Рот, полный языков - Ди Филиппо Пол - Страница 49

Такая вот жестокая тактика, женская хитрость, но, видимо, стоит довериться опыту Тоби.

Понедельник, 3 марта 1942 года Дорогая Присцилла.

Помог ли совет Тоби, или взяла верх чистота моего сердца — не важно. Достаточно сказать, что Микки поцеловал меня!

Произошло это так.

Мы только что отыграли очень пылкую сцену и приходили в себя, наслаждаясь содовой из студийного магазина в отдаленном уголке за декорациями к вестерну. Я все еще дрожала от напряжения, в которое меня приводила необходимость скрывать свои эмоции, а Микки, ангелочек, казалось, чувствовал, как я уязвима и как осторожно со мной нужно обращаться. Он подошел ко мне, я не удержалась и кинулась ему на шею (он ненамного меня выше), поцеловала его в левую щеку и собиралась поцеловать в правую, как наши губы встретились и соединились. Голова шла кругом, мы сжали друг друга в объятиях, целуясь без отрыва.

Должна ли я была так быстро уступить? Может, я слишком страстная?

Не важно. Моему счастью нет границ.

Воскресенье, 14 июня 1942 года

Дорогая Присцилла.

В тринадцать лет моя жизнь кончена.

Микки только что призвали в армию. И никакие связи дяди Луиса не помогли выбить для него отсрочку.

Любовь, что расцвела меж нами, должна пройти испытание разлукой, переживаниями и тревогой, которое постигло многие пары в сотрясаемом войной мире.

Боже, какой смысл в войне? Почему люди не могут жить вместе мирно? Почему они создают огромные самолеты и тяжелые бомбы? Почему миллионы долларов должны уходить на военную технику, когда нет ни цента на медицину и для бедноты? Почему некоторые голодают, когда где-то гниют излишки? Почему люди так неразумны?

Я не знаю ответа. Я только знаю, что всегда буду ждать возвращения Микки.

Четверг, 16 октября 1944 года

Дорогая Присцилла.

Я только что получила письмо от Пима и Мамс!

Когда им пришла повестка от эсэсовцев, они решили бежать из Голландии. Благодаря мучительным уловкам они добрались до Швейцарии, где теперь могут в безопасности переждать войну.

У меня с души камень упал. Сомневаюсь, что им удалось бы бежать, будь они отягощены нами с Марго. Наконец-то мудрость наших дядей достигла своей триумфальной кульминации!

Если б у меня были еще последние новости от Микки. Он пережил день высадки, и война для него только начинается…

Воскресенье, 12 ноября 1944 года

Дорогая Присцилла.

Микки возвращается домой.

Он потерял ногу.

Четверг, 3 января 1945 года

Дорогая Присцилла.

Война так сильно изменила Микки. Уходил он на нее беззаботным мальчиком, в которого я влюбилась. Представшие перед ним ужасающие сцены, события, в которых он принимал участие, изранили его душу.

Даже я, находясь дома, в безопасности, была глубоко потрясена сообщением из освобожденной Германии о так называемых концентрационных лагерях… Кажется, в них канули все друзья моего детства, сгорели, как мотыльки в пламени свечи.

Я до сих пор люблю Микки и, конечно же, всегда буду его любить. Однако я знаю, что короткой детской интерлюдии, когда мы были так счастливы, не повториться. После того как мы поженимся, мы сделаем безвозвратный шаг во взрослую жизнь. (Странно, никогда не могла представить себя взрослой.)

Я твердо решила посвятить остаток своей жизни заботе о Микки.

И, конечно, искусству.

Пятница, 19 декабря 1949 года

Дорогая Присцилла.

Почему я снова пишу, после долгих лет молчания, которые я была столь занята разными делами, что забыла даже о моем самом старом важнейшем друге? Надо сказать тебе, что Марго эмигрировала в Израиль, чтобы быть с Мамс и Пимом. Вот и конец моей мечте, что мы будем жить в одном большом доме. (Хотя кто, как не твоя многострадальная Анна, смог бы жить с бедным Микки…)

Как же мне хочется суметь поверить во что-нибудь, во что угодно, но так же страстно, как Марго. Боюсь, я утратила эту способность. Единственное, во что я в силах верить, так это в вымышленную жизнь на сцене.

