в комнату хорового кружка туча тучей, молча садится и начинает барабанить пальцами по столу.

Повариха робко говорит:

— Ну как, Иван Харитонович, не распогодилось?

— Какое там! — Председатель безнадежно машет рукой. — Еще гуще скукота пошла. Некоторые колхозники уже стали по домам расходиться. А Тестев Петр Потапыч аж синий сделался от злости, как удавленник. «Я, грозит, тебя еще на общее собрание выставлю за этот банкет!..» Лукерья Власьевна, а где же поросята?!

— Сами же говорили, что не дотягивают они до поросят. А у нас завтра в клубе механизаторов премируют, забыли? Вот я и спланировала сегодняшних поросят на завтрашний ужин товарищеский. Я их пока к себе в погреб отнесла — рядом ведь живу!

— Ишь вы, какая быстрая! Позвольте… а гуси где?!

— Там же, в погребе. Я так думаю, Иван Харитонович, что до гусей этот спектакль тоже не дотянет!..

В третий раз Иван Харитонович появляется в комнате хорового кружка за полчаса до конца спектакля. Он мрачен по-прежнему, но по выражению его энергичного лица заметно, что он принял какое-то решение и намерен твердо проводить его в жизнь.

— Ко мне девочки забегали, — сообщает ему повариха, — тоже очень недовольные. «Скучно», говорят. Я тут под углом снижения. Поглядите, так ли?!

Иван Харитонович оглядывает опустевший стол и прячет в усы невольную улыбку.

— Да вы же один хрен да горчицу оставили, Лукерья Власьевна!

— Зачем так говорить?! — обижается повариха. — Помидорчики оставила, огурчики. Консервы, которые уже открытые, все равно пропадут, холодец остался. Девочки сказали, что до холодца они все ж таки дотягивают! Ничего, Иван Харитонович, пускай выпьют по рюмочке, закусят чем бог послал и — айдате в город!

— Решение такое принято, — строго хмурит брови председатель колхоза: — По окончании спектакля со сцены речей не произносить, как предполагалось, но артистов на ужин все ж таки позвать.

— И поросят подать?!

— И поросят подать. И гусей! Все поставьте назад, как было. Актеры не виноваты, они старались от души, их автор подвел.

— Так ведь бачили они, що покупали!

— Это верно! — с сожалением говорит председатель колхоза. — Если бы у нас в колхозе подобные люди были, какие в этой пьесе показаны, мы бы с вами никогда урожай такой не собрали, и клуб новый не построили бы, и хлеб первыми в области на элеватор не отвезли бы! Э, да что там говорить! Расстроила меня эта пьеса, Лукерья Власьевна, я домой пойду. Вы уж тут без меня… как-нибудь!

— Ой, нехорошо, Иван Харитонович! — пугается бабушка Луша. — Как же можно без председателя?!

— Тестев Петр Потапыч останется на ужин. Ему правда, водку пить нельзя, у него, сами знаете, печенка больная, но он сказал, что ради такого случая хватит цельный стакан, чтобы злость свою еще пуще распалить, и все выскажет артистам про их пьесу. А я не могу! Неудобно как-то. И тем более артистка эта приехала… которая Катерину в «Грозе» играла. Не хочется мне ее огорчать. Пусть уж Тестев… от имени правления!

— Господи, хоть водочки-то выпейте на дорожку!

— Не хочу! Хотя… налейте стопку!

Иван Харитонович с тем же мрачным выражением на лице выпивает стопку водки, закусывает огурчиком и окончательно покидает комнату хорового кружка.

САХАРНЫЕ УСТА

(Комедия, а может быть, драма в трех монологах)

За отдельным столиком в укромном углу маленького уютного кафе сидят драматический артист Пеликанов и драматург Великанов. Они пьют кофе (а может быть, коньяк —150 граммов на двоих) и разговаривают. Артист Пеликанов смотрит на драматурга Великанова влюбленными глазами и в данную минуту произносит свой

Пеликанов (любуясь Великановым, ласково). Молодцом держишься, Сеня, не сдаешь, хвалю!.. Височки, правда, уже поседели, но улыбка все та же — твоя, бурлацкая, великановская!.. Ах, Сеня, Сеня, до чего же я тебя люблю, как горжусь дружбой с тобой — ты даже не можешь себе это представить!.. Не качай головой, пожалуйста, не улыбайся скептически, мефистофельский скепсис — не твоя органика. Сейчас мы с тобой выпьем по последней рюмочке… точнее, по последнему наперстку, и я тебе объясню, за что мастер сценического искусства, — Сеня, я надеюсь, ты согласен, что старик Пеликанов имеет право на этот громкий титул?! — любит и уважает мастера драматической литературы старика Великанова.

