Пистоль и шпага (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 23

Москва была приманкой, которую выставляют для хищной птицы, чтобы та набросилась на жертву и застряла в ней когтями и клювом. Кутузов знал, что это непременно произойдет. Престарелый полководец, уступавший военным даромНаполеону (о чем прекрасно знал), Кутузов превосходил французского визави мудростью и жизненным опытом. Они и прежде не раз выручали его в трудных ситуациях. На Дунае с турками не справились ни Багратион, ни Каменский, хотя воевали исправно. Кутузов смог. Тщательно разработав план кампании, он скрывал его от подчиненных, методично проводя в жизнь. Огласи он тогда свои намерения, понимания бы не встретил. Как это: отдать туркам завоеванные территории на правом берегу Дуная? Никак невозможно! Кутузов отдал. А затем, заманив неприятеля на левый берег реки, разгромил его армию. Но, опять-таки, сделав это, не стал кичиться и навязывать туркам неприемлемых условий. Объявив пленных гостями, относился к ним с показным радушием, а с турецким визирем вел переговоры не как с побежденным, а равным. В результате добился такого желанного для России мира.

Тоже и сейчас: никому не следовало знать о намерениях главнокомандующего. Пусть все думают, что он решил победить неприятеля в генеральном сражении. Потому Кутузов терпеливо выслушивал сообщения посыльных и генералов, благодарил их, хвалил за стойкость и мужество. Он знал, что армия устоит: слишком велико было желание офицеров и солдат драться. Они не побегут. Но вот только что останется от армии к вечеру? Кутузов страшился этого, но не подавал виду.

Смерть Барклая и ранение Багратиона искренне огорчили его, но одновременно принесли облегчение. Это послужит отличным оправданием перед царем после приказа об отступлении и сдачи Москвы. Потеря лучших командующих… Жалко генералов, но зачем лезть под пули и ядра? У вас что, подчиненных не хватает? Много раз раненый в боях, причем, два раза в голову, Кутузов с годами отказался от бравады, коей страдали большинство русских офицеров. Доблесть состоит не в том, чтобы пасть на поле боя, а заставить это сделать противника. Но вслух этого он никогда не говорил: не поняли бы. Назначив вместо Барклая и Багратиона Милорадовича и Дорохова соответственно, Кутузов терпеливо ждал темноты, которая должна была прекратить сражение. И удивился, когда в четыре часа дня к нему прискакал адъютант Милорадовича.

— Ваше светлость! — обратился он, спрыгнув с коня. — Французы прекратили огонь и выслали парламентера, который просит встречи с вами.

— Вот как? — удивился Кутузов. — Где же он?

— Следует за мной, — сказал адъютант. — Скоро будет.

Коленкур прибыл вместе с Милорадовичем — генерал не смог сдержать любопытства и пожелал услышать предложение парламентера. Кутузов принял француза на виду у всей свиты. Любопытных набежало много, и они толпились за спиной главнокомандующего, вполголоса обсуждая удивительное событие. Сухо поприветствовав бывшего французского посланника, Кутузов выслушал его и изобразил задумчивость, хотя внутренне ликовал. Измученной русской армии передышка требовалась еще больше, чем французской, к тому же это сулило меньшие потери, чему главнокомандующий от души радовался. Удастся вывезти и раненых, на что при спешном отступлении рассчитывать было трудно.

— Что ж, — ответил Кутузов на прекрасном французском. — Я сочувствую горю вашего императора, потерявшего зятя. Как христианин не могу не откликнуться на призыв к милосердию, поэтому согласен на перемирие. Сообщите об этом Бонапарту.

— А Мюрат? — спросил Коленкур. — Пленные?

— Их вам отдадут, как и тело маршала. Я распоряжусь.

Коленкур поклонился и пошел к своей лошади. Забрался в седло и сопровождении верховых горниста и знаменосца с белым флагом отправился обратно. Следом устремились адъютанты Милорадовича — проводить до линии соприкосновения войск, дабы, не дай бог, чего не вышло. Не то выпалят сдуру по парламентеру — позора не оберешься.

— Не следовало соглашаться, ваша светлость, — буркнул Милорадович, проводив взглядом процессию. — Неприятель выдохся, мы могли бы его разбить.

