В Безбожных Переулках - Павлов Олег Олегович - Страница 17

А кони сами брели – и забрели во двор. Из дома на шум выбежала хозяйка. Оказалось, что и дядька, и отец давно дрыхнут. А наутро отец как ни в чем не бывало уверял, что так и нужно было, будто дядька ему поклялся, что умнее тех двоих коней на свете нету, и они отпустили их самих дойти домой. Чтобы доказать смекалистость своих коней, дядька тут же запряг таратайку. Кони трогались по его свистку, хлопку, даже чиху. Под конец пришло ему в голову научить меня править конями. Он всучил мне вожжи и скомандовал выезжать самому со двора, наказав дергать за них, чтобы кони поворачивалась в ту сторону, куда надо. Выезжая со двора, таратайка, управляемая мною, зацепила нарядные деревянные ворота, так что из ее бока да из ворот выломались все доски. Дядька охнул, горестно застыл, видя, как разом оказалось испорчено столько его добра.

Никто не считал дней, и все оборвалось в миг, когда приехал за нами Настенко. Он вернул нас в сады... Полины там уже не было – а дедушка только и думал о своих пчелах. У него роился улей, и он, уезжая, упрашивал, чтоб мы, если пчелы соберутся роем, словили их в мешок. Мы бродили неприкаянно по садам до вечера. А после, в палатке, отец глубокомысленно слушал какое-то ночное шипение из радио. С утра же он был необычно хмурым, а на одной из яблонь высоко на ветке углядел начавший копиться пчелиный рой. Залезть на яблоню он то ли боялся, то ли по незнанию думал, что рано еще спасать рой. Отец ничего не знал толком о пчелах и ничего не умел, дожидаясь, что все сделает сам дедушка, но тот все не ехал, а пчелы копились час от часу, свисая с ветви косматой живой бородой. Когда примчался Настенко, то рой давно улетел. Глянув ввысь, задрав высоко башку, он обернулся уже со слезами на глазах, что выжигали даже рачий панцирь загорелой обветренной кожи. Из груди раздался то ли выдох, то ли стон: «Эх, вы...» Он стоял под яблоней сам не свой, казалось, разрушенный до основания, не понимая, что мы делаем с отцом в его саду, откуда взялись, для чего здесь нужны... Он глядел с такой тоской на летающих по саду пчел из других ульев, как будто все еще разлетались останки того, опустевшего.

Это лето казалось мне последним... Отец остался в садах. Настенко не проронил ни слова, проводил меня до машины, ступая неслышно чуть поодаль и, наверное, думая что-то обо мне. Когда сел за руль, всю дорогу до Киева молчал истуканом. К моему удивлению, он остановил машину у подъезда дома, где жили бабушка с дедушкой. Перегнулся на заднее сидение – там он, оказалось, припас банку; в нее были впихнуты нарезанные ломтями, будто хлеб, соты, залитые медом. «Мед кушай – от всех болезней. Бабушке Нине от меня привет. Скажи, не забываю о ней. Ну, до свидания... Всего хорошего...» Я было заикнулся от волнения, вылезая наружу: «До свидания, дедушка... Спасибо, дедушка...» – и успел почувствовать, как скользнул по мне испуганный, удивленный взгляд.