Команданте Мамба (СИ) - Птица Алексей - Страница 46

Ссыпав всё найденное в кожаный мешочек, и, собрав красивые вещи, сделанные из дерева, кожи, кости, а также, скатав роскошные ковры, мы вышли из дома, оставив его для разрушения бывшим рабам и новым воинам. Оставляемые здесь женщины, меня не интересовали, их судьба тоже, в том числе, и судьба сестры Аль-Максума.

Я — не он, и не воюю с женщинами лично, а на всё остальное — воля Аллаха.

Оставался последний очаг сопротивления — караван-сарай, но и он уже был взят людьми Ярого. Руководил штурмом сам сотник, сопротивление было, хоть и ожесточённое, но непродолжительное, и быстро сломлено.

Выполняя мой приказ, всех, не оказавших сопротивление, взяли в плен. Те же, кто оказал сопротивление с оружием в руках, были убиты на месте, независимо, был ли это купец, раб, или солдат. Купцы и караванщики были собраны в одно просторное помещение, пока их грабили, и ждали моего прибытия. Так что, у них было время обсудить последние события, и, конкретно, меня.

Войдя в помещение, я осмотрел публику. В принципе, ничего примечательного, обычные толстопузы, много о себе возомнившие. В эту компанию, совершенно, конечно, случайно, затесался абиссинский еврей, представитель одного из семитских племён, что издревле проживали на территории современной Эфиопии, выделявшийся среди них тонкими чертами лица, и отсутствием явно выраженных признаков принадлежности к мусульманской вере.

Не успел я войти, как привели ещё с десяток местных толстосумов. Вспомнив фильмы про революцию, виденные мною ещё в глубоком детстве, и оставшиеся в памяти, исключительно из-за удивления, которое они во мне вызвали, я решил провести небольшое шоу, исполнив в нем главную роль. Зрители-то уже были, неблагодарные, правда. Но, надо показать высший класс, чтобы они смогли превратиться в благодарных неофитов.

— Ну что, граждане толстосумы, — начал я непростой разговор, пока мои воины обчищали их дома, и дома остальных, сейчас, исключительно несчастных, горожан.

— Позвольте представиться, Команданте Мамба! Вождь чернокожих, надежда народа банда, опора всех негритянским племён Центральной Африки. Прибыл к вам, исключительно, с миссией присоединения этой территории к территории банди-тов, которыми я имею честь управлять.

— В Лондоне, Париже, Стокгольме и Петербурге не бывал, но имею представление. Вы все деловые люди, поэтому, перейдём сразу к делу.

— Где деньги, сволочи, — резко и дико заорал я.

Подобного напора и экспрессии не ожидал никто, поэтому они даже не смогли испугаться, а застыли там, где их застала моя буря эмоций, разинув рты, в немом восхищении, перед моим талантом вымогателя.

— Ну что ж, господа присяжные заседатели, приступим к нашему заседанию. Мы уже прозаседались, но время не приемлет суеты, а прямо кричит о своей текучести и быстротечности.

Время — деньги, и посему…

— Где деньги, господа, — снова заорал я на них. Подобного хода опять не ожидал никто, и они снова пропустили удар, причём трёх очковый в своё гм… ну, не будем пошлить, не будем. Здесь собрались одни серьёзные люди, поэтому Ленин…

— А, вы не знаете, кто такой Ленин? Ну, не важно. Так вот, Ленин — он завещал делиться, а, особенно, неправедно нажитыми богатствами, поэтому попрошу вас со мной поделиться. Революции нужны деньги, деньги, и ещё раз деньги. А разве вы не хотите помочь чёрной революции, духовным лидером которой я являюсь?

Ну, это зря, я считаю, что это неправильно, и поэтому…

— Где деньги, мать вас, перемать. Где вы их прячете, жирные толстопузы, сто килограмм моркови вам в рот, и картошку в то место, на котором вы все сидите.

Всё, клиенты поплыли, уже ничего не соображая, и, не понимая, где они находятся, и что им говорят, на ломаном языке. Ну, не совсем ломаном, ещё и переводчик был, хоть он и не знал всех слов, что я говорил, но смысл умудрился передать без искажений.

Ну, а мои эмоции, были видны и так, не прикрытые, ничем. В довершении к моему спичу, я велел разжечь костёр, и пожелал подзакусить жирной печенью и ожиревшим сердцем одного, а лучше, сразу трёх, жирдяев, только по недоразумению ставших уважаемыми людьми, и, по совместительству, купцами.

