Тайна Академии Хальторн (СИ) - Эймс Глория - Страница 4

Руки Двена осторожно продвигались, исследуя каждый выступ, ямку, округлость и сгиб на моём теле. Закрыв глаза, я полностью отдалась этому наслаждению. В этот миг я поняла, что могу абсолютно доверять Двену, не думая ни о чём и ни в чём не сомневаясь. И постепенно по ласкавшему кожу лёгкому ночному ветерку я начала понимать, что на мне всё меньше ткани — платье само собой соскользнуло, открывая всё, что ещё никому не удавалось увидеть.

Дыхание Двена становилось горячее, поцелуи — настойчивее. Плавясь, как лёд под солнцем, я даже не пытаясь ответить на его прикосновения, только всё больше погружаясь в собственные ощущения. Наконец, последний клочок одежды между нами исчез, и я почувствовала, как дрожит его напряжённое от желания тело.

Сейчас это произойдёт! Прямо сейчас! От накатившего волнения я чуть не задохнулась, а сердце бешено заколотилось. Почувствовав это, Двен вдруг насторожённо замер:

— Всё хорошо?

— Да, да, — выдохнула я. — Только не останавливайся!

Всё внутри меня откликалось на его движения. И я хотела его, поддаваясь и раскрываясь навстречу. Мне пришлось закусить губу, чтобы не выпустить вскрик — больше всего я боялась, что он опять остановится, решив, что я передумала.

Но Двен не остановился, он продолжал двигаться, даря искристое наслаждение, и потом, когда мы уже лежали на плаще, раскинувшись и глядя в небо, он согревал меня мерцающим пологом пламени.

— Ты ведь впервые…? — Двен не договорил, но в его тёмных глазах читалось продолжение фразы.

— Я многого не помню, — ответила я. — Но такого бы не забыла.

Он ласково погладил меня по щеке, едва касаясь кончиками пальцев, а затем обнял так, будто боялся, что сбегу прочь сию минуту. Положив голову ему на плечо, я видела, как звёзды движутся в вышине, сменяясь еле заметным свечением на востоке.

Утренний туман застал нас на том же месте. Мы лежали, обнявшись и переплетясь, словно давно сросшиеся корни соседних деревьев, что оказались слишком близко. Двен нежно поцеловал меня:

— Пора идти, а то опоздаем к выезду в Хальторн.

Мы вернулись и успели к последнему экипажу, отходившему в замок. С этой ночи началось моё настоящее постижение магии стихий. Двен помогал и направлял меня, моё мастерство росло, и всё же… Меня не покидало чувство, что тогда, на холме, он хотел рассказать нечто важное, но почему-то передумал.

Глава 5. Угасание

Первый год обучения в академии был насыщен событиями. Ни дня не проведя врозь даже во время промежуточных экзаменов, мы вместе прошли все необходимые испытания. Двен помогал мне осваивать магию пламени, и огненная стихия щедро делилась с нами своими тайнами. Какой бы рискованный проект мы ни задумывали, нам всё удавалось.

Днём мы совершенствовали навыки, прилежно упражняясь в магии, а вечера были всецело нашими. В окрестностях Хальторна не осталось ни одного укромного уголка, что мы бы не знали. На каждое время года, на любую погоду у нас было своё любимое место. В погожее тёплое время мы осваивали лужайки и безлесные вершины холмов, а когда начинались холодные ливни, нас радостно встречали укромные пещеры на склонах холмов, спускавшихся к озеру.

Перемежая поцелуи и внезапные озарения, требовавшие немедленной проверки магией, мы скользили в пространстве и времени, не сомневаясь в прошлом и будущем.

Каждый камень в лесу носил следы нашей магии. Каждый ручей тянулся к нам, чтобы одарить силами. Каждый куст остролиста стал нашим сообщником, храня мгновения нашей любви.

На исходе учебного года мы получили специальную стипендию, которой удостаивались лишь особо отличившиеся студенты. Многие мои финансовые сложности сами собой решились благодаря этому, и я ничуть не умаляла заслугу Двена в том, как далеко мы продвинулись.

Но день за днём у меня появлялось всё больше вопросов, на которые я не находила ответов. Как бы я ни старалась понять, что происходит в сердце и разуме Двена, с каждым днём запутывалась всё больше.

