Император из стали (СИ) - Васильев Сергей Викторович - Страница 56

(**) Гриневе́цкий, Васи́лий Игна́тьевич русский учёный в области теплотехники. Директор Императорского Московского технического училища. В 1900 году — адъюнкт-профессор

(***) Дми́трий Константи́нович Черно́в — русский металлург и изобретатель. С 1889 года — профессор в Михайловской артиллерийской академии.

(****) Гиперболоид Шухова стоял на броненосце «Андрей Первозванный»

— Ваше высокопревосходительство! — встретил смертельно уставшего после ночных учений генерала Трепова адъютант, — смею сообщить, что Вашими планами интересовалась супруга… Она уже в шутку называет Вас «ночным охотником» и спрашивает — где собираетесь провести следующий вечер…

Трепов усмехнулся — на придумывание какой-либо остроты уже не хватало сил, кивнул и проследовал в свой кабинет. Практически каждую ночь жандармерия отрабатывала один и тот же сценарий — блокирование кварталов, охваченных беспорядками, действия в случае перехода военных частей на сторону бунтовщиков, разведка, эвакуация учреждений и, страшно подумать, боевые действия в плотной городской застройке. Ночью! Это категорическое требование императора, не желающего, чтобы лишние глаза наблюдали за учениями сил правопорядка, и предписывающего всему составу полиции уметь взаимодействовать и решать задачи в любых условиях в любое время суток. Сегодня они ловили «террористов», которых успешно изображали ветераны-африканеры, расположившиеся на чердаках и крышах и ведущие оттуда убийственную «стрельбу» по городовым и окнам государственных учреждений.

— Ваше высокопревосходительство, — уже в спину доложил адъютант, — Вас в кабинете дожидается граф Толстой. Как он изволил выразиться — желает сесть в тюрьму.

«Этого еще не хватало!»— прошипел про себя генерал, толкая дверь кабинета.

Лев Николаевич сидел на кресле перед журнальным столиком с выражением нашкодившего сорванца, осознающего свою вину и не собирающего отпираться, но гордого и не просящего о пощаде.

— Mea culpa! — вставая, встретил писатель генерала латынью, — понимаю, раскаиваюсь, но ни о чем не жалею! Готов отправиться отбывать наказание вместо сбежавшего арестанта.

— Здравствуйте, Лев Николаевич! Подождите, пожалуйста, дайте присесть, — остановил Толстого Трепов. — Я так понял, вы говорите про Дзержинского?

Старик кивнул и опустился обратно в кресло. Трепов расстегнул ворот мундира, помассировал шею, с размаху плюхнулся на стул и удовлетворенно вытянул ноги.

— Удивительно, — прошептал он, закрыв глаза и массируя пальцами виски, — просто удивительно…

— Что, простите, Дмитрий Фёдорович? — удивился писатель.

— Поразительно, Лев Николаевич, — усмехнулся генерал, — как точно государь предсказал поведение этого Дзержинского… Впрочем, и Ваши действия он просчитал не менее успешно. А раз так, то будем и дальше действовать по его плану. Хотя, честно Вам скажу, сначала он мне показался какой-то несерьезной шуткой..

— Его Императорское Величество знал, что Дзержинский сбежит? — ошарашенно пробормотал Толстой.

— Государь сказал «скорее всего», после чего Вы обязательно изволите, как поручитель, отправиться за решетку. А раз это случилось, то Вам, уважаемый граф, предписано вызвать обидчика на дуэль.

— Но я не хочу стреляться с этим шляхтичем! — ещё более изумлённо произнёс Толстой. — Я не трус, но в данном случае считаю это абсолютно неуместным…

— Случай как раз тот, что надо, уважаемый Лев Николаевич, — парировал генерал, — и вызвать на дуэль — совсем не значит — стреляться. Вы ведь, как предположил государь, разошлись с Дзержинским в стратегии построения светлого будущего, правильно? Вы — сторонник воспитания людей нового духа на основе накопленного человечеством опыта, он — решительный сторонник слома старого мира без оглядки на «тысячелетнюю рухлядь» с последующим конструированием принципиально новой цивилизации. Я ничего не перепутал?

— Ну…, — запнулся писатель, — в общих чертах…

— А-а-а, — протянул Трепов, — так значит вы с вашей вспыльчивостью еще чего-то там наговорили?

— Да мы оба… наговорили, — вспоминая детали последних разговоров с революционером, совсем стушевался Толстой.

— Тем более, — руководитель лейб-жандармерии встал, поправил мундир и начал приводить его обратно в рабочее состояние. — Вызовите его на публичный поединок, сиречь диспут… И пригласите в секунданты меня и Его Величество. Дзержинский тоже будет волен пригласить двух любых секундантов. А я, данной мне властью, пообещаю, что никаких репрессий по отношению к ним не будет. Условия — каждый высказывает свою точку зрения и предлагает свой ответ на вопрос господина Чернышевского: «Что делать?». Пресса их публикует. Советы организуют голосование — всеобщее, равное, тайное. Условие — проигравший выполняет условия победителя.

— И император на это пойдет? — не веря своим ушам, спросил Толстой.

— Император на этом настаивает! — коротко и решительно бросил Трепов…

Глава 20 Честь дворянская

«Посмотрим — Кто кого возьмёт!

И вот в стихах моих Забила

В салонный, выхолощенный Сброд

Мочой рязанская кобыла.

Не нравится? Да, вы правы —

Привычка к Лориган И к розам…

Но этот хлеб, Что жрёте вы, —

Ведь мы его того-с… Навозом…».

(Сергей Есенин)

Крещенские морозы — особое время года, когда зима объявляет о незыблемости своих прав на эту землю и кажется, нет такой силы, которую она не может себе подчинить. Земля становится камнем. Воздух превращается в нагайку, способную умертвить плоть, не укутанную в мех или овчину. Вода, скованная льдом, промерзает до илистого дна и приобретает желтушно-зеленоватый покойницкий оттенок. Правда, если не копать вглубь, ничего этого не видно. И землю, и лёд покрывает белое, мягкое на вид одеяло слежавшегося снега, ослепительно сияющего на Солнце, как залежи драгоценных камней. Точно такая же россыпь бриллиантов окутывала дворянское собрание. Указ императора о равенстве мужчин и женщин обеспечил присутствие не только официальных глав дворянских семейств, но и тех, кто фактически ими был — жён, матерей, тёщ и прочих представительниц прекрасной половины человечества.

Дворянское сословие, как никакое другое, было приверженцем скрупулёзного соблюдения традиций, придирчивого следования этикету, как своеобразному опознавательному знаку «свой-чужой» и подтверждению незыблемости собственного привилегированного положения в обществе. Именно по этому святому император нанес безжалостный удар, заявившись в высокое общество без предварительного доклада гофмаршала, без свиты, в том же френче, в каком выступал перед студентами и купечеством, и смотрелся вызывающе аскетично на фоне расшитых золотом мундиров кавалеров и бриллиантовых колье дам.

— Вопреки традициям, мы открываем дворянское собрание без длинных представлений и без полагающегося в таких случаях «Боже, царя храни…», — начал император тихо, спокойно и как-то даже буднично. — Это всё не случайно. Здесь собрались люди, входящие в те полтора процента населения, которые являются или должны быть наиболее образованной и ответственной частью общества, которые не боятся задавать вопросы и искать на них ответы. Поэтому первый вопрос задам немедленно я сам: а зачем царя хранить? Для какой-такой цели? Что в царе такого сакрального, требующего сохранности? Ведь мы с вами уже живем совсем не в ту эпоху, когда монархи считались богами и происходили от богов….