Земля-Сортировочная - Иванов Алексей - Страница 2

Вернувшись в коровник, я увидел, как сверху, с сеновала, сиганул вниз толстый Барбарис и врезался в землю, как Тунгусский метеорит.

– Ерепена крача!.. – очень тихо сказал он.

Я вообще-то редко мучаю Барбариса, но иногда просто не могу удержаться. У меня чувство юмора такое. И, в конце концов, ну почему он такой толстый, нерешительный и неумелый?

Я помог ему доковылять до кухни. Тетя Клавдя уже приготовила завтрак. На кухне было тесно, но чисто. Печку дядя Толя весной побелил. На столе, покрытом исцарапанной клеенкой с розами, под полотенцем млели блины и сметана. На окошке трепетала марля, на стенке тикали ходики, и с творога, откинутого в платочек, на рукомойник звонко падали мутные капли.

– Борьк! Вовк! – крикнула нам из комнаты тетя Клавдя. – Блины на столе, ешьте все!.. А я посижу тут, поговорю вон с Марусей Меркиной…

– Здрасьте, теть Марусь!.. – крикнули мы за стенку, усаживаясь.

– Здравствуйте, ребятки! – фальшивым голосом отозвалась Меркина.

– Вовк, ты не стесняйся, ешь как Борька, он у нас простой, – добавила неугомонная тетя Клавдя. – Борьк, а ты блины на стол не ложи!

– Не, – ответил Барбарис, скатывая трубочкой расстеленный на клеенке блин.

– Чего у Меркиной стряслось? – шепотом спросил я у Барбариса.

– А я почем знаю? – пожал плечами нелюбопытный Барбарис, макая блин в сметану до самых пальцев.

– Вот, Клавдь, я и говорю, – тихо забубнила Меркина за стенкой. Голос ее был дрожащим, потому что она всегда рыдала над плохими сплетнями, переживала их и верила им, как программе «Время». – Рожу так скрючил и говорит мине – знаешь ведь, как он умеет, так, с подковыркой, мол, баба дура, – пять миллионов, мол!

– Пять миллионов!.. – ошарашенно воскликнула тетя Клавдя.

– Пять, – пискнула Меркина и вдруг горько зарыдала, я даже услышал, как качается под ней старый диван с валиками по бокам.

– Дивану каюк, – тоже прислушиваясь, заметил Барбарис. – Сто раз бате твердил, пора новый купить…

– Ну, ладно, ладно тебе, Маруся, может, и обойдется, – бормотала тетя Клавдя.

– Тебе хорошо, – сквозь рыдания быстро ответила Меркина. – Твой-то Анатолий в депо получает сто шестьдесят, да еще на шабашках, а мой-то алкаш – он же фашист, агрессор, он же на все готов!..

Тут Меркина всхлипом втянула в себя все слезы и сопли и тем же приглушенным голосом, от которого бренчали кастрюли на кухонном шкафу, продолжала:

– Говорит, будет пять бронированных вагонов. В одном рубли, в другом трешки, в третьем пятерки, в четвертом десятки, а потом двадцать пять и больше!..

– Тихо!.. – зашипел я на Барбариса, потянувшегося к приемнику.

– А куда их повезут-то, Марусь? – спросила тетя Клавдя.

– Сжигать повезут, Кланюшка! Бумажки-то старые! Новые, точно такие же, напечатали, а старые сожгут! А мужики говорят – все одно, мятая бумажки или свежая, любую отоварят! И мой хлюст козырей с ними туда же!..

– Ох, лихие мужики!.. – простонала тетя Клавдя. – И когда они хочут?

– Не знаю, Кланюшка, не знаю!.. И кто у них заводила – тоже не знаю!.. А мой-то, слышь, после этого меня за границу утягивает!..

– В Америку?

– В Саудовскую какую-то Аравию! К Пиночету в штурмовики!..

– Тебя?!

– Да не меня, Кланька, – сам туда пойдет! Я ж его знаю! За бутылку родину продаст – изверг, враг народа, морда каторжная!..

– Слышал? – толкнул я Барбариса.

Р.S. Дорогой четатель! Сразу очинь хочу аговорить условея нашево взаимнаво деалога. Художесвенное произведенее отличаеца от нехудожесвеннова тем, что в нем есь подтекс, потому что в нехудожесвенном нет. У меня тоже есь подтекс, но не не везде. Где есь, я буду абозначать ево галочками или крестиками. Или нет, лутше в конце ево буду писать сам. Ведь могут неправельно понять и не напечатать, а могут аштрофовать или вобще посадить в психбольницу, хотя и незашто. А я еще молодой.

