Ну, здравствуй, муж! (СИ) - Абалова Татьяна - Страница 8

— Я не буду спрашивать, для чего тебе труп… — начал он, отворяя тяжелую дверь. Сесилия всякий раз удивлялась, зачем запирать мертвецкую на ключ? Разве казненные, у которых не оказалось родственников, могли разбежаться?

— И не надо, — агридка закрыла нос платком, поэтому ее голос звучал глухо. — Ни к чему тебе знать чужие магические секреты.

Она дождалась, когда Казим запалит факел. Хозяин мертвецкой шел впереди и останавливался только затем, чтобы осветить очередной труп. Несчастные лежали на каменном полу такими, какими их создал всевышний, поэтому Сесилия, созерцая наготу тела, испытывала неловкость.

— Ни одной женщины? — они почти дошли до конца узкого помещения.

— Ни одной. Приходи завтра, будет старуха.

— А ее за что? — Сесилия подняла глаза на палача. Для него смерть стала привычной. Казим показывал свой товар с той же безмятежностью, что и мясник на базаре: хочешь вырезку, бери вот этот кусок, нужны кости — загляни завтра.

— Старуха скрывала беглого раба. Вот его, — палач пнул труп, нашедший место на другой стороне сточной канавки, делящей помещение пополам.

— Пресветлая дева! Совсем ребенок! — перед агридкой лежал мальчик лет тринадцати со светлыми спутанными волосам. О таких говорят, что они похожи на ангелов.

— Этот ребенок убил трех стражников, прежде чем его взяли. Причем одним движением руки, — палач для наглядности щелкнул пальцами.

— Маг?

— Должно быть. Он с юга Селеворда, а там каждый второй эльфийский бастард.

— Зачем же губить такого сильного мага?

— Никто не хотел связываться с волчонком. Проще убить, чем приручить. Ну что? Будешь ждать старуху или выберешь из того что есть?

— Я возьму бастарда. Его хотя бы похоронят не в общей могиле. Как его казнили?

— Виселица, — палач широко зевнул. Давно пора в постель. Завтра тяжелый день.

Рано утром соседей знаменитой танцовщицы Шаши разбудил крик ее служанки, нашедшей хозяйку в петле, а ее охранника с кинжалом в животе.

Чуть позже к дому съехались дознаватели короля, а ближе к полудню прибыл он сам — невысокий, крепкого телосложения мужчина с ухоженной бородой и острым взглядом.

В столице шептались, что Хаюрб долго сидел над трупом любимой танцовщицы. И вроде даже кто-то из соседей видел, как он внимательно осматривал тело самоубийцы, предварительно приказав снять с нее золотые одежды. Потом для чего-то срезал со смоляных волос Шаши украшения в виде змеек и, проведя пальцем по мертвым губам, покинул двор.

И опять палача разбудили в полночь. На этот раз в черную накидку куталась Толстушка Зу, славящаяся в столице и за ее пределами завораживающим пением.

— Я бы хотела кое-что оставить от подруги на память, — вытерев сухие глаза платочком, прошептала она. — Ведь то, что в момент смерти находится на мертвеце, достается вам? Платье там и всякие безделушки…

— Да, это так, — кивнул палач и втянул носом прекрасный аромат, который источала надушенная кожа певицы. — Для тебя, милая, все что захочешь.

Его рука бесцеремонно нырнула под накидку, показывая тем, что он совсем не любитель пения. Зу вскрикнула, когда ее тело впечаталось в мощный торс мужчины. Почувствовав его возбуждение, певица неожиданно осознала, что и сама испытывает болезненное влечение к палачу. Ей потом будет стыдно, может быть, даже станет ругать себя последними словами, которым научилась от русских, а сейчас…

Зу отдавалась торопливо, прямо здесь, в темном коридоре, прижатая к холодной стене — столь велико было желание вернуть невзрачный амулет, который (а она это точно знала от дознавателя) так и остался на шее мертвой Шаши. Да и кто на него польстится? Кто догадается, что под тонкой защитной пленкой скрываются драгоценные камни невиданной красоты?

Казим проводил расплатившуюся телом покупательницу в мертвецкую, где к ее ногам вывалил накопленное за месяц богатство. По заведенному в Хаюрбате порядку все, что находилось на человеке, умершем не своей смертью, принадлежало палачу. На каменном, не совсем чистом полу лежали эльфийские шелка и врадский жемчуг, золотые монисты из Кадии и плетеные кожаные обереги из Северных земель.

