Горькие шанежки
(Рассказы) - Машук Борис Андреевич - Страница 18

— Петушок-то, петушок! — зашептал Петька и глаза его загорелись охотничьим азартом.

Таких голубей Варначата добывали на линии, подстреливая их из допотопной, петровских времен одностволки. Промышлять их первым начал Амос, где-то вычитавший, что голубь, как перепелка или бекас, — самая настоящая барская еда. А теперь, по военному времени, она была еще лучше барской. Пища сама просилась в котел, и Петька поторопил брата:

— Рогатку давай, рогатку!

Амос молча оттолкнул Петькину руку, зажав кожанку с камнем, начал медленно поднимать рогатулину, чтобы выделить птицу получше. Младшие затихли, ожидая, что вот сейчас натянутся две красные полоски резины, хлопнет отпущенная кожанка и камень с силой ударит по цели. И на ужин будет борщ, хотя из крапивы, но с мясом.

— Ну чего ты? — дернулся Петька. — Улетит же… Бей!

Но Амос вдруг опустил руку.

— Не улетит… Видишь — он пить хочет…

— Я тоже хочу, — шепнула Зинка, но ее никто не услышал.

В шесть глаз, но уже с другим интересом ребятишки наблюдали за птицей. Теперь они увидели, что голубь ходит как-то странно, с опущенными кончиками крыльев, и перья его не поблескивают как обычно. Клюв птицы раскрыт и, переступая лапками, она вроде сердится, не понимая, куда подевалась вода.

— Давайте ему водички нальем! — опять шепнула Зинка, забывшая, что сама просила пить.

— Это ж не курица! — возразил Петька. — Как ты будешь его поить? Может, домой за блюдечком сбегаешь?

— В песочек нальем…

Петька только головой покачал, каждой своей конопатиной выражая насмешку над такой глупостью. Но Амос тихонько сказал:

— А напоить его можно…

Сунув рогатку в карман, он потянулся к белому узелку и вытащил стеклянную банку с картофельными драниками, которые они несли отцу. Высыпав драники в платок, он тут же завязал его на два узла, оберегая себя и других от искушения отщипнуть по кусочку.

— Там, где мокрее, где сам родничок, выроем ямку, — объяснил он Петьке. Зинка в расчет не шла, как всегда при решении дел. — В ямку поставим банку. Вода будет в нее наливаться и уже не высохнет. Понял?

— Точно! — подхватился Петька, вспугнув голубя. — Я так у озера делал. Там сверху песок совсем сухой, а копнешь — сыро, копнешь еще глубже — и глядишь, вода собирается…

— Про то тебе и толкую…

Ребятишки спустились на дно овражка. Разгребая камешки и песок, стали искать самое влажное место. Теперь они вышли из тени, и солнце жгло их немилосердно. Но, не замечая палящего жара, склонив рыжие головы, Варначата торопились сделать доброе дело.

— Вот тут родник, — решительно проговорил Амос.

Петька с Зинкой посмотрели в его ямку, потом в свои и согласно закивали: в Амосовой ямке было сырее. Амос зачерпнул камешков и насыпал их в банку.

— Так она скорее наполнится, — пояснил он.

Сунув банку в песок, Амос аккуратно подогнал ее горловину к краям ямки, по которым уже сочилась прохладная влага.

— Порядок! — закончив работу, сказал он, довольный.

— Пор-рядок!. — заорал Петька, бросая вверх свою бескозырку. — Пусть прилетают!

Зинка посчитала момент удобным, чтобы напомнить о себе.

— А давайте ливнем в банку воды из бидона, — предложила она, вытирая с курносинки пот. — И я немного пивну… Ну, чуть-чуточку, а, Амос?

— У-у, помощница…

Шагнув наверх, Амос выхватил из тени бидон и, открыв крышку, дал сестре напиться. Потом осторожно наполнил банку.

— Вода воду потянет, — проговорил он, усмехаясь.

Опять схоронившись в кустах, ребятишки затихли, желая скорее увидеть результат своего труда. Сидели молча, затаив дыхание. Только Петька, глянув на солнце, заметил:

— Батька с косьем встречать будет. Опять скажет, что нас за смертью хорошо посылать…

— Не гунди, — буркнул Амос. — Смотри вон!

