Душевная травма
(Рассказы о тех, кто рядом, и о себе самом) - Ленч Леонид Сергеевич - Страница 25

Угрюмый брюнет в свитере, не отрывая глаз от шахматной доски, процедил сквозь зубы:

— Я бы все-таки отобрал у него Руслана. Испортит собаку!

— Мотивов нет юридических! — сказал лейтенант и двинул белую пешку в центре. Потом снова обернулся к супругам Перепаловым: — Это Калобашников, пьяница, живет тут недалеко. Напьется, берет свою собаку — дивный овчар, кличка Руслан, да вы видели его! — и идет в сквер. Ложится на землю — подремать, проветриться. А Руслан сидит рядом и никого к нему не подпускает.

— Он же может смертельно простудиться, схватить плеврит! — горячо сказала Перепалова.

— Или воспаление почек! — поддержал свою жену Перепалов.

— Во-первых, пьяного, как известно, бог бережет. А во-вторых, у него закалка. И все выверено — до одной минуты. Ему нужно двадцать пять минут на земле полежать, чтобы хмель вышел из головы. Ровно через двадцать пять минут Руслан его поднимет и отведет домой спать. Так что не беспокойтесь и продолжайте свою прогулку, товарищ профессор. Дежурный в курсе!

Лейтенант сделал ход слоном. Брюнет в свитере зловеще усмехнулся и сказал:

— А теперь, Володечка, я тебе поставлю мат через три хода.

— Как мат?!

— Так, смотри!..

…Перепаловы вернулись в сквер. Там уже никого не было, лишь на скамейке, недалеко от того места, где лежал на земле Калобашников, сидела старуха в ватной кацавейке, с головой, повязанной большим пуховым платком.

Перепадов спросил у нее:

— Здесь человек лежал на земле, а с ним была собака, не знаете, где они?

— Это Калобашников здесь лежали, Петр Павлович, — с готовностью ответила старуха. — Русланчик его домой повел. Он из нашей квартиры, Калобашников Петр Павлович. Он на складе работает, на фабрике, экспедитором. Хороший человек, смирный, пока трезвый. Ну, а когда напьется, тогда не приведи господь! И ругается по-всякому, и песни срамные поет, и леща может запросто поднести, если кто ему под руку подвернется.

— И часто он так напивается?

— Раз в неделю аккуратно. В пятницу начнет, в воскресенье вечером уже опохмеляется. Он сознательный! Принесет в пятницу водку, ходит по квартире, всех приглашает: «Выпейте, пожалуйста, со мной, мне одному скучно». А у нас вся квартира непьющая! Тогда он к собаке своей привяжется: «Руслан, выпей хоть ты со мной!»

— И Руслан выпивает?

— В рот не берет! — серьезно ответила старуха в кацавейке. — Уши прижимает и морду отворачивает. И смех, и грех! А потом Руслан — это такая собака, что изо всех собак собака! — ведет его в сквер. Тут он, голубчик, кулачок под голову…

— Это мы сами видели! — перебила старуху Перепалова. — А семья у него есть, жена, дети?

— Была жена, да ушла от него. С тех пор он и зачастил! Лечить бы его надо, говорят, лечат теперь таких, как он! Да не всякому ведь охота с ним, с беднягой, возиться!

Прервав свою прогулку, Перепаловы пошли домой, полные негодования, возмущенные до глубины души.

Какое равнодушие, какая черствость, какое бессердечие! По всему видно, что этот Колбасников… или как его там?.. Калобашников не просто жалкий алкоголик, а больной, несчастный человек. Ему надо помочь подняться с земли на ноги. Почему же никто не помогает?!

— Витенька, а ты возьми и съезди к нему на работу, — горячо говорила Перепалова, — адрес можно узнать. Поговори там с кем нужно, пристыди их, припугни даже, если потребуется…

И ее Витенька согласно кивал головой и говорил, что обязательно поедет и обязательно поговорит «с кем нужно». Но потом зашли в магазин за апельсинами и как-то отвлеклись от взволновавшей их темы. А потом заговорили о спектакле, вызвавшем среди любителей театра острые споры.

Одни любители — в данном случае жена Перепалова — утверждали, что известный режиссер, будучи, в отличие от Калобашникова, абсолютно «трезвым и вменяемым», тем не менее тоже ни с того ни с сего «дал леща» подвернувшемуся ему под руки классику. Другие — в данном случае сам Перепалов — возносили этот спектакль до космических высот. Тут уж стало не до Калобашникова!

