Памятник Дюку
(Повести) - Воинов Александр Исаевич - Страница 39

Она долго вертела проржавленный французский замок. Наконец дверь скрипнула и распахнулась, В темном проеме стояла долговязая фигура Андрея. Он зябко держался за воротник пальто.

— Быстрее входи!

Андрей прошел, неловко задев ее плечом, и почти упал на ближайший стул. Тоня проверила, заперлась ли дверь, и, подергав ее, вернулась в комнату.

Свеча почти потухла, и ее неверный свет, колеблясь, расползался по комнате. Две тонких звездочки горели на стеклах очков Андрея; глаз не было видно, но по тому, как он тяжко откинулся назад, по его прерывистому дыханию, Тоня поняла — ему плохо.

— Что с тобой? — спросила она, подсаживаясь рядом.

— Сердце!.. Дай воды, — проговорил Андрей, и очки, блеснув, погрузились в сумрак.

Тоня сходила на кухню, погремела посудой, в темноте нащупав железную кружку, налила из-под крана воду и вернулась в комнату.

Андрей пил долго, словно изнывал от жары и жажды.

— Давно это у тебя? — спросила Тоня, когда Андрей поставил кружку на стол и как-то по-детски глубоко вздохнул.

— В первый раз в катакомбах два месяца назад схватило. — Андрей кашлянул и помолчал. — Ну, а теперь легче… От патруля пришлось удирать, — добавил он с веселым смешком.

— Что случилось? — строго спросила она. — Зачем рисковал?

За окнами тихо, и тишина эта смягчала тревогу. Хотя они были однолетки, но рядом с ним Тоня чувствовала себя совсем взрослой. «Так и проваливаются, — сердито думала она, — из-за таких вот мальчишек».

— Присядь поближе, — сказал Андрей и, хотя никто не мог их подслушать, подождал, пока Тоня придвинула стул и села. — Сегодня по Дерибасовской гулял Камышинский, — проговорил он тихо, с тем внутренним недобрым значением, которого Тоня сразу не поняла.

— Кто он, этот Камышинский?

— Был в нашей группе.

— А до войны где работал?

— Как будто в кино — администратором!.. Сам вызвался остаться. А месяц назад вдруг исчез. Только через неделю мы узнали, что он арестован. И вдруг сегодня днем иду по Дерибасовской — смотрю гуляет!..

— Возможно, освободили! — Она никак не могла уловить связи между Камышинским, который гулял по Дерибасовской, и ночным приходом Андрея, это еще больше раздражало ее. — Так что, ты до утра не мог дотерпеть, чтобы сообщить об этом? — спросила, уже не сдерживая злости.

— В том-то и дело, что нет! — Андрей мотнул головой, и в стеклах очков опять заплясали искорки. — Я ведь шел за ним сзади и наблюдал!.. А он меня не видел… За ним шли два агента, переодетые в штатское, и делали вид, что совсем им не интересуются. У табачного магазина Камышинский поздоровался с Яковлевым, а у входа в кино — с Нестеренко…

— Так! Так!.. — проговорила Тоня.

— А вечером их забрали!

Тоня встала и пересела на диван. Молчание. Было слышно, как потрескивал фитиль, плававший в лужице стеарина. Андрей приподнял фитиль, укрепил, пламя мигнуло и вспыхнуло ярче.

— Так что же тебя беспокоит? — спросила Тоня. Андрей помолчал, и она по-своему расценила его молчание. — А вообще, можешь больше в этом деле не участвовать! Отсидись дома! Скажи приметы, и я все сделаю сама, — резко сказала она.

Андрей шевельнулся, стул скрипнул.

— Что ты такое говоришь? Ты имеешь свое задание, а я свое. И не о тебе я вовсе думаю.

— А о ком же?

— О Федоре Михайловиче!

— Камышинский ведь гулял по Дерибасовской, а Федор Михайлович придет совсем в другое место, — сказала Тоня и сердито усмехнулась, — так что паниковать нечего!

Андрей кашлянул.

— Да в том-то и дело, что в конце Дерибасовской их ждала машина. — Тоня не сразу поняла, кого Андрей имеет в виду, потому что разговор ушел в сторону. — Когда они в нее залезли, я подошел вплотную и услышал: один, из гестапо, говорит Камышинскому: «Хорошо поработал, завтра в награду подышишь свежим воздухом на Приморском бульваре». Второй, который садился последним, только усмехнулся, и они умчались.