У родничка уже сидел юркий трудяга поползень. Попрыгав на кучке песка, он повертел приплюснутой головой с крепким клювом и прыгнул на край банки. Ребятишки видели, как птаха жадно припала к блестевшему пятну воды, а потом плюхнулась в нее и затормошилась, взбивая брызги.

— Вот гад! — прошептал Петька. — Напился, а потом купаться залез… А другим чо?

Но поползень уже опять выпрыгнул на кучку и с торжеством просвистел: «Цвить-я, цвить-я!». Варначатам в его бесхитростном пении слышалось утверждающее и зовущее: «Пить здесь, пить есть!».

И, словно откликаясь на этот зов, из кустов выпорхнул малюсенький королек, потом появились жаворонок и ярко раскрашенная птичка с желтым брюшком. Суматошась, они припадали к воде, пили и, отходя, начинали прихорашиваться.

После других прилетел и голубь. Он опасливо огляделся, покачивая головкой, подобрался к банке и, не обращая внимания на мелюзгу, начал пить. Напившись, тоже отошел в сторонку, встряхнулся, распушив перья, и проворковал, может, подзывая голубку.

Шесть серых глаз с восторгом смотрели на птиц, радуясь своей смекалке и делу проворных рук.

Чуть погодя Амос заворочался, негромко сказал:

— Пошли… Сено само сгребаться не будет. Поднявшись, три работника скрылись за гребнем косогора. А внизу, за их спинами, сверкала, отражая солнышко, собранная в банку вода.

ЖАРКИЙ ДЕНЬ

Июль — безветренный, сухой, знойный…

Солнце печет так, что утром скошенную траву после обеда уже собирают в валки и укладывают в копны. Над железной дорогой переливается дрожащее марево, а воздух густеет от запахов мазута, горячего балласта и шпальной пропитки.

Жара целыми днями держит ребятню полустанка и деревни на озере. До самого заката с воды доносятся крики, смех, всплески…

На утоптанном травяном берегу, в сторонке от купающихся, животами вниз лежат неразлучные Цезарь и Матвей из деревни. Одному уже семь лет, другому — десять. Оба загорели до черноты, оба с облупленными носами.

Ребятишки лежат голова к голове, задумчиво покусывая травинки и вяло переговариваясь. Вот Цезарь увидел среди разъездовских купальщиков белобрысого мальчишку и сообщает другу:

— А на станцию тетка-новоселка приехала…

— Знаю, — отзывается Матвей.

— Знавала…

— Вот и знаю! Она с запада приехала, где немцы сейчас. А тут будет дежурить по станции.

— А с кем она приехала, знаешь?

— Две девчонки с ней и мальчишка. Да он, вроде, здесь со всеми купается.

Цезарь обескуражен осведомленностью друга.

— Зато их фамилию не знаешь, — помолчав, говорит он.

— А зачем она мне?

— То-то, — оживляется младший. — А фамилия их — Чердымовы, вот! Эта тетка записывала своих гавриков в школу, я и слышал, как она Нине Васильевне говорила…

Не отрывая подбородка от сложенных кулаков, Матвей покосился на довольного Цезаря, но промолчал.

И опять мальчуганы лежат тихо, спинами и пятками чувствуя жар солнечных лучей. Но Цезарь не может долго лежать просто так. Сморщив нос, он щурится в дальний конец озера, на широкое зеркало воды и, не отрывая взгляда, резко опускает голову к траве. Полежав так, опять поднимается, смотрит и снова резко опускается, улыбаясь. Матвей смотрит на него.

— Ты чего?

— А небо в озеро падает.

— Как… падает?

— Смотри. — Цезарь опять опускает мордашку, морща лоб, целится взглядом вдаль. — Если вот так глядеть, небо совсем близко становится, и там вон, в конце, в воду падает. Теперь и облако из озера выпирается… Как копна из покоса.

— Ну?

Цезарь поднял голову и лицо его посветлело.

— А вот так смотреть, все не так получается. Вода уже не сходится с небом. Теперь оно аж за тем берегом, далеко…

Матвей тоже смотрит на озеро. Но он лежит лицом к его ближнему концу, и в воде с этой стороны торчат головы ребятишек. Тут взбиваются фонтаны брызг и вообще вода неспокойна. Матвей опускает голову, нехотя говорит:

— Это только обман зрения…

— Знавала-задавала… — Цезарю хочется расшевелить друга. — Обма-ан… А скажи, куда туманы деваются?