Одноклассники бывшими не бывают (СИ) - Хаан Ашира - Страница 48

Соболев выдохнул, застегивая рубашку, но стаскивая с шеи безнадежно помятый галстук.

— Ко мне нельзя, там… — он взъерошил волосы, завел машину и оглянулся по сторонам.

— Матвей, да? — тихо спросила я. Теперь было понятно, почему он ни разу не привозил меня к себе. Наверняка там были все приметы жилья, в котором есть ребенок — зубная паста с трансформерами, наклейки на всех поверхностях, детская комната, в конце концов.

— Да.

Он сжал зубы и постучался лбом о руль.

— Ты ведь… говорил с ним тогда? — я дождалась короткого кивка. — И не перезвонил?

— Ты сказала звонить, если в ответе будет что-нибудь цензурное, — проворчал он.

— Понятно… — протянула я.

— Да, — он не смотрел на меня.

— Ко мне тоже… нельзя.

Я пообещала себе больше не впускать никого в свой дом, пока не смогу доверять на сто процентов и не собиралась от этого отказываться.

Илья покосился на меня, но ничего не сказал. Может быть, подумал, что Игорь живет со мной. Все равно. Отчитываться и объясняться желания не было.

— Что ж… — Соболев включил навигатор, что-то поискал на карте и уверенно вырулил на улицу. — Пусть так.

Через два квартала он остановился у здания с яркой безвкусной вывеской: «Лав-отель «Французский поцелуй». Никак не отпустит нас неслучившийся Париж…

— Это же отель для тайных любовников? — я нервно дернула ремень безопасности, не зная, отстегивать и бросаться Соболеву на шею или возмутиться, за кого меня принимают и потребовать везти домой.

— Ну, а мы кто? — с грустной улыбкой спросил он.



***********

Илья посмотрел на мои пальцы, замершие на замке ремня:

— Нет? Рита? — он уперся лбом в оплетку руля. — Значит, нет…

Выдохнул, снова завел машину, и вот в этот момент я испугалась.

— Куда ты?

Если он скажет, что хочет отвезти меня домой, я не знаю, что я сделаю.

Я не хочу туда. Не могу.

Все отвращение к моей жизни, копившееся последние месяцы, разом вскрылось — я готова была вернуться к этому отелю на час, готова выпрыгнуть в одном платье на ходу, только не обратно домой или к Игорю.

— А какие у нас варианты? Я же сказал, что больше не отпущу тебя. Поедем ко мне на работу, поговорим…

Страх был таким сильным, что даже облегчение не растворило его до конца.

Но поговорить, конечно, получилось далеко не сразу.

У служебного входа в развлекательный центр Соболев крепко взял меня за руку и провел по всем коридорам, не останавливаясь. На все оклики по пути он отмахивался: «Потом!» и стискивал мои пальцы сильнее, на мгновение оборачиваясь и встречаясь со мной взглядом.

Захлопнул дверь кабинета прямо перед чьим-то носом, запер ее и привлек меня к себе, обнимая за талию.

— Рита…

Никогда и ни от кого я не слышала свое имя так часто. Лихорадочное, на выдохе, с болью, с нежностью, долгим стоном: «Рита…»

Я подняла к нему лицо и встретила губы губами. Дрожащее в мышцах напряжение таяло — он и правда не собирался меня отпускать. Но и его закаменевшие плечи расслаблялись под моими пальцами, словно он тоже до конца не верил, что мы наконец окажемся вдвоем.

Поговорить?

Нужно поговорить, обязательно.

Вот только обниму его еще раз, последний. Забравшись под расстегнутую наконец рубашку, потрогаю кончиками пальцев подрагивающие мышцы живота. Вдохну его запах — я тоже соскучилась. Так соскучилась…

Словно все пятнадцать лет разлуки разом навалились на меня — а вовсе не три с хвостиком несчастных осенних месяца. Я всхлипнула, загоняя обратно непрошенные слезы.

Как это все было безнадежно тогда, и как я провела наши летние недели так и не расслабившись, стоя на цыпочках в ожидании момента, когда он наконец разоблачит меня и разочаруется навсегда.

— Рита… — новый оттенок имени, сдерживаемая тяга, мучительное ожидание. — Рита.

Выдохнул в шею, провел с силой руками по бедрам, рванул вверх юбку.