Его что-то беспокоило, но не настолько, чтобы он был готов обсуждать это со мной. А может быть, именно со мной. Причины его тревоги оказывались всякий раз вне пределов моего понимания. Иногда невзначай сказанное мною слово делало его сосредоточенным и даже мрачным. Порой он вдруг сам начинал пристрастно выспрашивать меня о каких-то незначительных мелочах, становясь неприятно-настойчивым. По тому, как он реагировал на мои ответы, никогда не было понятно, устроили они его или нет.

В какой-то момент я приняла решение больше не упоминать ни войну, ни мои довоенные воспоминания. Впрочем, этих воспоминаний было не так уж много: комната в старом каменном доме, какие-то лица, уже ставшие мутными под слоем новых впечатлений, ослепительно-синий край шёлковой ткани, пролетающий перед глазами.

Мне иногда снилось всё это, в разных сочетаниях, смешанное с дневными, только что пережитыми событиями. Но никогда новые подробности не всплывали в моей памяти даже во сне.

— Грустно, что я так мало помню… — однажды сказала я, когда Двену вновь захотелось устроить допрос.

Он пожал плечами:

— Возможно, тебе это на пользу. Не помнить то, что оказалось утраченным — в наше послевоенное время многие сочли бы это роскошью! А тебе повезло.

— Ты прав, — согласилась я. — Но иногда хочется понять, что именно ускользает от меня…

В тот вечер я впервые рассказала Двену о себе всю правду, ничего не утаивая. Почему-то тогда я сочла это хорошей идеей.

Я рассказывала то по порядку, вспоминания самое начало нового отсчёта моей жизни, то вдруг отвлекаясь на незначительные подробности. Но он слушал так внимательно, что казалось: я должна поведать всё, что только есть в моей короткой памяти.

Когда я впервые после объявления мира вышла в город, то не нашла ни одного знакомого лица. Я бродила, пытаясь вспомнить, куда идти, но улицы лежали в руинах, город практически стёрло в пыль магическое противоборство. Война длилась слишком долго, и первое время никто не мог поверить в то, что всё закончилось. Люди боялись передвигаться поодиночке, предпочитая чувствовать плечо товарища. Тихие разговоры, осторожные взгляды.

Простые смертные, выжившие в междоусобице, приспособились быстрее. Их память устроена таким образом, чтобы уметь забывать всё то, что не требуется им в каждодневных хлопотах. Хотя весь Имоледо превратился в груды камней и битого кирпича, смертные понемногу восстанавливали здания своими малыми силами. Не осознавая, что трачу магию впустую, я начала наугад вспоминать заклинания, помогая им разбирать завалы.

Там меня и нашёл магистр Форгран. Помню, как пожилой маг в прожжённом в нескольких местах, но дорогом плаще подошёл и внимательно посмотрел на меня:

— И долго ты планируешь убивать себя таким способом?

— Вы о чём, простите? — Я остановилась, а рядом со мной повис в воздухе очередной булыжник, что я собиралась перекинуть.

— Ты оторвана от источника магии и тратишь силы. Это закончится печально, — объяснил маг. — Ты вообще помнишь, кто ты и как обрела магию? Хоть что-то помнишь?

— Не помню, — честно призналась я.

— Идём, — твёрдо сказал он. — Здесь тебе не место.

Я давно привыкла не доверять первому встречному, но в голосе и чертах лица этого мага мелькнуло что-то настолько располагающее к себе, почти родное, что я без размышлений пошла за ним. Оказалось, не зря: меня привели в полуразрушенный особняк Тарио — временное пристанище для раненых и пострадавших на войне магов.

Вся семья могущественных магов Тарио погибла ещё в начале войны, но магистр Форгран нашёл средства для того, чтобы хоть немного привести уцелевшие покои в порядок. Смертные и уцелевшие маги заботились о нас, помогали восстановиться, кому-то забыть об ужасах войны, кому-то — вспомнить недостающее.

Со мной всё обстояло сложнее, чем с прочими. Местный лекарь немало времени провёл в тщетных попытках вызвать хоть какие-то воспоминания, кроме тех, что неизменно вертелись в моей голове: только каменная стена комнаты, гобелены и синий шёлк.