Пеликанов и Великанов чокаются и выпивают.

Сенька, дружище, ведь ты меня, можно сказать, в люди вывел! Разве не так?! Откуда пошел Пеликанов? От роли Терентьева! Ну вот, опять он улыбается! Ты что, свою пьесу забыл, Мефистофель курносый? Ну, Терентьев… старый рыбак в соломенной шляпе, в болотных сапогах до пупа… Перестань смеяться, Сенька, да, да, да, я оговорился: не Терентьев, а Терехин, не рыбак, а охотник, и не в шляпе, а в кепочке. Но сапоги-то были? Были! Я тогда правым сапогом на мизинце знаешь какую мозоль натер?! До сих пор ношу! На память о твоей пьесе. Не в этих, брат, мелочах суть. Суть, Сеня, в том, что современного актера поднимает, возвышает, оттачивает и возносит только современная тематика. На этом стоял и стою. За это хоть голову на плаху: рубите, подлецы! Отрубят — и все равно моя седая отрубленная голова холодеющими губами будет повторять: только современность. Между прочим, я читал твою новую пьеску. Молодцом, Сенька! Опять современность… со всеми ее коллизиями… аллюзиями и иллюзиями. Колоритно, ароматно, свежо… и рольки есть! Есть рольки! Я уже нацелился на этого… как его?., который играет на флейте… Опять он улыбается! Ну да, да, да — в шахматы он играет, а не на флейте. За твою пьесу, Сеня, я буду воевать. Главреж у нас, между нами говоря, такой… виляющий. И, главное, никто, понимаешь, не может предсказать, куда он на данном этапе развития собирается вильнуть — туда или сюда. Большой искусник! Но ты не беспокойся, я в худсовете буду биться за твою пьесу, как гладиатор с разъяренным львом. Аве, цезарь, и так далее!.. Сеня, талантище ты мой, дай я тебя поцелую в сахарные уста. Спасибо тебе, дорогой. Большое актерское спасибо за все!..

Проходит два дня. В театральной уборной артиста Пеликанова сидят сам старик Пеликанов и юная сотрудница специального издания Молоканова и разговаривают. На коленях у сотрудницы Молокановой лежит раскрытый блокнот, в руке у нее шариковая ручка отечественного производства. Юная Молоканова смотрит на старика Пеликанова влюбленными (платоническими) глазами, а он произносит свой

Пеликанов (слегка кокетничая). Откровенно говоря, милая моя собеседница, мне вас жалко. Не делайте такие глазки, сейчас я вам объясню, почему старик Пеликанов жалеет симпатичную, талантливую журналистку, заметками которой он буквально зачитывается… Да, да, зачитывается, не надо краснеть. Хотя, откровенно говоря, краска смущения, выступившая на ваших, как в старину говорили, ланитах, вам очень к лицу. Смешное слово «ланиты», правда? Что-то в нем есть латиноамериканское, как это ни странно! Да-с, так вот, я вас, милая девушка, жалею потому, что ничего нового, оригинального, интересного для читателей сообщить вам не могу. Будем, голубчик, играть классику. Да, да, великую, нестареющую классику. Ведь только она одна поднимает, возвышает, оттачивает и возносит современного актера. На этом стоял и стою. За это хоть голову на плаху: рубите! Отрубите — и все равно моя седая отрубленная голова холодеющими губами будет повторять: только классика!.. Ну, при этом, конечно, современность есть современность! Но где, я вас спрашиваю, современная пьеса, в которой бездны и взлеты человеческого духа — а это главное в нашем искусстве! — показаны с классической силой? Где они, наши современные Шекспиры?! Что-то «ничего в волнах не видно»! Ленятся наши друзья драматурги, надо вам их тормошить да тормошить. Ведь материал для их творений буквально бурлит и кипит. Вот недавно… возили нас на один крупный завод. Иду по цеху в столовую — там для нас банкетик соорудили, — смотрю на товарищей рабочих… стоят у своих станков и скромненько, без помпы, без шума и похвальбы, выполняют и перевыполняют… Только пиши! А пьес нет! Так что, дорогая моя собеседница, вы уж извините великодушно старика Пеликанова. На нет и суда нет! Напишите, что старик Пеликанов сидит на берегу современного драматургического моря и ждет погоду.