Кицунэ - Белянин Андрей - Страница 1

Андрей Белянин

Кицунэ

В двадцать семь лет было бы желательно уже хоть чего-то достичь. Пусть не попасть в список Форбс, не занять своё место в рядах долларовых миллионеров, не отметиться в министрах, политологах, депутатах, бизнесменах, блогерах, но стать хоть кем-то! Однако окончить университет в Москве, не суметь найти работу в столице, вернуться домой, где начинать карьеру со службы ночным сторожем в провинциальном доме-музее Велимира Хлебникова, – это почти дно…

Я поднял воротник тонкого плаща, поправил шарф, вздохнул ещё раз, закинул тяжёлую сумку за спину и ускорил шаг. Сегодня нужно было прийти на работу на час раньше. Звонила старший научный сотрудник Ольга, предупредить, что у них в гостях делегация хлебниковедов из Японии, значит, могут засидеться допоздна, иногда в подобных случаях приходится просто помогать с расстановкой и уборкой столов и стульев. Директор – пожилой человек, а сама Оля, как и её напарница Настя, тоже никак не отличается особой физической силой.

Впрочем, и дома мне заняться нечем, так что особых проблем в связи с более ранним выходом на работу не было. Художник на вольных хлебах почти всегда слишком волен, а уж художник-иллюстратор, видимо, вдвойне.

– Надо было учиться на дизайнера, – бормотал я, пряча лицо от порывов осеннего ветра с мелкими каплями дождя. И да, в современной книжной индустрии работа иллюстратора является не самой востребованной.

Большинство нынешних художников книги стоят на потоке, делая по четыре-пять-шесть обложек для пустопорожних детективов или нетребовательного фэнтези в месяц! Иначе никак не заработать на жизнь. Иллюстрации в этих случаях не требуются вообще. У меня так сокурсник работает в Питере, днём торчит в издательстве, а по вечерам лепит на компьютере обложки к дискам порнофильмов. Его право, ему семью кормить, остальное не важно.

Я сам не слишком дружу с техникой, рисуя по старинке на бумаге или холсте. Последний нормальный заказ был на десять полосовых иллюстраций для сборника стихов местного чиновника за счёт спонсоров из Газпрома. Стихи корявые и подобострастные, про любовь к добыче газа и родному краю, но рисовать в перьевой графике наш Кремль, старые церковки, каналы и городские пейзажи было довольно интересно.

Однако речь не об этом. На определённом этапе жизни я понял, что жаловаться на жизнь, здоровье, погоду, да на что угодно – абсолютно бесперспективное занятие. Во всех смыслах. Даже ради того, чтобы просто выговориться перед случайным попутчиком в плацкарте. Любая жалоба сама по себе несёт отрицательный заряд как попытка в той или иной мере переложить собственные проблемы на чужие плечи, требуя участия, сострадания, скупых слёз – ты, главное, только держись, братан, всё будет хорошо! Ненавижу, сам себя ненавижу…

Я живу отдельно от родителей, здоровый лоб под два метра, в маленькой однокомнатной квартирке, доставшейся по наследству от бабушки и переоборудованной мною под художественную мастерскую. Ем доширак, готовить не люблю, сплю на раскладном диване, убираю со стола раз в неделю, много рисую, хорошо ещё не пью. Возможно, потому что не на что, хотя одинокий, непьющий художник всегда вызывает лёгкое подозрение в чём угодно, от тайного веганства и поедания праны до ниспровержения существующего государственного строя.

В этом смысле работа в музее спасает, ночному сторожу редко приходится общаться с людьми. Кто-то считает подобную замкнутость первым признаком психических заболеваний, но я не уверен, что всё так уж плохо. В конце концов, это мой мир, мне в нём почти комфортно.

Да, одному. С бумагой, тушью и моими рисунками. Могу извиниться за то, что я именно такой, но, по совести говоря, кому оно надо…

– Алексей, вы очень вовремя, – приветствовала меня маленькая хрупкая девушка в очках, длинной юбке в пол и толстом свитере ручной вязки. Это и есть старший научный сотрудник нашего музея, её зовут Ольга, она вечно мёрзнет, но это и неудивительно – здание ещё дореволюционное, там всегда холодно, даже летом. – Всё уже заканчивается, гости уходят. Мы оставили вам торт.

