День Благодарения - Дибдин Майкл - Страница 18

18

До встречи с Люси я никогда особенно о детях не задумывался, кроме как о чем-то вроде катастрофы — с самолетом, например, — маловероятной, но всегда возможной при определенных обстоятельствах. Люси думала о них все время. И не только о своих. Я видел, как в супермаркетах она смотрела на младенцев таким взглядом, что ее могли бы арестовать, если бы в ней было хоть что-то отдаленно зловещее или подозрительное.

Подобного риска не существовало: в этом отношении, как и во всех остальных, в ней была искренняя естественность. В какой бы позе она ни лежала на постели, измятой нашей страстью, она выглядела безмятежной и прекрасной, как песок, выглаженный волнами. Прежде я ни разу не встретил женщину, которая вызвала бы у меня инстинктивное желание иметь от нее ребенка, а когда встретил, было уже поздно. И теперь меня вдвойне терзали прошлое и будущее, оба нереальные — мы, какими были тогда, и дети, которых у нас никогда не было.

«Ненавижу прошлое», — часто говорила мне Люси, отмахиваясь от него. Я его тоже ненавидел, но ненавистью, которая сама по себе уже означает живую связь.

Видимо, я снова задремал. Меня разбудил голос, голос, так хорошо мне знакомый. Люси просила обнять ее, шептала что-то о кошмаре. В этом ничего необычного не было. Она вообще спала плохо и часто просыпалась среди ночи от страхов, которые мне не удавалось ни понять, ни рассеять, словно ветер принес их из какого-то предыдущего существования, где среди игроков меня не было. Спасением от этой беспомощности было ощущение ее физического присутствия справа от меня. У жены и мужа в постели всегда есть свое постоянное место. Я был окном, она проходом. Я сонно потянулся, сжал ее плечо, потом грудь.

Мою руку резко отбросили. Я открыл глаза и обнаружил, что щупал мою соседку. Я многословно извинился, сначала на английском, потом на французском, и мне дали понять, что вопрос закрыт, и пока не будет повторения, никаких дальнейших мер принимать не станут. Мадам Дюпон умудрилась даже дать понять, что подобные заигрывания были для нее привычными — налог, который ей приходится платить за свою неотразимую красоту, и если они не заходят слишком далеко, она предпочитает терпеть их — а при некоторых обстоятельствах так и приветствовать, — но когда ее муж сидит всего в нескольких шагах позади, helas[8]…

Я еще раз извинился и прикинул, что, допусти я сходную ошибку с американкой определенного типа, то, вполне возможно, нарвался бы на иск в миллион долларов. Я не рискнул снова заснуть, докопался до моего плейера и кассеты, которую и вставил. Тут с громким «пинг!» вспыхнуло табло, и голос капитана по переговорной системе сообщил нам, что впереди ожидается некоторая турбулентность. Он еще не успел договорить, как ударила первая волна и самолет завибрировал, что-то бормоча.

По проходу ко мне кто-то шел. Освещение в салоне было пригашено, чтобы изображение на киноэкране было более ярким и четким, и сначала я счел, что вижу стюардессу. И тут же понял, что это пассажирка, женщина, которая предположительно была в туалете, когда вспыхнул сигнал «пристегнуть ремни». Хотя самолет трясло, она шла со спокойной невозмутимостью, опустив голову, чтобы видеть, куда ступают ее ноги. И только когда она прошла, я понял, что Люси молодеет.

Отстегнув ремни, я неуклюже перебрался через ноги мадам Дюпон. Одна из стюардесс пробежала по проходу и подтолкнула меня назад к креслу:

— Должна просить вас не вставать, пока сигнал не будет отключен, ради вашей безопасности и безопасности других пассажиров.

Я оглянулся на кресло позади себя, со стороны которого мне передали фотографию, снятую Алексис Левингер. Оно было пусто. Кресло у окна занимал типичный вскормленный на кукурузе детина со Среднего Запада в клетчатой рубашке и ковбойском галстуке — шнурке с зажимом. Его ручной багаж был в беспорядке разложен на сиденье рядом.

Еще минут через десять табло с новым «пинг!» опять погасло. В креслах задних рядов не было никого, хотя бы отдаленно похожего на Люси. В самом конце находились еще два туалета. Оба были заняты. Мне пришло в голову, что фигура, которую я видел, могла направляться в туалет, а не возвращаться оттуда, а потому я подождал, пока они освободились. И смущенно улыбнулся пожилому почтенному азиату и мальчугану, который почему-то напомнил мне Дэниэла, сына Клер, крепыша с деловитыми ухватками.

