Единственный свидетель
(Юмористические рассказы) - Ленч Леонид Сергеевич - Страница 6

— Я тебя умоляю, Павел, не бери ее! Она тебя погубит!

— Матушка, какая же я охрана, если я без оружия?! Подумай сама!

— Неужели ты собираешься из нее стрелять? Ведь ты же попадешь в себя!

— Маруся, обещаю тебе, что попусту я не буду тратить эти… боеприпасы; но если я увижу «попрыгунчиков» — будь спокойна! — я открою по ним… беглый огонь!

— Ты с ума сошел!.. Я тебя заклинаю, если ты только увидишь подозрительного человека, сейчас же бросай свою мортиру и прячься в парадном под лестницей!

— Нет, матушка, я никогда не был и не буду трусом и дезертиром. Я ваша охрана — и я приму бой!

…Итак, я стоял ночью у подъезда своего дома. Холодно, тревожно… Далекие выстрелы, грохот какой-то… Жуть!.. Скорей бы, думаю, смена!.. Вдруг слышу — за углом торопливые шаги… Сердце у меня забилось… Взял я свою пищаль за дуло, приготовился ко всяким неожиданностям… В крайнем случае, думаю, буду прикладом по башке лупить, потому что выстрелить я все равно не сумею!..

Выходит человек. В солдатской шинели, в серой заячьей шапке с ушами… Черная борода — как у Пугачева, лицо бледное… На ремне за плечами — винтовка.

Когда он подошел ближе, я увидел в свете фонаря, что у него вся шинель залита кровью…

Остановился. Посмотрел на меня. Я — ни жив ни мертв!.. Спрашивает:

— Гражданин, не знаете случайно, в этом доме доктор не живет?

— Вы ранены?

— Нет. Это товарища рядом ранило. Я его на перевязочный отнес. Зимний — наш, временным крышка! Ленин объявил советскую власть!

— Врач нужен для вашего раненого товарища?

Смотрю, он улыбается. И улыбка какая-то робкая, конфузливая.

— Нет, товарищ, понимаешь, другое тут дело… Пришел домой, а баба моя… рожает!.. Мучается, кричит. Отсюда недалеко… Вот приспичило ей не во-время!

Во мне заиграли профессиональные чувства. Говорю ему:

— Вам, можно сказать, повезло. Я — врач-акушер. Но я стою на посту, как видите. А до смены еще далеко. Как быть?

Он страшно обрадовался.

— Вот это — угадал так угадал!.. Сейчас все наладим. Кто вас должен сменить, товарищ доктор?

— Один наш жилец — Залевский.

— Это какой Залевский? Фабрикант?

— Да. У него фабрика мебели на Забалканском. Вы его знаете?

Он усмехается в бороду.

— Я у него, у кровопийцы, работаю на фабрике. Пошли, товарищ доктор, к Залевскому. Ничего, пусть буржуй поднимется раньше времени со своих перин, раз у Красной гвардии такой случай!

Идем. Поднимаемся на третий этаж, к фабриканту Залевскому. Я звоню. Молчание. Звоню еще раз. Молчание. Тогда мой «Пугачев», недолго думая, снимает с плеча винтовку и — бац! бац! — прикладом в дверь.

Слышим, туфли шаркают по полу. Потом сам фабрикант дрожащим голосом говорит из-за дверей:

— Имейте в виду — у меня в квартире ночуют десять мужчин-силачей, и они все вооружены до зубов…

Спутник мой ему очень спокойно:

— Это мы слышим, как ваши силачи зубами стучат. Да вы не бойтесь, мы не грабить вас пришли.

Тогда я говорю:

— Откройте, Ромуальд Сигизмундович! Это я, доктор Рогов. Я вам все объясню.

Слышим, чертыхается, ворочает шкафы, разбирает свою баррикаду, гремит засовами.

Наконец, отворил дверь. Увидел моего Пугачева в шинели, залитой кровью, и с винтовкой за плечами — побелел, сердечный, и сел прямо на пол. Сидит в голубых невыразимых на холодном полу, ноги раскинул, рот раскрыл и смотрит на нас, как петух на кухарку, которая пришла в курятник с топором в руках. Бормочет:

— Все, все берите!.. Только оставьте жизнь!

Ну, а когда узнал, зачем собственно мы к нему пришли, ужасно рассердился.

Поднялся с пола, оправился и стал визжать:

— Безобразие!.. Я буду жаловаться в домовый комитет! Врываются ночью, будят раньше срока! Какое мне дело до какой-то бабы?.. Надо вовремя рожать!

