Душевная травма
(Рассказы о тех, кто рядом, и о себе самом) - Ленч Леонид Сергеевич - Страница 20

Преодолев страх, Шурка выскользнул из-под одеяла. С бьющимся сильно и часто сердцем, на цыпочках подобрался к окну. Миша лежал лицом вниз, уткнувшись в подушку. Шурка положил свою здоровую руку на его вздрагивающее плечо. Техник затих, потом повернулся на спину, и Шурка увидел влажный блеск его глаз.

— Извини, Шурка, разбудил тебя, — прошептал Миша чуть слышно. — Днем, понимаешь, ничего, а ночью…

Не договорил. Замолчал. Отвернулся.

Судорога острой жалости сжала Шуркино горло, но он справился со своим волнением, зашептал в ответ тоже чуть слышно:

— Миша, я тебе совсем забыл сказать. Днем «шеф» при мне говорил с Верой Платоновной о тебе.

— Что он говорил?!

— Дела у тебя неплохие. Совсем, говорит, они у него неплохие.

— Ты сам слышал?

— Не сойти мне с этого места!

Они долго шепчутся, а палата спит и ничего не слышит. Техник и верит Шурке, и не верит, но от сердца у него отлегло, а это сейчас, ночью, для него самое главное.

— Иди к себе, Шурка, как бы ребят не разбудить! Не дай бог, если эта толстая зануда, соседушка твой, проснется.

— А ты сам будешь спать?

— Буду!

Техник Миша поворачивается на бок и, чтобы успокоить мальчика, сонно шепчет:

— Ну, спатушки-матушки!

Можно уходить! Шурка прокрадывается к своей кровати и залезает под одеяло.

Палата стихла. Не слышно ни стонов, ни бормотаний. Только со двора чуть доносится, то удаляясь, то приближаясь, негромкий собачий лай — это бегает вдоль забора в ночном своем дозоре экспериментальная собака Найда.

Спи, Шурка, завтра — домой!

ЧАСТНАЯ ИНИЦИАТИВА

Далеко от солнечного Кавказа до холодной Сибири, ох далеко!

Если лететь самолетом, то еще ничего: вспорхнул на «ТУ-104», пожевал, подремал, смотришь — уже Москва! В Москве пересел на другой «ТУ-104», и через три часа, пожалуйста, Омск, через пять — Новосибирск. А из Новосибирска или из Омска уходят местные воздушные трассы, садись и лети, куда тебе нужно: хочешь — «во глубину сибирских руд», хочешь — в целинные пшеничные степи.

Но Григорий и его двоюродный брат Арсений не летели, а ехали поездом. Да еще везли с собой в багажном вагоне две большие бочки с вином, которые, по расчетам главы фирмы — Григория, должны были принести жадным братьям неслыханный барыш.

Поездка оказалась трудной. Мучили пересадки, а также всяческие проверки и «оформление проездных документов». Впрочем, они были предусмотрены. В бумажнике лежала пухленькая симпатичная пачка новеньких кредиток, ассигнованных на «специальные дорожные расходы». Братья твердо верили в священный и, как им казалось, незыблемый закон движения тела в пространстве: не подмажешь — не поедешь! В том же бумажнике хранилась и надежная, шикарная липовая справка, удостоверяющая со всем своим официальным пылом, что братья Григорий и Арсений с младых ногтей трудятся на колхозной ниве и что они везут для продажи на рынках продукт своего беззаветного, самоотверженного труда. Все в общем было предусмотрено, даже характер Арсения, которому Григорий внушил, что он, Арсений, как человек горячий, но глупый, должен при всех объяснениях с любым дорожным начальством притворяться глухонемым, чтобы не наговорить лишнего. В себе лично Григорий был абсолютно уверен.

И вот все трудности остались позади. Где нахрапом и руганью, где слезой «глухонемого» Арсения, где божбой, где «барашком в бумажке», но одолели все препятствия братья-разбойники, одолели и прибыли в большой, прославленный трудовой славой сибирский город.

Город братьям понравился. Многоэтажные красивые дома, тенистые, широко распахнутые улицы. Народ здесь живет денежный, щедрый — металлурги! И главное — стройка рядом, всего двенадцать километров, автобус ходит. Стройка огромная, звонкая, а трудится на ней главным образом молодежь. А молодой потребитель вина — как надеялся Григорий — не станет придираться ни к вкусу, ни к цвету, ни к цене, ему бы хлопнуть стаканчик-другой для куража перед девушками — и все.

