Постэпидемия - Литвинов Станислав - Страница 17

— Как ваша судьба сложилась дальше? Вас наградили, повысили?

— Да обычно сложилась. Покатался на поездах, потом списали — сказали, что хватит. Отпуск дали на полгода, всё оплатили, и курорты, и санатории. Отдыхать быстро надоело, вернулся опять баранку крутить. Ну так-то да, цацок красивых на мундир достаточно повесили. Мы с парнями смеялись, что пора операцию делать по увеличению груди — места не хватало. В сорок пять предложили пенсию, а я и не отказался. Жена была уже с малым, кстати, венгерка, оттуда привёз. Дом в деревне построил, машину купил, лодку моторную. Когда на гражданку вышел — там многое поменялось. Народ какой-то другой стал — и деловитый, и слаженный. Такое ощущение было, что всех бездельников в карантине вычислили и отправили за Можай хворост сортировать. Чисто как-то всё стало. Словно дождь прошёл.

— И всё же я хочу задать главный вопрос. С чем вы связываете тот факт, что многие другие страны катастрофически пострадали от пандемии, а вас она задела лишь крылом? Случайность, природные условия, пресловутый русский характер, везение, дисциплина? Откуда этот ваш «кирпич» мог взяться?

— Да не знаю я… Что ты мне тут говоришь про «другие страны». Они же, эти твои страны, как швейцарские часики — тонкие, аккуратные, настроенные. И не дай бог встряхнуть или уронить. А мы сто веков были как автомат Калашникова — в грязи, но не ломаемся. Есть и люфты, есть и запас прочности, есть и способ быстро перебрать — и снова в дело. Не знаю. Давай я тебе лучше свой факт покажу, а ты посмотришь. Не выключай камеру.

Лапин вышел с телефоном из дома, осторожно установил на скамейке так, чтобы был виден весь двор.

— Вот, смотри мой кирпич! Видишь, картошечка растёт? А глянь, яблоки какие! — схватил лопату, провернул в руках. — И вот мой кирпич. А ещё — вот!

Он опустился на колено и прикоснулся обеими ладонями к земле. Потом показал на песочницу, где игрались внуки.

— Это мои кирпичи. И отец мой, и деды, и прадеды — они все из такого кирпича стену строили. И ни разу эта стена не обрушилась. А ты? Твои кирпичи из какого теста? Ладно, бывай, корреспондент. Если ещё чего хочешь спросить — ты звони. Всегда помогу чем могу.

Френк закрыл ноутбук, отодвинулся от стола. Промокнул нос бумажным платком, выпил таблетки. Ему было не очень приятно сейчас. Он только что говорил с мужчиной, который старше на пятнадцать лет. И при этом бодрый, сильный, подтянутый. Весёлый. Человек-победитель.

Френк вышел в ванную, чтобы приложить мокрое холодное полотенце к голове, которая привычно начала кружиться и побаливать к середине дня. Краем глаза заметил себя в зеркало и тут же отвернулся. Всего сорок лет, а весы показывают уже почти 130 килограммов… При том что в социальном продуктовом наборе всего две банки мясных консервов на неделю.

«Как мы выжили», — он представил себе обложку книги. А мы ли выжили? И не рано ли говорить о выживании?

Он взял телефон и набрал номер редактора.

— Линда, я уже не уверен, что мы вообще должны включать в эту книгу какую-то информацию про русских. Они совершенно ломают нам оговоренную картину.

— Сделаем вид, что про них просто забыли? — охотно отозвалась Линда.

— Нет, босс. Сделаем вид, что их там просто не было.

Андрей Мартьянов

Золотая баба

— Пожалуй, это была самая странная весна на моей памяти. Вы не поверите, но даже свет казался каким-то другим. Выйдешь на улицу, и солнце будто иначе светит. Видимо, чисто психологический эффект. Вы, конечно, не помните?

— Не помню, — послушно согласился я. — Весной двадцатого мне было пять с половиной лет. Единственное воспоминание — блины на даче у бабушки, куда нас отправили из города от греха подальше.

