Одинокий некромант желает познакомиться (СИ) - Демина Карина - Страница 61

— Так… — он неловко поерзал и, сам своему счастью не веря, поинтересовался. — Оставляете?

— Так останетесь? — Глеб разглядывал две цепочки, прикидывая, которая из них будет достаточно длинной, чтобы охватить запястье Васина.

— А то… меня ж того… поперли… опять на Миркину шею. Вы не подумайте. Я деток люблю. Я всех наших растил, только ж… остались мы с Миркой.

— Остальные?

Не то, чтобы перипетии чужой жизни так уж интересовали Глеба, скорее самому Васину хотелось выговориться.

— Кто еще в маленстве… мамашка у нас того… рожать рожала, ветерок подует, она уже брюхата. От кого… хрен ее знает. У нас на веске ее не любили. Бабы били пару раз. Дерьмом вороты мазали. Мирка говорил, что и у вас.

— И у нас.

— Караулы надо поставить. Толку чуть, да все занятие. Они у вас от безделья бесятся. Дети же ж… трое или четверо… уже не помню, но кто мертвым родился, кто в первый год отошел. Баська кривенький был, вечно по зиме застужался. Я ж тогда с силой не больно, уж после, на границе, наловчился чего, а тогда и знать не знал, что магичить могу.

…силы в нем было полторы капли. И вряд ли Васин был способен на что-то серьезное.

— …вот и не сумел. Тасика свиньи затоптали. Моя вина, не доглядел. Когда бабка живая была, то еще перебивались. А там совсем тошно стало, вот и пошел в батраки… а Тасик любопытный был, вечно лез, куда ни попадя.

Он рассказывал о своей жизни просто, не таясь.

— Калимка под весну от голода… я ей кашу толок с корой, у ней живот поднялся. Ходил, просил… только кто ж даст? У всех свои… потом еще Ефимка была, так седьмой годок пошел, когда в речку свалилась. Мирка со мной батрачил. Мы ж, почитай, погодки. Он толковый. Читать сам выучился. Писать тоже. К батюшке нашему бегал. Мамка ругалась, батюшка-то ей не раз пенялся, что, дескать, живет не по-божески. Но ей чего? Бражки выгонит и в загулы… я Мирке говорил, чтоб батюшки держался. При церкви, небось, всегда местечко сыщется. Так нет же ж… потом уж я в артельные пошел. Думал, годок отработаю, появятся деньжата, так хатку какую попроще попрошу, заберу молодших.

— Не вышло?

Васин покачал тяжелой головой.

— Погорели… мы с Миркой остались. Он мне тогда и отписался. Нализалась, шалавища, и забыла про печку. А там… Мирка уже прибег, когда крыша посела. Все, кто был…

Стиснулись кулаки, и Васин отряхнулся.

— Да то дело давнее… потом уж Мирка придумал в пластуны идти. То есть, сперва в армию, а там и на границы. Платили хорошо. И служилось добре. Когда б дураком не был бы, я б…

Васин взглянул искоса.

— Да чего уж теперь… и то хорошо, что без каторги. Мирка нашел, как договориться… деньги-то все, что скопил, ушли. И мои. И его. Зато вот… он за мною ушел. Устроился хоть в полицию. А мне с этакою рожей куда? В армии-то неплохо… и кормили, и одежу давали, и призовые… эх… — он махнул рукой, расстраиваясь вновь собственной своей глупости, из-за которой пришлось расстаться со столь замечательным местом, как армия.

— Где? — Глеб коснулся своего лица.

— Так… кужинцы подрали. Напоролся на целое кубло, одних пожег, другие-то постарались. Пока наши подошли, прям в лохмотья. Потом наш полковой целитель дюже матюкался.

Кужинцы или тряпичники — мелкие твари, заводившиеся на месте свежих погостов. Юркие. Наглые. И плотоядные. При том, что зубы их острые оставляли болезненные раны, которые часто воспалялись, а внешнему воздействию поддавались плохо.

— Вы не думайте, — спокойно и серьезно произнес Васин, потянув за шнурок, на котором уже висел крест и простенький, скрученный из пары ниток, амулет. Силы в нем не было, но такие делают девицы, чтобы сберечь суженого. — Я детишек не обижу.

— А из трактира из-за чего ушел?

— Выгнали, — Васин стиснул потрепанные веревки. — Там один… из постоянных… Ульянку задирал. Разносчицу. Она ж совсем одна. Сиротка… этот и взялся вязаться. За руки хватал. Лапать полез. Я его и того… выдворил. Он кричать. Нехорошо получилось. Может… у вас еще местечко будет? Ульянка — девка справная, тихая, работящая.