— Давно, я что-то не ел человечины, — громко сказал я, довольно потирая свои потные, широкие, как лопата, ладошки, и сладострастно подмигивая всем купцам, одновременно оглядывая каждого из них, на предмет поиска наиболее вкусных частей.

— А из худых надо сделать колбасу, салями, например, или полукопчёную, а из толстых — докторскую, с большими кусочками жира. А, может, чивапчичи замутить, тоже дело, либо шашлык.

Увидев, что многие из них, бывшие от природы смуглыми, или очень тёмными, стали стремительно бледнеть и сереть, я прекратил упражняться в озвучивании гастрономических изысков, и, уже в более спокойном ключе, потребовал сдать все ценности, милостиво разрешив оставить у себя свой товар, и слоновую кость, которая мне была неинтересна. Да, это, безусловно, самый дорогой и востребованный товар, но тащить с собой тяжёлые бивни, мне не улыбалось.

Мало-помалу, я разговорил их, и привёл в чувство. Не обошлось и без трагедий. Один из купцов оказался излишне впечатлительным, и умер от инфаркта, или, как раньше говорили, от разрыва сердца. Да, не все могут выдержать режим: «И Остапа понесло». Спишем это на невоенные потери, не комбатанты вы мои.

Каждый из купцов, вытащил свои заначки, помимо тех, что мы и сами нашли, и добровольно сдал всё, чтобы спасти свою жизнь, и тело от поругания и съедения. В том, что я их могу схарчить, они нисколько не сомневались, глядя на мою добрую, сморщенную от любви к ним, физиономию.

Я всегда знал, что неотразим, и от моих предложений, редко кто отказывался. Но, раньше это прокатывало с девушками, а теперь — с взрослыми, смуглыми дядями. Товар и жизнь я им, действительно, оставил, ну и всех их родственников, прислугу, и имущество, немножко потрёпанное и потасканное, ну, что ж тут поделать, это война.

Взамен я получил не только деньги, драгоценности, и золото, в виде мелких самородков и песка, но и подробные карты, с нанесёнными на них караванными путями, колодцами, реками, удобными переправами, и прочим, прочим, прочим.

Конечно, они не всё мне рассказали, и не всё отдали, и не все, имеющиеся карты, показали. Ну, да я не гордый, и понятие имею, что и себе можно что-нибудь оставить, и обмануть чёрного негодяя, тоже можно, но так… чуть-чуть, разве.

В городе мы не задержались. Ограбив его, забрав всё продовольствие, которое смогли унести, и найденное оружие, а также, увеличив свою численность, за счёт освобождённых рабов, решивших идти с нами, мы двинулись по караванному пути, мимо, обмелевшей реки Бахр-эль-Газаль, являвшейся местной водной артерией, и, в период дождей, становившейся полноводной и судоходной рекой.

В штурме Ньялы погибло двенадцать моих воинов, из чёрных сотен, и десять из них, было из сотни аспидов. И, всего два, из сотни стрелков-хамелеонов. Остальные погибшие, были из присоединившихся к нам рабов и добровольцев. Их, как раз, погибло больше ста человек, и много было раненых.

Пройдя один дневной переход от Ньялы, я сменил направление и остановился лагерем возле пересохшей реки. Там, где не было заболоченной местности, и принялся оказывать помощь раненым, а Ярый стал пересчитывать трофеи и винтовки, а также всех, кто шёл с нами от Ньялы.

Здесь нас и нашёл давешний представитель семитского племени Абиссинии, который не упустил случая подзаработать на необычном негритянском вожде.

Приехал он на ослике, а с ним было всего трое телохранителей, и ни у кого из них, не было ружей, одни только копья, луки, и мечи. Искал он меня, и был очень удивлён, когда увидел, с окровавленными по локоть, руками, и забрызганной мордой лица, той же кровью.

Нет, дело не в том, что у меня были руки по локоть в крови, это, как раз, его не удивило. Удивило его то, что я лечил, и проводил небольшие хирургические операции, со знанием дела, кромсая и сращивая перебитые и раздробленные кости, и накладывая шины и повязки. Естественно, что я не хирург, но и пациенты не жаловались, и были рады, хотя бы такой помощи.