Теперь я твердо и бесповоротно знал, что произошло с Даррилом Бобом. Люси явилась ему в ту ночь, когда я от него уехал, и он застрелился. «Радость моя, я дома!» Как-то раз полушутя она назвала наши отношения folie

a

deux[9]. Что происходит в тех случаях, когда один из двоих умирает? Но никто, кроме меня, этому не поверит. Полиция графства Най явится за мной и привяжет меня к их большому желтому стулу. Прошлое одержало победу.

К этому времени первый ночной фильм кончился, и к кабинкам выстроилась очередь. Я посторонился и отошел в хвост к аварийному выходу, за стеклом виднелись облачный слой внизу и звезды вверху — карта бесконечных вчерашних дней. Там все было таким же, как миллионы лет назад, — будто город, где чем дальше ты заглядываешь из центра, тем дальше ты возвращаешься во времени. Что удивительного, что прошлое преследует нас, раз оно сидит у нас на головах, как фетровая шляпа?

Когда я летел в Рено, моим соседом был летчик, работавший на фирму, сдающую в аренду реактивные самолеты. Мы разговорились, и я спросил его об авиакатастрофе, упомянутой в последних новостях, — пассажирский лайнер, летевший из Лос-Анджелеса, рухнул в океан после того, как экипаж сообщил о неполадках с хвостовыми стабилизаторами. Он был обходительным южанином, и я почувствовал, что могу задать ему вопросы, которых не решился бы коснуться при других обстоятельствах. Что, в сущности, произошло? Что было с пассажирами на борту?

— У вас там летел кто-то знакомый? — спросил он.

Я покачал головой:

— Просто нездоровое любопытство.

Он кивнул:

— Я решил, что следует спросить, потому что вам многое не стоило бы слушать, если вы знали кого-то из жертв.

— С этим все в порядке. Давайте!

— Ну, похоже, что они, когда все началось, были на высоте около тридцати тысяч футов. «Мы перевернулись», — в какой-то момент экипаж сообщил диспетчеру. Ну, иными словами, они летели шасси вверх. То есть пол стал потолком, и наоборот. Таким образом, все, кто был пристегнут, повисли на ремнях поперек живота примерно в десяти футах над потолком, который теперь стал полом. Давление на внутренности плюс, разумеется, дикий ужас почти наверное привели к тому, что примерно тогда же у значительного их числа опорожнились мочевые пузыри, а, может быть, и кишечники.

Он говорил по-мужски, маскируя не поддающееся описанию иронией и крутостью. Он поглядел на меня, проверяя, хочу ли я слушать дальше. Я хотел.

— Ладно. Ну, это те, кто пристегнулся правильно. Но многие не озаботились и попадали вниз, что привело к разным травмам. И в первую очередь — стюардессы, которым в подобных ситуациях положено руководить пассажирами. Что увеличило панику. Плюс младенцы и дети, а также старики, которые не расслышали предупреждения или замешкались. Кроме того, некоторые матери, которые сознательно расстегнулись, чтобы попытаться помочь своим упавшим детям.

Итак, все эти люди, многие из которых получили серьезные травмы, плещутся в различных выделениях и крови на потолке, который теперь стал полом, и догадайтесь, что происходит дальше? Экипаж справляется с управлением, и самолет выравнивается, снова перевернувшись. Они пикируют с тридцати тысяч примерно на пятнадцать, выходят из пике и выравниваются. Беда в том, что в процессе потолок салона снова стал потолком, и все распростертые на нем люди ударились под давлением в несколько атмосфер о то, что теперь снова стало полом.

Тут есть плюс и есть минус. Плюс — обстановка снова стала нормальной. Минус — большое число пассажиров получили тяжелые массированные травмы в той или иной форме. Сцена просто адская, и тот факт, что самолет вернулся в нормальное положение, еще более ее ухудшил. То есть вроде бы продолжается нормальный рейс «и они называют это завтраком?» с той только разницей, что салон завален неузнаваемыми фигурами, среди которых вполне могут находиться ваши близкие и любимые, перемазанные кровью и мочой, дерьмом и рвотой, и теперь они кричат от боли и ужаса, а самолет снова встряхивает, и он проваливается в завершающий штопор.