Враг моего мужа (СИ) - Манило Лина - Страница 44

— Потому что ты не выпустишь.

— А вдруг?

Кривая улыбка на губах, ирония в уставшем взгляде.

— Я тебя десять лет знаю. Так что нет, не выпустишь. Ты же не умеешь прощать.

— Лучше бы ты помнил о последствиях, когда помогал Злату похищать. Или когда из-за какой-то случайной шалавы твой телефон взяли на прослушку.

— Я помнил, — пожимает плечами, поддевает пальцем миску и она с противным звуком проезжает по полу. Вокруг разлетаются остатки комковатой каши в мясной подливке. — Но…

— Но уверен был, что всё получится?

— Да, — кивает и, как дошколёнок, размашистым жестом утирает нос. — Я думал, что всё закончится. В конце концов, всё это из-за неё.

— Блядь, ты так и не понял, что не она виновата в том, что ты пихал свой член в кого ни попадя? На твой телефон установили прослушку! Не на её, понимаешь? На Злате жучков не было, она пришла помочь нам. Ты так пытаешься себя оправдать, что даже не понимаешь, где причина, а где следствие?

Во мне что-то ломается. Я так много говорю сейчас, словно мне действительно важно, чтобы Сашка понял, кто именно во всём виноват.

— Ты же гений, мать твою! Ты же любое оборудование можешь собрать, взломать, найти даже самую скрытую информацию. Как ты вообще допустил это всё? Как не понял, что в твой аппарат червяка запустили? Это даже не смешно. Это тупо.

Саша молчит — ему нечего сказать.

— Самая большая твоя проблема не эта. Ты просто лох, понимаешь? Тебя нагнули через коленку, навешали лапшу на уши, ты и повёлся. Даже если бы я не успел, а Романов сломал Злате шею, ничего бы не кончилось. Понимаешь? Ничего!

— Насчёт шалавы и прослушки… Так вышло. Оправдываться не хочу. Сам знаешь, жутко это дело не люблю.

— Ещё бы ты оправдывался.

Молчит, я смотрю на него, хотя и тошно от этого. Как вышло, что в один момент всё хорошее между нами превратилось в пепел? Разбилось, уже не склеить.

— У меня последний вопрос.

Саша заводит бровь, ждёт, барабанит пальцами по коленке. Как бы не выёбывался, он боится. Умирать ему вряд ли хочется, но выбора он никому не оставил.

— Ты знал, что Витёк на Романова работает?

Это последнее, что интересует меня. Самого Витька уже нет — просто жертва в этой войне. Мне не жаль его, ни капельки. Но от Сашки ответ услышать хочется. В его глазах мелькает удивление.

— Нет, не знал. Думаешь, это он мотоцикл твой подшаманил?

— Больше некому. Да и парни камеры просмотрели тщательно. Он в тот день возле гаража тёрся, просто никто внимания не обратил. Свой же. Больше некому.

Снова молчит. Хмурится, глядя поверх моего плеча, соображает. Он совсем не похож на себя привычного. Растерянный, разбитый. Это какой-то другой человек, мне совершенно незнакомый. Жалкий.

— Ты же понимаешь, что у тебя билет в один конец? Даже если я тебя пожалею, парни мне этого не простят. У Феликса брат погиб, у Кира — друг лучший. Это всё давно уже не шутки.

Саша пожимает плечами.

— Я сижу уже тут сколько? Третий день, кажется. Я так много думал обо всём, что произошло, что во мне не осталось ни страха, ни ещё чего-то. Отупение только, апатия. Так что да, я ко многому готов. Ко всему.

— Какой же ты дебил, честное слово. Неужели нельзя было ко мне прийти? Рассказать всё? Мы бы вместе что-то придумали. С прослушкой этой, с предложением Романова. Со всем.

— Я не знал о прослушке до того момента, пока Романов не вышел на меня, чтобы предложить мне то, от чего не смогу отказаться.

— Отдать ему Злату.

— Да. Ты бы не согласился ею рисковать, это без вариантов ведь. Романов мог и сам всё сделать — с тем, что он успел наслушать, у него были все карты на руках. Но ему хотелось, наверное, унизить меня. Не знаю. Тебя уничтожить моими руками.

— У него почти получилось.

— Я… чёрт, я просто… испугался, наверное. Не знаю. Я очень ценю всё, что есть между нами, твоё доверие. Я не хотел всё просрать. Но так вышло. Ты же всё равно её спас, а парни, клуб… это война, в войне всегда будут жертвы. Найдём других, отстроим заново клуб, всё забудется.