— А это точно был Камышинский? — спросила Тоня; этому сумбурному мальчишке все могло показаться.

— Да я его как тебя видел! — обиделся Андрей. — У него плечи, словно доски — тонкие и прямые, и ходит прихрамывая.

— Ну, ладно! — примирительно сказала Тоня. — А ты уверен, что он Федора Михайловича узнает?

— Конечно, узнает! Федор Михайлович не раз задания ему давал…

Помолчали. Каждый по-своему думал о том, что произошло и как тут быть.

Тоня думала, что завтра ровно в девять утра, когда она встретится с Федором Михайловичем у памятника Дюку, — кивок предателя, и командир погиб. Конечно, удобнее всего было бы поговорить в этой квартире, но по строгим правилам конспирации это невозможно. Кто-то из проживающих в доме знает Федора Михайловича.

— А ты пойди предупреди Федора Михайловича!

— Да как же я его предупрежу! Где я его сейчас найду, спрашивается? Он мне явку только через неделю назначил!

Они долго обсуждали, что можно предпринять. Как перехватить Федора Михайловича на пути к Приморскому бульвару? Прикидывали, с какой стороны он может пойти. По Потемкинской лестнице? От Воронцовского дворца? Перейдет Сабанеев мост? Как ни считали, выходило, что нужно не меньше пяти человек, чтобы расставить посты и поддерживать между ними связь. Где их взять? До встречи остались считанные часы, и собрать группу так быстро не удастся. А кроме того, это связано с новым риском. Ведь Камышинский знает еще многих.

— Подлец ваш Камышинский, — вздохнула Тоня. — Как же вы его раньше не раскусили?

— А он хорошо работал, — сказал Андрей. — Три машины мы с ним подорвали…

Забыв о сне, они обсуждали все варианты, которые могли возникнуть и осложнить встречу.

Конечно, Камышинского могут вывезти из тюрьмы позднее девяти утра, но на это нельзя надеяться. Затем, в момент встречи Федора Михайловича с Тоней он может находиться на другом конце бульвара. Это тоже вполне вероятно, но на это также нельзя надеяться… Так на что же можно надеяться? На что?.. Они договорились, что, если Камышинский будет на бульваре, Андрей дотронется до подбородка…

У краев одеяла, занавешивавшего окно, проступили бледные полосы. Андрей встал, подошел к окну и, откинув одеяло, растворил его настежь.

В комнату ворвался поток холодного воздуха. Наступал рассвет. В сумеречном свете чернели голые ветви, платанов. Откуда-то с моря донесся сиплый гудок парохода.

— Поспим немножко! — сказала Тоня. — Ты уйдешь в восемь часов, а я в половине девятого… Что же будем делать? — снова, в сотый раз, спросила она, пристраиваясь на диване.

Андрей сдвинул стулья, приспособил к голове жесткий диванный валик, прилег и тихо, блаженно вздохнул.

— Ну что? — повторила Тоня.

— Спи!.. Спи!.. — сонно ответил Андрей. — Это уже мое дело обеспечить… — Повернулся на бок и тут же заснул.

А Тоня еще долго смотрела в открытое окно, за которым нарождался день, и думала: куда ее бросает жизнь? Да, если бы года полтора назад кто-нибудь ей сказал, что она станет связным подпольщиков, она постучала бы этому романтику пальцем по лбу — друг, ты в своем уме?

Сон к ней так и не пришел…

Она вышла из квартиры ровно через тридцать минут после того, как ее покинул Андрей, держа в руках хозяйственную сумку. Деньги положила на самое дно, под старый бумажный кулек, а сверху придавила молочным бидоном. Теперь у нее был вид хозяйки, отправляющейся по домашним делам.

Каждый шаг, который приближал ее к Приморскому бульвару, натягивал нервы. Она пристально вглядывалась в одиноких мужчин, за которыми в небольшом отдалении шли двое-трое. Этот?! Этот?! Этот?!

С Дерибасовской на Пушкинскую выехало несколько машин с солдатами и на большой скорости направились в сторону вокзала. Солдаты пели песню.

Андрея она увидела сразу. Он стоял у постамента пушки и заворачивал пожилому человеку рыбу. Однако через мгновение, как только покупатель отошел, потер подбородок: Камышинский на бульваре!

Часы на городской Примарии показывали без пяти девять. Ровно столько, сколько требуется, чтобы неторопливым шагом дойти до памятника Дюку.