– Спасибо, я уберу стулья, и…

– Нет, нет, – улыбнулась она, – это же японцы, представляете, они сами всегда всё убирают. У них в стране культ чистоты, с детства так воспитываются. Извините, что вызвали вас пораньше, но вы хотя бы посидите с нами за столом?

Вот этого не надо, я поблагодарил, конечно, но предпочёл уйти к себе в подсобку. Сидеть со всеми, пить чай, вести умные разговоры о литературе в целом и Хлебникове в частности – это не моё. Я не ценитель творчества «будетлянина», а такое в музее не прощается. В этом плане им лучше без меня, как и мне без всех. Поэтому я немного удивился, когда через полчасика в подсобку шагнул невысокий, совершенно рыжий (!) мужчина с короткой стрижкой, в чёрном костюме, в маленьких очках, с плохо скрываемым косоглазием и широчайшей улыбкой.

– Зидаратуйте!

– Здравствуйте. – Я встал навстречу гостю.

Он поклонился. Я поклонился в ответ. Мужчина смотрел одним глазом на меня, другим в окно и улыбался. Я не знал, что делать дальше. Вежливое молчание затягивалось, но я не понимал ни английского, ни японского, а он явно запомнил по-русски только «камыши-времыши» и «лебедиво».

Положение спасла вовремя появившаяся Оля:

– Профессор Сакаи, мы вас потеряли. Это не то крыло. Пойдёмте, пойдёмте!

– Сипасиба. – Он ещё раз поклонился мне, неуклюже развернулся на выход, сбил мою сумку с табурета, улыбнулся ещё шире, поднял, поставил обратно, поклонился и позволил себя увести.

Смешной человек, хоть и профессор. Но вежливый и ненавязчивый, в последнее время такие люди становятся редкостью. Если в Японии все такие, то мне, наверное, туда. Но не пустят, конечно. Там и своих художников-иллюстраторов хватает, у них это целая индустрия.

Я прикрыл глаза, на минуточку вспоминая разноцветные гравюры того же Хокусая и даже близко не представляя себе, что произошло парой минут раньше, в какую удивительную историю втянул меня косоглазый японец, случайно заглянувший не в ту комнату. Впрочем, случайно ли?

…Когда все покинули здание, я привычно обошёл все помещения, проверил задвижки на окнах, вырубил везде свет, отключил камеры внутреннего наблюдения (экономия!), щёлкнул переключателем настенного пульта сигнализации. Вроде всё. Можно было вернуться к себе в подсобку, достать блокнот, гелиевые ручки и…

– Господи, торт пропал, что ли? – Я с подозрением покосился на оставленный для меня большой кусок шоколадного торта с кремом и дроблёными орешками. Подошёл, принюхался.

Нет, кажется, всё свежее, но сквозь манящий аромат шоколада всё равно неуловимо проскальзывали кисло-пряные нотки запаха псины! Откуда, с чего?! Собак вроде бы и в соседнем дворе не было, при музее тем более никакой домашней живности не допускалось. Даже случайно забежавшие тараканы у нас не задерживались, им тут есть нечего.

Я раскрыл форточку в надежде, что запах улетучится, заварил крепкий чай и полез в свою рабочую сумку. В лицо буквально ударило такой ароматической концентрацией, словно я взасос расцеловал какого-то мохнатого, да ещё и насквозь мокрого пса!

– Что же тут творится-то, джедай мне в печень?

Когда я раздражаюсь, то вместо привычного всем мата (а он бесит меня вдвойне!) использую ругательства в стиле сериала «Звёздные войны», чьим фанатом я был много лет. Сейчас мне кажется всё это неким проявлением инфантилизма, как отказом взрослеть, но эта странная привычка прошла со мной через годы.

– На первый взгляд здесь никто не сдох, – вслух бормотал я, перелопачивая содержимое сумки.

Блокнот для рисования, с хорошей бумагой и твёрдой картонной обложкой, набор цветных гелиевых ручек, они более пластичны в рисунке, чем фломастеры, два твёрдых карандаша, мягкая стиральная резинка, неновый смартфон – вот, собственно, и всё. Никакой мокрой собаки, ничего не…