Выкупая багаж, Григорий чертом носился по перрону, на ходу хвалил себя за то, что придумал эту поездку, поучал по-медвежьи медлительного, усатого, меднорыжего Арсения:

— Наш с тобой мотор, дружок, — частная инициатива. Заглохнет мотор инициативы — пропадем, как молодые барашки!

Нашли квартиру с хорошо укрытым двором и пустым сарайчиком, привезли туда свои бочки, и Григорий отправился к местному торговому начальству — «оформляться», а Арсению поручил подготовить продукцию к продаже. Арсений, мыча и энергично вертя пальцами, добыл у хозяйки квартиры ведро, принес воды из колонки и, уединившись в сарайчике, занялся «подготовкой продукции».

Вскоре явился сияющий, очень довольный Григорий в сопровождении угрюмого мужчины с вислыми усами, в тяжелых сапогах, оказавшегося плотником. Мужчина осмотрел бочки, сказал философически и с уважением: «Однако тара!» — выкушал стаканчик мутной желтой бурды, с той же серьезностью произнес: «Квасок, однако!» — поторговался для солидности и, сговорившись, пошел за досками.

К вечеру он сколотил нечто вроде гигантской собачьей будки со стойкой для продажи вина распивочно, получил гонорар и удалился.

На полулисте фанеры Григорий химическим карандашом большими кривыми буквами изобразил:

Подумав, приписал:

…К вечеру на следующий день будка с фанерным приветом «героим Сыбира» уже возвышалась на своем боевом посту — рядом с танцевальной площадкой напротив нового здания клуба строителей, построенного комсомольцами за тридцать два дня на воскресниках.

Оркестр на танцплощадке старательно исполнял грустные красивые вальсы и веселые фоксы, но танцующих было мало, да и танцевали-то главным образом одни девушки.

Кавалеры же, презрев свои кавалерские обязанности, толпились подле будки братьев-разбойников. Удивительно пестрый народ тут был: спортивного вида юноши с широко развернутыми плечами и тонкими талиями, одетые «с иголочки»: в узкие, щегольские брюки и в свежие, модных расцветок рубашки, — сразу видно, «столичная штучка»; и низкорослые крепыши в прозрачных голубых «бобочках» на «молнии», с чубчиками и челочками на лбу, приехавшие сюда, на стройку, из далекой российской «глубинки»; и вчерашние солдаты, донашивающие форму; и солидные, видавшие виды мужики-строители, мудрецы и трезвые реалисты, смотрящие в корень вещей. Одни приехали сюда, движимые самыми высокими и чистыми порывами молодой души, другие — за романтикой и приключениями, третьи — просто «зашибить деньгу», четвертые — потому, что строить для них значит жить!

Арсений хлопотал у бочки, наливая вино, окунал коротышки пальцы вместе с грязными «стаканчиками» в ведро с водой («У нас гигиена!» — объявлял Григорий), мычал, жестикулировал, скалил в широкой улыбке крепкие желтые зубы, шевелил черными толстыми усами и всем понравился. Григорий получал деньги и давал сдачу, деловито выкрикивая:

— Полагается шестьдесят пять сдачи, пятачок обожди немного, дружок, сейчас нет, сейчас будет, нам чужой копейки не надо, но и своей жалко!..

Пили и оценивали вино тоже по-разному.

Один медленно цедил мутную бурду и потом с видом знатока говорил:

— Ничего! Вроде как «Мукузани»!

Другой, сделав глоток, сердито плевался:

— Кислятина, да еще водичкой разбавлена.

Третий, выпив стаканчик, заключал кратко:

— Не берет! — и требовал у Арсения второй, и третий, и четвертый…

Вскоре кавалеры один за другим стали появляться на танцплощадке. А немного спустя энергичные молодые люди с повязками народной дружины на рукавах уже выводили наиболее перегрузившихся танцоров.

Именно они-то, энергичные молодые люди с красными повязками, в тот же вечер и явились к лейтенанту местной милиции, которого дружинники называли ласково и просто — Славик.