Мой спутник опять помрачнел.

— Помолчи, хозяин! Бери бердан, становись на пост, раз приказано!

Залевский взглянул на его лицо, пожал плечами и смирился. А я пошел к себе за чемоданчиком с инструментами.

Потом мы поставили нашего буржуя на пост.

Он взял у меня пищаль и сказал:

— Я подчиняюсь насилию, но я протестую!

А красногвардеец ему:

— Протестуй сколько хочешь, только с поста не сходи. Сойдешь с поста — худо будет!

…Вскоре я уже хлопотал у постели роженицы в полутемном подвале, где жил Сибирцев — так звали этого красногвардейца.

Через три часа все совершилось. Народонаселение мира — нового мира! — увеличилось на одного человека. Это был здоровенный мальчишка.

Отец взял его на руки, посмотрел на красное натужное личико, улыбнулся и сказал:

— Владимиром назову. В честь Ильича!

…А не так давно мне пришлось быть официальным оппонентом на защите диссертации одним молодым военным врачом…

Я — старый профессор, специалист в своей области — был просто поражен этой блестящей диссертацией на тему обезболивания родов. Самое же удивительное заключалось в том, что диссертант ухитрился начать свою работу еще во время войны, на фронте, работая в большом армейском госпитале.

Это свидетельствовало о его больших способностях. Звали его — Владимир Сибирцев. Я сидел на защите и волновался не меньше самого диссертанта.

Думал: «Он или не он?»

Когда все кончилось и Сибирцева поздравили с присвоением ему ученой степени, я не выдержал и сказал:

— Позвольте, доктор, задать вам один… вопрос в частном порядке.

— Пожалуйста, профессор?

— Вы ровесник Октября?

— Да, я родился в тысяча девятьсот семнадцатом году. И даже точно — седьмого ноября.

— Ваш отец мебельщик, работал на мебельной фабрике Залевского, участник штурма Зимнего дворца?

— Да! А вы его знаете, профессор?

Я не оратор. Но тут я сказал целую речь. Я рассказал аудитории все, что вы уже знаете, и закончил так:

— Я счастлив тем, что принял в Октябрьскую ночь собственную смену, которой мы, старики, можем гордиться!

Кажется, я даже прослезился тогда. Мы расцеловались с Сибирцевым. Аудитория устроила нам овацию.

Вот собственно и все. Теперь судите сами — удивительный это случай из жизни или нет!

1947

Романтика

Я сейчас на нашем дворе самая знаменитая. Когда я иду в булочную за хлебом или еще куда, на меня люди пальцами показывают. А мальчишки, те просто проходу не дают. Прыгают вокруг меня, как бесенята, и кричат:

— Тетя Настя, расскажите нам про китов!

— Тетя Настя, правда, что ваш сын убил говорящего кошколота?

А один — вот такой, от земли не видать! — третьего дня остановил меня и говорит:

— Тетя Настя, правда, что ваш сын прислал вам живого китенка?

— Правда, — говорю.

Он так и подскочил:

— Отдайте его мне! Вам все равно его негде держать! Он в ванной не поместится!

Я спрашиваю:

— А ты где будешь его содержать?

Он говорит:

— Мой папа заведует баней. Я его попрошу пустить китенка в бассейн для плаванья. И там он будет спокойно расти.

Я говорю:

— А кормить его чем вы с папой станете? Мылом? Или мочалками?

Он глазом не моргнул.

— Этот вопрос, — говорит, — мы, юные натуралисты, уже обсуждали. На такое дело каждый даст, сколько может, из киношных денег. Мы будем в складчину, всем двором, покупать для маленького кита свежую рыбу и фруктовое мороженое.

Долго не верил, что никакого китенка нет у меня. Даже заплакал.

А сын у меня действительно китобоец. Он плавает в ледовитых морях, за тридевять земель от Москвы, и стреляет в китов из гарпунной пушки. А попал он туда исключительно через свою… как ее… романтику. Сколько я от этой самой романтики натерпелась, сколько слез пролила, одна подушка знает!

И откуда она у него взялась, ума не приложу.

Муж мой покойный был человек степенный, положительный, работал слесарем в нашем домоуправлении. Выпивать — выпивал, но без особой романтики, в меру. Сама я тоже женщина сырая, сидячая, всю жизнь прожила в Москве, на Красной Пресне.