Пистоль и шпага (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 43

— Хм! — царь с любопытством посмотрел на меня. — Непривычно слышать столь впечатляющий отзыв от подпоручика. Такое чувство, что беседую с генералом.

— Мне тридцать один год, государь. Много, где побывал, и многое видел, как вы верно заметили. К тому же интересовался военными действиями. В заграничных газетах о них много писали.

— Согласились бы вернуться под начало Багратиона?

— С радостью, государь!

— А вы не обидчивы, — заключил он. — Интересы дела ставите выше личных. Редкое качество, — Александр вздохнул и замолчал.

Лицо его стало грустным. Я невольно вспомнил прочитанное в книгах. Генералы засыпали Александра жалобами. Интриги в штабах русской армии кипели. Создавались и распадались группировки. И все апеллировали к царю, требуя его вмешательства. Если бы только генералы! При дворе Александра либералы враждовали с консерваторами, и каждая сторона пыталась перетащить царя на свою сторону. Консерваторов, к слову, возглавляла Екатерина — любимая сестра Александра. Император лавировал между этими группировками, как корабль, угодивший в архипелаг из островов, окруженных мелями и рифами. И ведь вылавировал! Хотя мог кончить, как отец. Традиции гвардейских переворотов в России этого времени еще живы, что показал декабрь 1825 года.

— В годину тяжких испытаний для Отечества личное должно отойти на второй план, — сказал я. — У всех нас сейчас одна цель — прогнать Бонапарта из России.

— Золотые слова, Платон Сергеевич! — отозвался Александр. — Вот только когда это будет?

Он вздохнул.

— Очень скоро, государь. Полагаю, что уже к зиме ноги захватчика не останется на русской земле.

— Отрадно слышать, — улыбнулся царь. — Отчего вы в том уверены? Бонапарт — сильный противник и полководец отменный.

— На нашей стороне будут генералы Мороз и Голод.

— Вот как? — удивился он. — Поясните.

— Бонапарт вторгся в Россию, рассчитывая на скорую победу. Это его обычная тактика — разгромить врага в нескольких или даже одном сражении. В России не вышло. На пороге зима. Французская армия к ней не готова. Нет теплого обмундирования, не хватает провианта и фуража для лошадей. Местность от Смоленска до Москвы разорена. Если Бонапарт пойдет обратно той же дорогой, его солдаты станут умирать тысячами.

— Он может двинуться на Калугу, — возразил Александр.

— Кутузов не пустит. Светлейший князь мудр и понимает, что французов следует заставить пойти к Смоленску.

— Говорите так, будто знакомы с Михаилом Илларионовичем лично, — улыбнулся царь.

— Много о нем наслышан, государь.

— Ладно, — сказал он. — Как там с мозолями?

— День-два — и будем извлекать.

— Скорей бы! — вздохнул царь. — Надоело ходить в растоптанных сапогах…

В тот вечер Виллие, как обычно, подвез меня до дома Анны. Попрощавшись с шотландцем, я выскочил из экипажа и направился к воротам. Сезон белых ночей в Петербурге давно кончился, к тому же небо затянули облака, и на улице было темно. Фонарь, горевший неподалеку от ворот, практически не рассеивал эту тьму. К счастью, зажгли фонари во дворе дома, их свет, пробиваясь через прутья кованной ограды, падал на мостовую, давая возможность не запнуться о булыжник и не расквасить нос. Петербург этого времени совершенно другой, нисколько не похожий на город моего века, в котором довелось побывать в детстве со школьной экскурсией. Нет огромного города, залитого светом огней и реклам, тысяч машин на улицах, толп спешащих куда-то людей. Нынешняя столица России напоминает Минск в районе проспекта Независимости от почтамта до площади победы — такая же имперская застройка и такая же небольшая по масштабу. Хотя в Минске нет стольких каналов, мостиков над ними, многочисленных набережных. Вообще Петербург 1812 года, несмотря на свой столичный статус, показался мне хоть и очень милым, но провинциальным. Может, из-за многочисленных конных экипажей на улицах, прохожих, одетых по моде начала XIX века — я словно попал на съемки исторического фильма, создатели которого не поскупились на декорации. И еще. С наступлением ночи город погружается в темноту, по крайней мере, в моем представлении. Горят немногочисленные фонари, в центре, где живет знать, которая ложится спать поздно, светятся окна домов. Но свет этот тусклый. Электричество еще не изобрели, а свечи не самый яркий источник. Так что приходится быть настороже и внимательно смотреть под ноги.