— Ребенок мыслит категориями удовольствий и запоминает в основном что-то приятное, доброе, — кивнул Владимир Леонидович. — С возрастом это меняется. В тогдашние пятьдесят два года моя память отложила именно что общую странность ситуации. Я с самого начала предполагал, что мы переживаем исторический момент, мечту любого историка — помните ведь Тютчева с его «минутами роковыми»? Правда, никакого блаженства ни я, ни друзья и коллеги, решительно не испытывали. Было очевидно, что со стремительностью невероятной — всего за месяц! — меняются эпохи, а неизвестное будущее всегда тревожит… Буквально за одно мгновение почти по всему миру схлопнулись сразу несколько важнейших отраслей: гражданская авиация, сфера обслуживания, туризм, общественное питание. Закрылись государственные границы, тогда считавшиеся понятием абстрактным, ненужным пережитком ХХ века!

— Да уж, — вздохнул я. — Картина малоприятная.

— Представляете себе на табло в аэропорту сплошные красные строчки? «Рейс отменён, отменён, отменён»? Думаете, было приятно наблюдать такое своими глазами в прямом эфире? Мы-то в итоге отделались лёгким испугом и уже к осени восстановили объёмы перевозок, а каково пришлось южной Европе, к примеру? Особенно регионам, где доходы от туризма являлись едва не основной статьёй дохода?..

Доктор Немкин, с которым я вёл беседу о событиях двадцатилетней давности, являл собой абсолютно неистребимый и вечный тип «многоучёного старичка в беретике». Убеждён, такие старички существовали даже в эпоху неандертальцев, они рассказывали и ненавязчиво поучали при фараонах и цезарях, в Средние века, при многочисленных Людовиках, до исторического материализма, при его расцвете и после оного. Только фасоны беретиков менялись, причем я свято убежден, что старички носили их даже в палеолите.

Мы вдвоём неторопливо шли по длиннющему, скудно освещённому коридору, вполне подошедшему бы в качестве декораций для съёмок техногенного ужастика. Под потолком проложены трубы и кабели, мерцают синеватыми огоньками кодовые замки на редких дверях, тихо гудит вентиляция. Миниатюрные камеры наблюдения через каждые пятнадцать метров. В таком интерьере более чем органично смотрелась бы зубастая инопланетная кракозябра, желающая закусить представителем столичного журнала и музейным смотрителем с научной степенью — то есть мною и Владимиром Леонидовичем.

Да-да, никакой ошибки: окрашенный казённой блекло-зелёной краской угрюмый коридор на глубине сотни с лишним метров вел в музей. Обитатели закрытых городов-«почтовых ящиков» ещё с полузабытых советских времён обожали увековечивать свою историю, собирая всевозможные артефакты — от трогательных фотографий и писем 50-х годов прошлого столетия, когда только начиналось строительство засекреченных спецобъектов, до образцов продукции, наподобие ядерных боеголовок или загадочных приборов, назначение которых простому смертному неведомо, и слава богу — меньше знаешь, крепче спишь.

Я наивно полагал, что музейчик «почтового ящика» Пермь-32 будет находиться при старинном доме культуры сталинского стиля, украшающем главную площадь затерянного в предуральской тайге чистенького городка. Однако, доктор Немкин уверенно повёл меня в подвал здания администрации и открыл библейских размеров стальную дверь со штурвальным замком. Уверен, этот притвор способен выдержать падение астероида размером с Эльбрус. Артефакт, наглядный памятник Холодной войне. В шахтный лифт-подъёмник, доставивший нас в недра под Пермью-32, без затруднений поместится взрослый африканский слон — и ещё место останется.

— Вы, кстати, первый из журналистов, кто здесь оказался, — нейтрально-заинтересованным тоном сказал смотритель. — Как вам удалось добыть разрешение?

— Я не журналист. У нас научно-популярное издание, курируемое Росэнергокосмосом, так что санкцию давали с самого верха: видимо, решили, что пора приоткрыть завесу над некоторыми… гм… обстоятельствами. В конце концов, именно здесь всё и началось.

— Не так чтобы конкретно здесь, — покачал головой Владимир Леонидович. — Это была довольно занятная история, мы вмешались лишь в финале. Слышали когда-нибудь о субкультуре «выживальщиков»?