— Как же оно снимается…

— Там молния, — подсказала я, смеясь и задыхаясь от какого-то невозможно невесомого и яркого чувства. Но швы платья уже расходились с треском, выпуская меня из элегантной атласной скорлупы, и руки уже подхватывали, чтобы донести до памятного дивана, и как-то я оказалась сверху, глядя в его серые глаза, в которых сейчас билось штормовое море, и кожа ныла от тоски по его коже, и искрила, когда наконец соприкасалась с ним, и плавилась от охватившего нас огня, слепляя нас в единое целое.

Неразделимое.

Можно было пока ни о чем не думать, только ловить искры пронзительного счастья, такого, что возможно испытать, только потеряв что-то навсегда, а потом снова обретя. Можно было целовать, целовать, целовать, ерошить пальцами пшеничные волосы, смотреть в глаза до потери реальности, забываться и кричать, наплевав на всех людей там, за дверью, смеяться, обнимать и не помнить, как получилось, что теперь он нависает сверху, и кажется, что его волосы вновь пронизывает яркое весеннее солнце, хотя откуда ему взяться в конце ноября?

Мы никак не могли остановиться — усталые до истощения, выжатые до предела, вывернутые наизнанку невыносимостью этих чувств. Потому что стоит только прекратить ласкать друг друга, целоваться, вжиматься всем телом — и чудо закончится. Придется вернуться в реальный мир и как-то разбираться с ним.

Но как бы ни старались мы сшить бесконечность в ленту Мебиуса, она все равно истощилась, прибоем выбросила нас на песок и ускользнула, растаяла как морская пена.

Завернувшееся вокруг нас время и пространство лопнуло мыльным пузырем и стало слышно, что мир вокруг живет и дышит: шуршит о чем-то своем компьютер на столе, эхом отдаются шаги в коридоре, рычат заводящиеся машины на улице и всплесками просачиваются отзвуки популярных мелодий. Пока мир нас не замечал, но уже скоро, скоро…

Нежные поглаживания становились все медленнее и кто-то должен был начать.

— И что теперь? Что теперь будет?.. — тихо спросил Илья.

Глухим голосом, надтреснутым, безнадежным. Спрятав последний горячий выдох надежды мне в волосы.

— Ты меня спрашиваешь? — удивилась я.

— А кого… — вновь тяжело вздохнул он.

Я пожала плечами и села, выпутываясь из его рук.

Стало зябко, и я вытащила из-под нас сбившийся плед и укуталась в него по шею. Он все равно пах Ильей, так что ничего толком не изменилось, я все еще была в его объятиях.

Он тоже сел, привлек меня к себе, не позволил отстраниться. Поцеловал в висок, поймал зубами мочку уха и проговорил тихо и горячо:

— Я не могу без тебя. Пробовал, не могу. Ты мне снишься почти каждую ночь.

— Даже когда эта ночь с другими? — усмехнулась я.

— Нет никаких других, — почти удивленно отозвался Илья. — Ты чего?

Я обернулась, чтобы видеть его глаза, его лицо.

— А та девушка, что была с вами первого сентября? С ней я тебе тоже снилась?

— Какая девушка? — Соболев сдвинул брови, нахмурился, словно вспоминая.

— Ой, только не надо вот этого… — я поморщилась. — На линейке. Красивая. Молодая. С распущенными волосами и в платье.

— Аааа! — он хохотнул, сгребая меня в объятья: — Дурочка моя ревнивая. Это школьный психолог Мотьки. Мы обсуждали его перевод в нашу школу на индивидуальных условиях. Чтобы без формы, со свободным посещением и выбором учителей. Она пыталась меня убедить, что детям полезна дисциплина и быть как все.

— Получилось?

— Ага, двадцать раз… — пробормотал он, отодвигая плед и касаясь губами моего плеча. — Что тебя еще волнует, рассказывай сразу. Мне вообще нечего скрывать.

— Больше нечего? — я поймала его губы и чувствительно прикусила нижнюю.

— Ай… Клянусь. Чем хочешь, тем и поклянусь.

************

Я смотрела в его глаза, в которых таяли отблески иллюзорного солнечного света и не решалась спросить о самом главном. О том, что нас разделяло.

Можно было бы задать кучу вопросов про то, что именно ответил Матвей на предложение познакомиться со мной, про Писклю, про ту мимолетную встречу в ресторане, про общение с «тварью» Наташкой и ее концерт. Про многое.