Империя, не ведавшая поражений - Кук Глен Чарльз - Страница 60

— Решения любых людей, как простых, так и Избранных, не могут изменить естественного порядка вещей. Предзнаменование есть предзнаменование.

— Возможно, возможно. Может, отдашь ей ребенка?

— Да, конечно. Когда-нибудь я буду гордиться тем, что держала его на руках.

Она опустила младенца к груди Нариман. Он взял сосок, но не слишком охотно.

— Не беспокойся, юная госпожа. Скоро он будет сосать от всей души.

— Спасибо, Садра, — сказал Моуфик. — Аль-Джахез сделал хороший выбор. Я в долгу перед вами обоими.

— Это большая честь для меня. — Она вышла из палатки.

— Ну как, Лисичка? Он стал Молотом Господним еще до того, как сделал первый вдох.

Нариман уставилась на него. Он не просто устал, но и был еще чем-то обеспокоен.

— Всадник?

— Он тут, недалеко.

— Я так и думала. Я его чувствовала.

— Я пытался его выследить, но он меня избегал. Я не осмелился заходить далеко.

— Может быть, завтра…

«Тебе никогда его не поймать, — засыпая, думала она. — Он обманет тебя с помощью Силы. Ни одному воину его не поймать. Лишь время или хитрость могут его убить».

Она заснула. Ей снился всадник и то, что она чувствовала с ним в третий раз.

Подобное снилось ей часто. Это было единственным, что она скрыла от Моуфика. Он бы ее не понял. Она не понимала сама себя.

Возможно, в душе она все-таки была шлюхой.

Нариман назвала ребенка Миср Сайед бин Хаммад-аль-Мубураки. Миср Сайед означало «сын пустыни», из племени аль-Мубурак. Слово «Хаммад» могло означать также мужское имя, и оно стало именем ее отсутствующего мужа. Однако дед Мисра называл его Тоуфик эль-Масири, или Верблюжьи Ноги, по причинам, казавшимся забавными лишь ему одному.

Миср быстро рос и учился, и отличался удивительным здоровьем. У него редко бывали колики или боли, даже когда резались зубы. Большую часть времени он был весел и счастлив, и всегда удостаивался крепких объятий от деда. Нариман постоянно удивляло, что она может испытывать столько любви к одному человеку.

— Как могут женщины любить больше одного ребенка? — спросила она.

Моуфик пожал плечами.

— Для меня это тайна. Я был у моей матери единственным. Как и ты у твоей.

Первые два года прошли словно идиллия. Ребенок и козы отнимали слишком много времени для того, чтобы беспокоиться о чем-либо еще. Однако на третий год Моуфик помрачнел. Его душа уже не лежала к забавам с Мисром. Однажды Нариман увидела, как он точит свой боевой меч, глядя на холмы. Потом она поняла — он ждал всадника.

Мысль об этом пробудила в ней прежние фантазии. Ей страстно хотелось встречи с шагуном. Она держала левую руку над огнем, пока боль не выжгла желание.

Вскоре после того, как Мисру исполнилось три года, Моуфик сказал:

— Я собираюсь встретиться с Аль-Джахезом. Пора тебе стать вдовой Хаммада.

— Будет ли нам там безопаснее? Не заявится ли шагун, как в прошлый раз?

— Аль-Джахез считает, что нет. Он полагает, что жрецы сумеют его прогнать.

Нариман подошла к пологу шатра и окинула взглядом недружелюбные холмы.

— Иди к нему. Я боюсь возвращаться туда, где люди могут покрыть меня позором, но еще больше я боюсь шагуна.

— Я надеялся, что ты так и подумаешь.

Она начала успокаиваться. Ночь прошла без происшествий. Моуфик должен был вернуться к полудню. Если чем-нибудь себя занять…

Был почти полдень, когда Миср крикнул:

— Мама, дедушка едет!

Вздохнув, она отложила свои дела и вышла ему навстречу.

— О нет. Да сохранит нас Каркур…

Вряд ли стоило винить Мисра за его ошибку. Он редко видел кого-либо верхом, кроме Моуфика.

Шагун был далеко внизу в долине, двигаясь в их сторону. Он казался крупнее реальных размеров, словно видимый сквозь дымку на горизонте далекий город. Он ехал не спеша, и движения ног его коня словно гипнотизировали Нариман. Казалось, он нисколько к ней не приближается.