Когда Перепаловы пришли домой, человек, лежавший на мерзлой земле в глухом сквере, был ими наглухо забыт.

ОЧЕНЬ ГРУСТНЫЙ СЕКС

Молодой прозаик Владимир (фамилию его я полностью называть не стану, назову только начальную букву — Т.) решил написать современную повесть о любви. Не просто какую-то там крохотную повестушку, которая на одно мгновение мелькнет и тут же исчезнет в волнах журнального моря, а такую, которая надолго взволнует читателей, о которой заговорят и, возможно, заспорят.

— О любви, братцы, у нас пишут мало, вяло и скучно, — вдохновенно вещал друзьям молодой прозаик Владимир Т. — Хотите знать, почему? Да потому, что мои коллеги, как правило, забывают, что любовь — это не только духовная общность, дружба и так далее, это прежде всего взаимное физическое влечение, это страсть, это громкий и властный зов тела! Да, тела, братцы, тела! Мы не пуритане, о любви нужно писать, не стесняясь того, о чем ты пишешь, а ярко, в полный голос, славить главную радость жизни.

— Обожди! — говорили осторожные друзья. — Ты что, собираешься секс протащить в нашу литературу? Ой, Володя, смотри!..

— Не люблю я пошловатое словечко «секс». И ничего я не собираюсь протаскивать. В общем, прочтете и тогда все поймете!

Повесть он написал, что называется, на одном дыхании. Хотел сразу же тащить ее в журнал, где к нему относились доброжелательно, но вспомнил советы осторожных друзей и решил дать свою повесть на отзыв кое-кому из них.

Ум хорошо, два-три лучше, пять — плохо. Пусть прочтут два-три человека и скажут свое мнение.

Первым прочитал повесть Владимира Т. некто Терентий Карпович, старый редакционный травленый волк на покое, по прозвищу Тертый Калач. Прозаик принял его у себя дома. Терентий Карпович выкушал малую толику коньячку, закусил лимончиком и сказал:

— Повесть твоя мне, в общем, нравится, старик, но…

— Ох, уж эти мне «но»…

— Но если ты хочешь, чтобы она у тебя прошла, а вернее, проскочила, надо прежде всего убрать сцену на пляже!

— Это же одна из главных сцен в повести! Знакомство героя с героиней.

— Подходящее ты местечко для их знакомства выбрал — пляж! И потом — что ты там наплел? О ее ногах, например!..

— А Пушкин?! Что Пушкин писал о женских ножках? Помнишь?

— Мало ли что позволял себе Пушкин… в свое время! Но ты-то ведь не только о ее ногах написал, ты дальше пошел, ты и об этих… то есть об этом… о бюсте пишешь! И так далее… по вертикали!

— Я всего лишь цитирую «Песнь песней» царя Соломона, в которой он, как тебе известно, описал прелести своей возлюбленной юной Суламифи.

— Нашел кого цитировать — царя! Да еще Соломона! Очень своевременно! Я не против того, чтобы ты восторгался некоторыми деталями, но выбери что-нибудь более приличное, чем ноги и прочее, и восторгайся себе на здоровье!

— Что именно ты советуешь выбрать? — спросил прозаик ледяным голосом.

Терентий Карпович подумал и сказал:

— Мало ли что… Ну, хотя бы… ухо!.. Очень красивая нейтральная деталь!

— Да ты пойми, что получится: на пляже встретились мужчина и женщина, лежат на горячем песке на берегу моря, естественно, он — в трусах, она — в купальнике. И он любуется… ее нейтральным ухом!

— А кто тебе велит, чтобы они встретились на пляже?! Они встретились в театре. Сидят рядом, смотрят Шекспира… Пожалуй, лучше Островского. Поскольку недавно был его юбилей. И герой любуется маленьким розовым ушком героини. Можно со скромной сережкой. Трогательно, целомудренно и мило!

— Но герой же будет выглядеть форменным дураком: пришел в театр смотреть Островского, а сам смотрит на ухо соседки!

— Наплевать нам на твоего героя! Зато ты не останешься в дураках со своей повестью. Имей в виду: с пляжем она не пройдет в журнале!

— Хорошо, я подумаю!

Прозаик подумал и с болью в сердце убрал сцену на пляже.