Глава 3. Как мы были у Карасева

– Пошли к Кобелевым, Вовтяй, – предложил мне Барбарис, когда мы вышли на крыльцо. – Они «Иж-Юпитер» купили…

– Ну их, твои мотоциклы… – хмуро отозвался я.

– Пошли тогда к бане, – не обидевшись, снова предложил Барбарис. – Сегодня женский день, позырим…

– Дурак, что ли? – спросил я. – Там же окна закрасили. Слушай, Барбарис…

– Чего?

– Пошли в тупики к дяде Карасеву, а? Он же у Кольки Меркина собутыльник! Мы его подпоим и узнаем про ограбление денежного поезда!

– И чего делать будем потом?

Я подумал.

– Ну, посмотрим, как будут грабить…

– А чем подпоим Карасева?

– Возьмем ведро картошки из вашего погреба, а у него аппарат моментальной перегонки… Он сам и подпоится.

– Н-ну, ладно… – заколебался Барбарис. – А почему нашу картошку, а не вашу?

Самое лучшее в таких случаях – пнуть ему хорошенько.

– Дождешься ты у меня, Вовтяй… – проворчал, удаляясь к погребу, Барбарис.

Спустя пять минут он вернулся. В ведре лежала холодная, черная картошка.

– Годится, – одобрил я, и мы пошагали к станции.

– Вот уедет Колька Меркин за границу, – через некоторое время заговорил Барбарис, – и пойдет в штурмовики к Пиночету…

– Врет он все, – хмыкнул я. – И не возьмут его туда вовсе, там карате надо знать.

– Дак он знает, – возразил Барбарис. – Когда его в марте братья Криворотовы побить хотели, помнишь, как он их ногами отпинал?

– Это все фигня, потому что у настоящих каратистов есть разные пояса – черный, там, белый, красный, а у Меркина ничего нет, даже галстука.

– Купит.

– Нет, – решил я. – Он, наверное, пойдет работать на радиостанцию «Свобода». Помнишь, как он критиковать любит?

И я представил, как у нас на Сортировке зимними ночами слушают по радио далекий и изменившийся голос Кольки Меркина, пробивающийся через свист и Пугачеву.

– Тогда он про все расскажет, – рассудительно заметил Барбарис. – И про инженера Паранина, и что тетка Рыбец из столовки свиням ворует, и что дядя Дмитрий Карасев космический шпион и самогонщик, и про танки на железной дороге… И если будет война, на нас бомбу сразу и шандарахнут!..

Я похолодел, представив над станцией ядерный гриб в десять раз выше старой водонапорной башни.

– Слушай, Борька, – взволнованно сказал я, – надо этих грабителей мильтонам сдать, потому что знаешь, что будет, если бомбу скинут?..

– Что? – испуганно спросил Барбарис и замолк.

– Всем ерепена крача, – горько подтвердил я.

– А если в Пантюхи овраг залезть, то, наверное, можно спастись от радиации… – предположил Барбарис.

– Ага, очень можно, – недоверчиво хмыкнул я.

– Можно! – горячо заявил Барбарис. – Надо только противогазы!

– Очень противогазы, – хохотнул я. – В них, во-первых, потеешь, а в поте и будут все консервогенные вещества, а во-вторых, в них же в глазах стекла, и во время вспышки враз ослепнешь!.. А вообще, – добавил я, – спастись можно будет только в старых карьерах, потому что там песку много. Но, самое главное, надо при взрыве крепко-крепко зажмуриться, а потом провеять всю одежду от радиации.

– И трусы?.. – опешил Барбарис.

– И трусы, – жестко подтвердил я.

– А девки?.. Они тоже?..

Но договорить мы не успели.

Впереди показался кирпичный пакгауз и ограда из железных листов. Мы пролезли в парализованную дверку и через крапиву выбрались на насыпь. Вдоль задней стороны деревянного перрона мы пошли к паровозной стоянке. Под перроном валялись ящики, обломки кирпичей, газеты, бутылки и башмаки. Впереди показались ворота, которые охранял космический шпион дядя Дмитрий Карасев.

Вообще-то он охранял тупики, где стояло обширное вагонное хозяйство. О нем все забыли, но все равно берегли. Тут стояли, сейчас припомню, два паровоза, дрезины, платформы, цистерны, еще чего-то, короче, не помню, дофига всего. Этот тупик был обнесен забором с колючей проволокой наверху, а дядя Карасев охранял ворота.

Ворота были замечательные, железные, побитые, как рыцарский щит. На них был написан отрывок какого-то грозного слова: «…тужай!». Под ворота убегали ржавые рельсы, а дальше уже расплетались целым веером. Над воротами торчала будка с выбитыми стеклами. Карасев должен был сидеть там, но чаще он, совсем пьяный, лежал за будкой на панцирной сетке, сквозь которую проросла трава.