— Иди в шатер, Миср.

— Мама?

— Иди. И не выходи, пока я не скажу. Что бы ни случилось.

— Мама, что такое?

— Миср! Иди.

— Мама, ты меня пугаешь.

Она яростно посмотрела на него, и он нырнул внутрь.

— И закрой вход.

Она повернулась. Всадник выглядел вдвое крупнее обычного, но, казалось, нисколько не приблизился, двигаясь с прежней скоростью. Она почувствовала нарастающую боль в сердце и вместе с ней — жар в чреслах. Она знала, что всадник овладеет ею, и ее греховная часть страстно призывала его к себе.

Он подъехал ближе. Она подумала было о том, чтобы бежать в холмы, но что толку? Он все равно бы ее догнал. А Миср остался бы один.

Схватив охотничий лук Моуфика, она послала стрелу в сторону всадника, но промахнулась.

Она хорошо владела луком — лучше, чем ее отец, которого постоянно удивляло, что женщина может делать что-то лучше мужчины. Промахнуться она не могла. Она послала вторую и третью стрелу.

Обе прошли мимо. Четвертая воткнулась в его джеллабу, но лишь потому, что он был уже близко. Пятой не последовало. Она увидела его глаза.

Лук выпал из ее руки. Всадник спешился и направился к ней.

Из последующего часа она запомнила лишь одно мгновение. Миср вышел из шатра, увидел насилующего ее всадника, подбежал и укусил его в зад. Это воспоминание осталось с ней навсегда, вызывая смесь изумления и боли.

Потом он посмотрел ей в глаза, и она провалилась в сон, подчиняясь его воле.

Ее разбудили полные ярости и ненависти ругательства. Ей не хотелось открывать глаза.

Она вспомнила неумолимое приближение человека в черном, поднимавшегося из долины по прямой, словно стрела времени, линии. Она вспомнила его прикосновение, ее лихорадочную реакцию. Почувствовав тепло солнечных лучей на обнаженной коже, она вскочила и завернулась в брошенную одежду.

Моуфик рубил топором упавшее дерево, продолжая ругаться. Он проклинал как Каркура, так и главу Учеников. Наконец, выбившись из сил, он уселся на ствол дерева и заплакал. Нариман подошла к нему, желая утешить.

— Все в порядке, отец. Он не причинил мне вреда. Он снова меня опозорил, но не причинил вреда. — Она обняла его. — Все будет хорошо, отец.

— Лисичка, он забрал Мисра. На этот раз дело не в тебе.

Нариман изменилась, ожесточившись от горя. Нариман из Вади-аль-Хамама ее бы не узнала. Та Нариман пришла бы в ужас, увидев ее.

Моуфик взял ее с собой к Аль-Джахезу. Капитан был в ярости. Он послал своих людей прочесать все вокруг, поднял тревогу по всему королевству. Он обратился к Пресвятому престолу Мразкима, требуя анафемы и молясь о божественном вмешательстве.

— И это все, что я могу сделать. Но это бесполезно — его никто не видел. Те, кто служит Повелителям, уходят и приходят, когда пожелают.

— Неужели ничего нельзя сделать? — спросила Нариман. — Как давно это продолжается? Сколько женщин пережили подобное?

— Так продолжается всегда, — сказал Аль-Джахез. — Так продолжалось в течение всего существования Империи, и до того, как она возникла. И завтра это тоже будет продолжаться.

— Почему это нельзя прекратить?

— Потому что никто не может это прекратить. Один из Императоров пытался. Он послал в Джебал армию, но никто не вернулся.

Она не знала, что ей делать. Она понимала, что все попытки воевать с Повелителями тщетны. Нет, это касалось только ее самой и одного шагуна. Повелители были всего лишь тенями за горизонтом, слишком призрачными, чтобы на что-то влиять.

— Этот человек забрал моего сына. Я не признаю его притязаний. Он силой заставил меня лечь под него.

— Нариман? — в замешательстве проговорил Моуфик.

— Я хочу вернуть своего сына.

— Мы ничего не можем с этим поделать, — сказал Аль-Джахез. — Шагун — это шагун, а мы — это мы.

— Нет.

— Нариман? — снова озадаченно переспросил Моуфик.

— Я думала об этом весь день, отец. Я пойду искать Мисра.

— Но ты же сама еще ребенок, — сказал Аль-Джахез. — И к тому же женщина.