Виллие высадил меня перед самими воротами, пройти до калитки оставалось с десяток шагов, после чего позвонить в колокольчик. Из подъезда выбежит лакей, откроет запоры… Я не додумал. От массивного заборного столба отделилась тень и метнулась ко мне. Рефлексы сработали автоматически. Шаг в сторону, подножка… Нападавший не удержался на ногах, но упал ловко, на бок, и, перекатившись, пружинисто вскочил. В его руке блеснуло лезвие ножа. Но и я не терял время даром. Карманный пистолет, выхваченный из сумки, уже лежал в руке. Громко щелкнул взведенный курок.

Убийца правильно оценил этот звук и попытался уйти с линии огня. Только не на таком расстоянии… Пистолет дернулся в руке. Вспышка ослепила меня, и я, бросив карманник, отступил назад, на ходу выхватывая шпагу из ножен. Глаза быстро адаптировались к темноте, и я различил на мостовой упавшее ничком тело с неестественно вывернутой левой рукой. Живые так не лежат. Не успел осознать случившееся, как сбоку затопали сапоги. Повернувшись, я увидел еще одну тень, явственно различимую в свете горевших во дворе дома фонарей. Некто здоровенный несся ко мне, подняв над головой дубину. Наверное, собирался сделать эротический массаж.

Фехтовальщик из меня никакой, однако пару приемов владения шпагой Спешнев мне преподал, заставив отработать до автоматизма. Рассчитаны они были на полевой бой, когда на тебя прет шеренга неприятелей со штыками наперевес, и рукопашная схватка неминуема. Шаг вбок, уход с линии удара и быстрый выпад в полуприседе. Клинок мягко вошел в живот убийцы. Тот охнул, выронил дубину, и, схватившись за живот, сел на мостовую. Я отступил назад и, не выпуская рукоять шпаги, закрутил головой. Ну, сколько вас тут?

Никто больше не появился. Зато раздалось цоканье копыт, и из темноты вылетал экипаж. Я узнал коляску Виллие. Поравнявшись со мной, она встала, и на мостовую спрыгнул лейб-хирург.

— Что тут происходит, Платон Сергеевич? — вскричал, подбегая ко мне. В руке он сжимал рукоять своей парадной шпажонки. — Я услыхал выстрел и велел вернуться. Кто эти люди? — добавил шотландец, различив тела на мостовой.

— Поджидали меня. Пытались убить, — сообщил я.

— Но за что? — удивился он.

— Сейчас узнаем, — сказал я и подошел ко второму убийце. Виллие устремился следом.

Раненый мной тать, прижимая руки к животу, сидел на мостовой, испуская стоны. Свет фонаря падал ему на лицо, позволяя рассмотреть разбойника. Шапка на голове, заросшая бородой рожа… Интеллектом явно не обогащена.

— Кто таков? — грозно спросил Виллие, уперев клинок шпажонки в грудь раненого.

— Помоги, барин! — отозвался убийца. — В кишках жгеть. Помру.

«Ты и так помрешь. Это не лечится», — хотел сказать я, но вовремя спохватился.

— Поможем, если скажешь, кто послал, — пообещал я, наклонившись к раненому. — Я лекарь, его превосходительство — тоже, — указал на Виллие. — Говори, тать!

— Это все Федотка, — простонал убийца, кивнув на труп подельника. — Он подбил. Сказал: двести рублев за офицерика дают. Это ж какие деньги! Помоги, барин!

— Кто деньги сулил? — подключился Виллие.

— Игнат.

— Кто таков?

— Камердинер князя Болхова. Мы с ним давно дело имеем: товар в его доме сберегается. Ох, жгеть!

— Зачем камердинеру убивать подпоручика? — не отстал Виллие.

— Ему не надо, это барину его. Говорил: из-за бабы какой-то, графини вроде. Ой-ой-ой! — завопил убийца. — Сил нет терпеть!

— На, выпей! — я протянул ему извлеченную из сумки склянку, с которой перед этим снял пробку. Убийца выхватил ее из моей руки и махом вылил содержимое в рот. Вот же гад! Я собирался посоветовать отхлебнуть глоток, но разбойник меня опередил. Выпучив глаза, он открыл рот и тяжело задышал. Ну, так спиртовая настойка. Некоторое тать время сидел, качаясь, затем повалился на бок, выронив склянку.