— Подружка?

Васин криво усмехнулся.

— Вы на рожу мою гляньте, какие у меня подружки? И гулящая не всякая пустит. Только я… с гулящими брезгую. А Ульянке и пятнадцати нет. Испоганят девку.

Он аккуратно развязал шнурок.

Нанизал перстни.

И добавил:

— Если чего, я ей из своих могу платить. Мирек говорил, что вы туточки не жадные и…

— Плати, — согласился Глеб.

Лишние руки пригодятся. Дом, если из него школу делать, всяко отмыть придется. А с остальным… разберутся.

Васин расплылся в улыбке, которая ввиду отсутствия пары зубов отличалась некоторой жутковатостью.

— Спасибо.

Пожалуйста.

Если этак и дальше пойдет, то вскоре в доме соберутся все сирые да убогие… во главе с самим Глебом. Почему-то от этого стало весело.

…ехать в Петергоф Анне, говоря по правде, не хотелось. И она даже рассердилась на вольность — даже билеты заказали, ее не спросясь, но тут же велела себе успокоиться.

Ее же дело.

Глеб и вовсе не обязан о ней заботиться. Искать… и странно, что отыскал. И выходит, что матушка жива, что… она расскажет?

Виниться станет?

Или отрицать?

Или…

— Успокойтесь, — Глеб гладил плющ, и по листьям того разбегались волны краденой силы, уходили в тонкие пока ветки. К осени плющ вовсе разрастется, вцепится тонкими корешками в каменную плоть стены, его и не выведешь. — Нет смысла гадать о том, что еще не случилось.

— А в чем есть смысл? — несколько резковато спросила Анна.

— Понятия не имею. Наверное, ни в чем. Если вы не хотите… если вам неприятно. Или тяжело. Я отправлюсь один.

— Нет.

Он не стал спорить, убеждая, что справится, что Анне вовсе не следует беспокоиться, а надо сосредоточиться на деле. Он лишь склонил голову, признавая ее право.

— Мы… надолго?

— День. Может, два.

День или два, стало быть, вещей много брать не след. Стоит еще в гардеробной старый ее саквояж из желтой кожи. Сменная пара белья. Чулки. Обувь. Платье, которое подходило бы для встречи с монахиней… и все равно не подойдет.

Матушка не признавала иного одеяния, нежели полностью закрытые наряды.

— Во сколько поезд?

— В одиннадцать вечера.

Анна кивнула. Успеет. Если чего и забудет, то лавок в Петергофе довольно. С другой стороны она все одно собиралась посыльного отправлять. Сбор для Мирвальского готов, как и заказ Южнина. С полдюжины черенков, которые почти укоренились и перевозка им не повредит. Плюща снять еще можно и…

— Вы задумались?

— С багажом поможете? — вопрос был почти неприличным, но Глеб улыбнулся.

— Если позволите.

Анна махнула рукой. Позволит. Вот только… ей и собраться, и еще на чай успеть, раз уж обещалась. А идти хотелось все меньше. Как-то прежде, когда она лишь поселилась, ее часто приглашали на чай, большей частью из живого любопытства, вполне естественного и необидного. Но визиты утомляли.

Она не умела говорить о модах.

И дворцовых сплетен не знала.

У нее не было титула или хотя бы состоятельного супруга, которого можно было бы испросить о малой услуге, в ответ оказавши такую же. Ни сыновей, ни дочерей на выданье. Ничего вовсе, что представляло бы интерес для нормальных людей.

И тонкий ручеек приглашений иссяк.

Теперь, выходит, вновь…

— Вас… вам, к слову, не предлагали дом продать? — поинтересовалась Анна, поднимаясь. Аргус поднялся за ней. Он предпочитал держаться рядом, прижимаясь к ноге, и в том виделась опора.

— Было что-то такое… пара писем.

— И вы их?

— Отправил в камин, — Глеб предложил руку и поинтересовался: — Что нужно делать?

Составлять в коробку горшки с черенками. К розам его Анна не допустила, а вот огнецветы темную силу любят. И просили прошлым разом привезти их побольше.

Глеб брал горшочки осторожно, двумя пальцами, будто опасаясь раздавить их. Бережно распутывал переплевшиеся плети — огнецвет явно перестоял, и в том была вина Анны, у которой вдруг нашлись иные дела — и опускал в коробку.