На краю одиночества (СИ) - Демина Карина - Страница 53

Спускаться?

Искать Глеба?

…спускаться.

Она кожей ощутила ласковое прикосновение. Ветер? Нет, ветру было тесно в этом зале, слишком душно, слишком ярко. Ветер запутался бы в ветвях искусственного плюща, а после, разозленный, сорвал бы и фонарики, и светляков, сбросил бы…

Тьма.

Теплое душное покрывало легло на плечи Анны. И отпустило. Показалось вдруг, что Глеб рядом. Где? Внизу. Где-то там, среди масок и людей в черных костюмах, которые из-за этих костюмов и масок кажутся удручающе одинаковыми.

Как она отыщет?

И почему он не способен вернуться?

Нельзя?

Разве кто-то способен что-то запретить темному магу?

Нельзя.

Способен, стало быть. Слушать тьму получается легко, почти так же легко, как слушать ветер. И Анна соглашается не судить. И обиду свою отдает, пускай… в конце концов, обидеться она всегда успеет. Собственная эта мысль позабавила.

С обидами она никогда не носилась.

А тут…

Тьма ложилась под ноги.

И вывела в коридор. И дальше куда? Влево или вправо? Анна обернулась. Вправо… определенно, вправо. Вот и лестница. Она вдруг показалась бесконечной, а нога снова заныла, предупреждая, что спуск предстоит долгий. Как ни странно, но спускаться Анне всегда было тяжелее.

Тьма уговаривала потерпеть.

И сделать шаг.

Потом второй. И не думать о лестнице. Не думать о боли. Нужно просто представить, что Анна плывет по туманному ковру, что…

Она ощутила прикосновение к шее.

И обернулась.

Никого.

И лестница закончилась. Если бы кто-то стоял сзади, то…

– Какая, однако, любопытная девочка… – этот тихий голос раздался над самым ухом, а шею сдавили пальцы. – И какая вдруг неосторожная…

Анна пыталась закричать.

Позвать кого-то… не важно, кого, но… должен же быть кто рядом! Ей обещали… ей клялись, что не позволят…

…а она поверила.

Тело вдруг стало тяжелым, вязким.

– Обопрись на мою руку. Умница… а теперь пойдем… нам здесь больше нечего делать.

Анна не хотела идти, но… не смогла не ослушаться.

– Знаешь, в чем твоя беда, деточка? – голос окутывал, скрадывая иные звуки, обволакивал, убеждал Анну, что в мире остался он и только он, что лишь его ей надобно слушать, что… – Тебе следовало умереть давным-давно. И всем стало бы легче.

С нее сняли маску.

И надели другую. Прижали, позволяя ей приклеиться к коже. И Анна ощутила эхо силы, окружившей ее… маска… зачем…

– Вот так… теперь улыбайся… а вот от этого придется избавиться.

Рубиновый ошейник упал.

– И это лишнее… не поддаешься? Как же с вами все-таки сложно… но ничего, юной деве простительна застенчивость… платье… вот так… красивое… у тебя на удивление неплохой вкус, с учетом той жизни, которую ты вела. Белье тоже… вот это надень.

Анна попробовала не подчиниться.

Она ведь сильная. Ей так говорили, так почему же не выходит? Почему она подобна марионетке в чужих руках? Почему натягивает на себя чужую одежду. Чистую, но… все равно чужую. И ненавидит себя за слабость, руки дрожат.

– Чудесно… – легкое прикосновение. – Она твоя…

– Думаешь, стоит… – в этом голосе звучит сомнение.

– У меня есть еще дело, если ты не забыла. Твое, между прочим, дело.

– Нет, но… здесь Его императорское Высочество…

– Именно. И нельзя, чтобы они встретились. В конце концов, дорогая, я ведь решаю общую проблему… и помогаю тебе лично.

– Да, но…

– Тебе всего-то нужно вывести ее из дому.

Вздох.

Эта, вторая женщина, сомневается. Ее сомнения окрашены в черный. И к ним примешивается изрядная толика страха. Она почти готова отступить, сдаться, прикрывшись парой слов, но не решается.

Почему?

– Послушай, – этот голос изменился. – Я понимаю, что тебе страшно. И что ты не хочешь марать руки…

– Темные…

Судорожный вздох. И тьма рядом, Анна теперь чувствует ее, такую близкую, но все же недосягаемую. Она, эта тьма, бьется, злится, переливается всеми оттенками черного, буря в стакане, да без толку. Как получилось, что она потеряла Анну?