— Нет, Михаил Андреевич, — покачал головой Кутузов. — Бонапарт еще не пускал в дело свою гвардию, а она у него сильна. Но он просит перемирия, а это о чем говорит? — он обвел взглядом свиту. Генералы смотрели на него с недоумением. — Мы победили, господа! Заставили француза просить пардону. Виктория, господа! Не попустила антихристу матушка Богородица! Смилостивилась над рабами своими! — Кутузов перекрестился и всхлипнул.

Как любой старик он был скор на слезу, но еще лучше умел лицедействовать. Вот и сейчас следовало внушить подчиненным нужный настрой.

— Попросите духовенство отслужить молебны, — распорядился он. — Пошлите ратников собрать раненых и отнести их в гошпитали. Тех, кому помощь подана, везите в Москву.

— Почему не в Можайск? — влез Бенигсен. — Он ближе.

— Там не будет места для стольких раненых, — возразил Кутузов своему начальнику штаба. — Москва и только Москва.

«А там и далее», — подумал он, но вслух этого не сказал…

Глава 7

Роскошный дормез, влекомый шестеркой лошадей, вкатился в ворота постоялого двора и, качнувшись на рессорах, замер у крыльца. Соскочивший с запяток лакей, разложил складную лесенку под дверью, после чего распахнул ее. В проеме тут же возникла молодая женщина лет двадцати пяти, с миловидным, удлиненным лицом, острым подбородком и темно-карими, почти черными глазами. Из-под ее красного, шелкового капора выбивались черные локоны. Лакей протянул руку в белой перчатке. Опираясь на нее, женщина сошла по ступенькам и встала у дормеза. К ней тут же подскочил хозяин постоялого двора. Прибытие важной гостьи он заметил из окна и опытным взглядом сразу оценил богатый вид дормеза и сопровождавших его экипажей.

— Добро пожаловать, ваше сиятельство! — склонился он в поклоне. — Желаю здравствовать.

— Здравствуй и ты! — кивнула путешественница и добавила: — Комнаты мне и моим слугам, мне — самую лучшую. Горячей воды помыться и ужин. Последним займется мой повар.

— Как прикажете! — еще раз поклонился хозяин. — Только… — он замялся.

— Что? — нахмурилась гостья.

— Лучшую комнату генерал занял. Часом ранее изволили прибыть.

— Что за генерал? — осведомилась женщина.

— Действительный статский советник Виллие. Так они отрекомендовались.

— Яков Васильевич? — улыбнулась гостья. — Что он здесь делает? В действующей армии должен быть. Ты вот что. Поди к нему и спроси: не соизволит ли он уступить комнату фрейлине ее императорского величества, графине Орловой-Чесменской[31]. Она устала дорогой и хочет отдохнуть. Я за то буду ему благодарна.

— Сей минут! — выпалил хозяин и убежал.

Лакей тем временем вытащил из подкатившего следом экипажа стул с обитым багряным шелком сиденьем и поднес его хозяйке. Графиня села и обмахнула лицо веером. Душно. Погоды в этом году стоят жаркие, душно даже вечерами, хотя на дворе уже осень. В дормезе графиня обливалась потом, вот и сейчас влажная рубашка прилипла к телу, от чего ей было некомфортно. Скорей бы облиться водой и лечь на прохладные простыни…

Распахнулась дверь постоялого двора, но на крыльце появился не хозяин, а мужчина средних лет в мундире статского советника. Подойдя к графине, он склонился в поклоне.

— Здравствуйте, Анна Алексеевна! Рад вас видеть.

— И я рада, Яков Васильевич! — улыбнулась графиня, протягивая руку в лайковой перчатке. Вилие, а это был он, склонившись, коснулся губами узкого запястья.

— Мне сказали, что вам нужно отдохнуть с дороги, — продолжил статский советник, отступив на шаг. — Счастлив уступить вам свою комнату. Она очень покойная. Окна выходят на задний двор, проезжающих не видно и не слышно.

— Благодарю! — кивнула Анна и поинтересовалась из вежливости: — А как же вы? Я вас не стеснила?

— Не беспокойтесь! — махнул рукой Вилие. — Мне уступил комнату мой спутник, подпоручик Руцкий. Мы с ним следуем по именному повелению в Петербург. Его комната хоть и маленькая, но мне довольно. Я военный лекарь, с начала кампании в действующей армии. Доводилось и под открытым небом ночевать.