Забудется, блядь.

— Циничное ты уёбище, — говорю практически восхищённо. Меня удивляет масштаб его отмороженности.

— В общем, мы говорим с тобой на разных языках. Ты не понимаешь меня, я не пойму никогда тебя. Не понимаю, что в этой бабе такого особенного. Сосёт, что ли, лучше всех?

Бабах! Моё терпение лопается так оглушительно, что на мгновение теряю дар речи.

— Ты больной ублюдок, — всё, на что хватает моего словарного запаса.

А следом чёрная пелена, и я мало что соображаю. Видит бог, я не хотел, чтобы всё кончилось именно так. Но Саша повинен и даже не понимает этого, считая, что похоронить пятерых — как с горы скатиться. Для него люди — разменный материал. Пешки на доске, взаимозаменяемые единицы. Для меня же они — семья. Единственная, которая есть у меня.

Я беру грех на душу, искупая этим бессмысленную гибель ребят. Они полегли из-за чужой тупости, самонадеянности, цинизма.

За всё в этой жизни нужно платить, Саша. Иногда даже кровью.

Эпилог

Злата

Моя теперешняя жизнь состоит из крошечных радостей и маленьких шажочков к себе настоящей. К той, которой мне хотелось бы стать. Я учусь оставлять прошлое за спиной, смотреть в будущее и не видеть в нём пустоту. Там, за горизонтом, теперь мне мерещится хрустальный замок надежды. Я иду к нему, и с каждым днём двигаться вперёд становится всё проще.

О том, что случилось в тот день мы с Артуром больше не разговаривали. Вообще будто и не было ничего, а нас свела простая случайность. Не жажда мести или боль прошлого, потери или семейные тайны. Мы будто бы просто встретились в каком-нибудь кафе, или на забитой людьми набережное, а может быть, в кино наши кресла оказались рядом.

Мы делаем вид, что мы — нормальные. Иногда даже получается. Учимся жить, наслаждаясь каждым мгновением. А ещё учимся любить.

Артур всё чаще улыбается, хотя первые пару недель после… он был похож на живого мертвеца: пустоглазый, мрачный, контролирующий каждое своё слово, вдох, движение. Иногда он сильно кричал во сне, метался по кровати, а я проснувшись обнимала его крепко, прижимала к себе, пыталась облегчить ту ношу, которую он взвалил на себя.

После стало проще: ночные крики стали слышаться всё реже, а после и вовсе стихли. Артур успокоился. Или научился жить с тем, что так мучило его ночами. Примирился со своими демонами и снова накинул не них строгие ошейники, заставил мирно спать у своих ног.

Мы много разговариваем. Я рассказываю Артуру то, о чём старалась не помнить. Или о том, что наоборот очень сильно помнить хочется. О родителях и своём детстве, о тёте Тане, любимой книге и сорте мороженого. О доброй собаке, которая жила в нашем дворе и однажды привела аж шестерых щенков! Вот радости нам ребятне было.

Я всё ещё крашусь в рыжий — мне нравится этот цвет. С ним я кажусь себе живой и красивой, яркой. Ношу короткие юбки. Артур каждый раз бледнеет и скрипит зубами, когда на меня обращают слишком много по его мнению внимания. В такие моменты я становлюсь на цыпочки, глажу его по плечу и говорю тихо-тихо, только для него одного: "Не надо, Крымский. Я никуда не денусь".

А ещё я лечусь. Уже три месяца несколько раз в неделю я езжу в хорошую клинику, где мне раз за разом делают анализы, прописывают новые и новые препараты. Для меня составили правильную диету — я даже два килограмма набрала! — и теперь во всём слушаюсь милую Ольгу Николаевну. Советуюсь по любой мелочи, обо всём рассказываю, много гуляю и напитываюсь позитивом.

— Вы, Златочка, ещё очень молоды и совсем небезнадёжны, — всякий раз повторяет Ольга Николаевна, и её красивая кисть с длинными тонкими пальцами ложится на мою. — У вас обязательно будут дети. Столько, сколько захотите.

— Мне двадцать семь, — смеюсь, — не такая уж и молодая.

— О боги, это ведь самый прекрасный возраст! — улыбается шире и снова углубляется в мою медицинскую карту, шуршит листочками с назначениями и внимательно просматривает результаты анализов.