И что Анна потеряла себя?

– Они ничего не узнают, – это прозвучало мягко, успокаивающе. – Ничего не почувствуют. Даже если пройдут рядом… поверь.

И Анна верит.

И та, другая женщина, тоже.

– Разве я о многом прошу?

– Нет.

– Разве я не помогла тебе, когда ты попросила о помощи?

– Да.

– Разве… я не помогаю тебе вновь?

– Помогаешь, но… но это так… я не хочу знать! Не пойми меня превратно, но я не хочу в этом участвовать.

– Ты и не участвуешь. Ты просто встретила бедную заблудившуюся девочку, которой стало дурно, – голос уговаривал, он звенел натянутой струной, и Анна поняла, что женщина, казавшаяся такой спокойной, притворяется. – О тебе и не вспомнят. А завтра ты уедешь. Далеко-далеко… уедешь и предоставишь нам с твоим мужем позаботиться обо всем… хорошо?

– Д-да…

Ей не позволят уехать.

Это Анна осознала весьма четко. И удивилась, как сама женщина не понимает вещей столь очевидных.

Ее руки коснулись чужие пальцы.

Она боялась.

И волновалась.

Потела. И запах пота перебивал тонкий аромат туалетной воды. Пот пропитал и перчатки, и Анна мысленно поморщилась, когда следы его остались на ее коже.

– Вот, возьми. Теперь она сделает все, что ты скажешь. Видишь, как я ей доверяю? Отведи ее к экипажу и возвращайся… постарайся все же не слишком мелькать. Все должно выглядеть естественно.

Анна слышала судорожный перестук чужого сердца.

– Может…

– Ты ведь знаешь, – этот вздох коснулся уха. – У меня нет другого выхода. И у тебя тоже, если, конечно, ты не желаешь остаток жизни провести в какой-нибудь деревне. На большее у твоего супруга денег не останется…

Значит, дело в деньгах?

И в доме, который Анна отказалась продать?

– Мужчины так неосмотрительны… самоуверены… и лживы, – лица Анны коснулись чьи-то пальцы. И странно, что ей, Анне, не позволено видеть, что стоит она, глядя на сизую стену, изучая узор трещин. – И трусливы. Если ты отступишь, что ж… твое право… я выведу ее сама, и мы уедем. Просто уедем, позволив твоему мужу спустить в бездну остатки состояния. Быть может, ему повезет, хотя сомневаюсь… Белов не просто знаком с Его Высочеством, им случилось служить вместе. И школу не позволят закрыть. А стало быть планы твоего мужа рискуют остаться лишь планами… и что тогда? Как скоро его компаньоны станут требовать возврата вложенных средств? И как он поступит?

Всхлип.

И дрожь в руке, стиснувшей запястье Анны.

– Я скажу, как… также, как поступил твой отец, дорогая. Он пустит пулю в лоб и будет счастлив при этом, что избавляется от всех проблем разом. Как же, честь… мужчины так пекутся о чести, что забывают о женщинах. Тебе же останутся его долги и обязательства. Ты будешь смотреть, как ваше имущество продают с аукциона, ты будешь говорить дочери, что она может забыть о своих планах на жизнь. Ты будешь подбирать ей жениха, из тех, кто согласен взять бесприданницу, и надеяться, что она уживется с мужем.

– Хватит! Хватит… пожалуйста… я все сделаю, но… но если вдруг… я скажу, что… не понимала… не знала… я ведь и вправду ничего не знаю!

– Именно, – легко согласилась та, которая стояла за спиной Анны, поправляя ее волосы. – Ты ничего не знаешь, а потому винить тебя не в чем. Разве только в любви к своей семье. Но все женщины в том виновны. А теперь идите. И постарайся вернуться побыстрее…

– Мне ее просто… оставить?

– Да.

– А она…

– Нет. Здесь ей кровь не поможет, тем более столь слабая. Господи, до чего все неудачно получилось…

Анну развернули.

И подтолкнули к двери. А супруга градоправителя, подхватив Анну под руку, прошипела:

– Не вздумай скандалить. И улыбайся… постарайся выглядеть искренней. Вот немного еще более искренней… ты ведь счастлива побывать на балу? Скажи?

– Да, – голос тоже чужой, тоньше, звонче. А в зеркале, мимо которого Анна проходит, отражается высокая худощавая девушка. Она не слишком красива, и кажется, знает об этом, и потому смотрит хмуро.