— Нет, мне нужна цепочка с шеи Шаши! Такая тоненькая, с небольшой подвеской.

— Да что же ты, милая, сразу не сказала? — деланое изумление палача заставило сердце Зу сжаться. Она открывала рот, будто выброшенная на берег рыба. — Шашу сюда и не привозили…

— Тогда где?.. — горло Зу перехватило. Пухлая рука рванула душащие ленты накидки. — Где она сейчас?

— Где и положено, милая. На кладбище. Ее похоронили еще до заката. Если хочешь навестить подругу, бери левее королевской усыпальницы. Такая честь выпадает только за особые заслуги.

— А-а-а где все то, что было на ней?

— Король велел не трогать. Да и что там брать? Браслеты и кольца и у меня в изобилии. Выбирай какое хочешь. Показать?

И было то предложено с таким бархатом в голосе, что Толстушка Зу вняла проснувшемуся голосу разума и со всех ног кинулась прочь.

Глава 5. Граница не дремлет

Скрипели колеса небольшой телеги, которую тянул длинноухий ослик. Этот заунывный звук был слышен издалека, поэтому застава ожила: к ней не спеша приближались путники — мальчишка лет тринадцати с перемазанным лицом и несуразный черный пес, плетущийся рядом с колесом. Сначала из земли, с весны не знающей дождя, показались островерхие побуревшее от пота и грязи шапки, отчего чудилось, что из нор повылазили жуки. Вскоре можно было различить и суровые лица пограничников, явно недовольных тем, что им пришлось выбираться из прохладного подземелья.

Жаркий ветер поднимал в небо мелкую пыль, бросал ее в глаза, прибивал к моментально вспотевшей голове волосы. Он будто соревновался со светилом в рвении сделать жизнь людей невыносимой — обжигал даже через одежду. Хотелось найти хоть какую-то тень, но откуда ей взяться на западных рубежах Хаюрбата? До моря далеко, до гор еще дальше. Кругом потрескавшаяся земля да гонимая ветром колючая трава, что сбивалась в легкие клубки. Глазу зацепиться не за что. Если только не брать в расчет одинокие врата, стоящие посреди плоской, как сухая лепешка, равнины. К ним и вела едва видимая колея.

— Куда? — пограничник брезгливо оглядели плохонькую одежду путника. Раздвоенный язык, на мгновение показавшийся изо рта воина, дал знать, что застава принадлежит оборотням из рода Змеи.

Мальчонка вжал голову в плечи и торопливо слез с повозки, собака же наоборот ответила громким лаем. Из щели в земле, откуда совсем недавно вылезли пограничники, тут же показалось жало стрелы, давая пришлому понять, что рука затаившегося воина не дрогнет.

— Дяденьки, будьте милосердны! Отпустите! Мне на ту сторону надо! — затараторил мальчишка, падая ниц.

— Зачем тебе туда? — носок пыльных сапог пнул под ребра, заставляя мальца поднять голову. Одежда пограничников была такой же выцветшей, как и полуденное небо.

— Мой господин велел груз сдать и тут же вернуться. Вот и стреноживающий амулет навесил, чтобы далеко не убег, — раб оттянул ворот рубахи. В шею больно впилась тонкая красная лента. Ярмо раба — действенное оружие против побега. Чем дальше от хозяина, тем сильнее затягивалась удавка. Еще день — другой в пути, и раб начнет задыхаться от боли.

— Что везешь? И кто твой господин? — пограничник с сединой в бороде, сдвинув шапку на затылок, оттер пот со лба. Второй, более молодой и ретивый, не дожидаясь ответа, рванул тряпье, что прикрывало груз. Рвотный позыв тут же заставил сложиться пополам.

— Что это? — седой воин, повидавший на границе всякое, сделал несколько шагов назад и закрыл нос рукавом. Над разбухшим трупом вились зеленые мухи.

— Последнее желание казненного. Казим-палач приказал останки в Шаму везти, на родину толстяка. Тут недалеко… хат Чижим, что на берегу Язуцы, — мальчишка поднялся на ноги и, стремясь как можно быстрее спрятать свою жуткую поклажу, накинул ткань на труп. Острые лопатки раба проступали даже через задубевшую от пота рубаху. Тощий, чумазый, да еще с таким страшным попутчиком.