Я никогда не говорила Марго, как много для меня значит ее присутствие. Мы ссорились, как и все сестры, однако под любым раздором скрывались глубокое понимание и нежность. Последним проявлением ее сестринской преданности перед отъездом было обещание, взятое с Микки, что он бросит пить.

Суббота, 12 июня 1951 года

Дорогая Присцилла.

Наконец я добилась развода.

Судебный процесс был таким унизительным, фактически аморальным. По законам штата Калифорния я была вынуждена привести доказательства моральных издевательств со стороны Микки. Нетрудная задача, если учесть его резкость, когда он пьян, но все же неприятная. Когда я вспоминаю наши невинные первые свидания, да и те месяцы брака, когда Микки искренне пытался заново начать карьеру, я плачу: как могла жестокая война разрушить такое? Что могло быть хуже? — спрашиваю я в жалости к самой себе.

Впрочем, выпив пару «мильтаунзов» и разгладив складки, я надеваю профессиональную актерскую маску. Адвокат Микки в отместку разворошил давний скандал с Винсентом Миннелли. К счастью, нет никаких доказательств моей беременности — я сделала все, чтобы не показываться на публике последние несколько месяцев и, естественно, не сниматься, — и никто не нашел маленькую Лизу в приюте штата Миннесота. Поэтому, как я и надеялась, решение судья вынес в мою пользу.

Все же выиграть дело было невероятно сложно: пришлось потратить немало времени и денег. До сих пор не могу поверить, что моя жизнь превратилась в такое.

Ах, Присцилла, если б я только осталась с Пимом и Мамс в Амстердаме! Нам бы наверняка удалось вместе бежать в Швейцарию! А после войны я могла бы вернуться в наш маленький домик по улице Мерведерплейн, номер сорок шесть. Встретила бы одного из старых друзей и стала бы обыкновенной голландской hausfrau[4]! Какая то была бы сладкая жизнь! Без корыстных агентов, капризных звезд, пластических операций в ближайшем будущем…

Но ужасы, которые я только что описала, составляют мою жизнь, и тут уж ничего не поделаешь.

Хотя… знаешь что?

Глубоко в душе, спрятанной под тонной грима, я до сих пор верю в доброту человеческую.

Долина счастья на Краю света

В предоставленной самой себе британской колонии Кения, в Восточной Африке, в году от Рождества Господа нашего 1939-м, в тени гор Абердэр, у берега вероломного, глотающего людей озера Наиваша, где под головокружительными небесами раскинулось холодное, но плодородное плоскогорье, стоял особняк из камня кремового цвета, фамильярно называемый Дворцом Джинна — дом Джосса и Молли Эррол, а также центр восстановления потрепанных нервов отверженных беженцев из Европы.

Неподалеку от просторного дома с колоннами и галереей, среди беседок и домиков для гостей красовалось несколько изумрудных полей для поло в европейском стиле. От зарастания скромной африканской листвой: жакарандой, огненным деревом, эвкалиптом, колючками и кедром — их спасал постоянный труд многочисленных слуг, представителей народов масаи, кикуйю, кавирондо, вакамба и сомали. На одном из полей в самом разгаре шла игра. Доносился топот копыт, смягченный дерном, хлопки от удара клюшкой и пронзительные выкрики ликования из уст англичан и англичанок, игроков и зрителей.

«Хороший удар!», «К черту!», «Во дает!», «Молодец!», «Я тебе задам!»

На фоне потной, бешеной игры непонятно откуда появилось и стало нарастать низкое гудение — такое обычно издает обиженный шершень. Вскоре оно уже накатывало с неистовой силой. Один за другим игроки останавливали лошадей, образуя разрозненную группу всадников, чьи взоры были направлены в сторону шума. Оставшийся без внимания мячик цвета слоновой кости сбавил скорость и наконец остановился меж травы, создавая странную асимметрию.