Подержанные души - Мур Кристофер - Страница 17

Она опять прослушала сообщение от Мятника Свежа – тот по ней рыдал, а она не намеревалась стирать это сообщение, никогда. От него же было и следующее сообщение, и, надеясь, что там окажутся мольбы – ей бы мольбы сейчас не помешали, – она прослушала его, но как только услышала слова “силы тьмы, ебена мать, и что-не” – тут же оборвала сообщение, стукнув по кнопке вызова.

8. Друзья Дороти

Майк Салливэн ловил себя на том, что, просыпаясь каждое утро, думает о духе – о Консепсьон, – а потом опять о ней думает, укладываясь вечером спать. Он старался тщательно стирать свой рабочий комбинезон, чтобы тот оставался искристо белым в брызгах “международного сурика”, который не отстирывался, а поцарапанную каску свою надраивал автомобильной пастой. Бреясь утром, репетировал выражение лица, какое будет у него, когда он расскажет ей о судьбе ее русского графа, – и целыми днями, каждый день, старался быть готовым к ее появлению. Пять дней провел он так за покраской конструкций под проезжей частью – и вот наконец она вернулась.

– О, сеньор Салливэн, я так счастлива видеть вас, – произнесла Консепсьон, крутясь вокруг одной стропильной фермы под мостом, как настоящая девушка могла бы крутиться вокруг фонарного столба в – парке радостным летним днем в музыкальной комедии, и юбки трепетали вокруг нее.

– Я тоже счастлив вас видеть, – ответил он. – Зовите меня, пожалуйста, Майком.

– Майк, значит, так тому и быть, – проговорила она с робкой улыбкой, трепетнув ресницами. Если бы у нее был веер, она б из-за него пококетничала. – Что вам удалось выяснить о моем Николае?

Вся подготовка Майка не подготовила его вот к та-кому – к духу, легкому духом. Призрак угрюмый, скорбящий, с разбитым сердцем – да, но не вот эта радостная и смеющаяся Кончита, порхающая меж тяжелых стальных балок, словно перышко на ветру.

Он проверил свои страховочные тросы, затем снял каску и приложил ее к сердцу – как и тренировался. И рассказал ей. Глядя, как в ее глазах гаснет свет, он ощущал, будто вмазал с ноги ангелу милосердия в челюсть.

– Лошадь? – спросила она.

– Извините.

– Лошадь? Лошадь! Чертова лошадь! Я два века рыдаю тут, а он свалился с лошади через полгода после отплытия?

– Простите меня, – сказал Майк. – Но он же ехал по Сибири в Санкт-Петербург за царским разрешением жениться на вас, когда упал.

– Никто просто так не падает с лошадей. Кто вообще падает с лошади?

– В интернете сказано, что он сломал себе шею, когда ударился оземь, так что он не мучился.

– Все это время я думала, что могла что-то не то – сказать, беспокоилась, не влюбился ли он в другую, – волновалась, что царь мог заточить его в тюрьму за нарушение правил торговли, но нет – для него все закончилось – мгновенно. Не нужно ему было ехать в Сибирь, чтобы там свалиться с лошади. Лошади и тут у нас есть. У моего отца были слуги, которые могли бы столкнуть его с этой ебаной лошади.

– Прошу прощения, Кончита, – произнес Майк, – но, кажется, так не выражаются испанские дамы, которые…

– Да что вы смыслите в испанских дамах? Со своим дурацким ведерком, весь в оранжевой краске?

Майк сглотнул и вновь надел каску.

– Но вы же теперь можете успокоиться, верно? Пребывать в покое.

– Покой! – Платье и волосы бились вокруг нее, словно бы на ураганном ветру, хотя над заливом царил спокойный день. – Ох, никакого покоя мне не будет. Я скорблю уже двести лет – и еще сотня уйдет на то, чтобы обороть в себе гнев. О да, сеньор, я стану являться. Таких явлений никто не видывал никогда. Если в ком-то из этих машин, проезжающих внизу, есть хоть капля русской крови, я нашлю на них такие ужасы, что они сами пожалеют, что не упали с лошади. Они станут умолять, чтоб им позволили упасть с лошади.

– Но он же вас любил, – сказал Майк. Ему хотелось поблагодарить тот прерыватель у себя в мозгу, что не дал сообщить ей, до чего прекрасна она в гневе, поскольку прекрасна она хоть и была, но также пугала его до усрачки – почти так же сильно, как и в первый раз, когда ему явилась.

На миг она прекратила неистовствовать.

– Вы полагаете?

– Так говорится во всех книгах. Его любовь к вам просто легендарна. Несколько лет назад привезли землю с его могилы и подсыпали в вашу, в Бенисии. Ваше имя высечено на его надгробии в России – и слова: “Пусть они вечно будут вместе”.

– Ой, – произнесла она. Прикусила себе ноготь, задержала нежный пальчик у нижней губы, словно бы не позволяя ей дрожать.

– Мне очень и очень жаль, Кончита, – произнес Майк.

Она вновь улыбнулась – лишь ему одному.

– Я знаю. Вы мой доблестный рыцарь. Вы сделали все, как я просила, однако я вас так и не отблагодарила.

Майк покачал головой. Говорить он не мог – не мог придумать, что сказать, ему даже глотать было трудно: его простили за то, что он не сумел изменить историю, и это тронуло его сильнее, чем он мог бы себе представить.

Она потянулась к нему и погладила по щеке – и Майк был уверен, что на сей раз он чувствует ее касание.

– Сейчас мне пора, – сказала она. – Но я вернусь к вам еще, если позволите?

Майк кивнул.

– И я должна попросить вас, мой доблестный защитник, еще об одной услуге.

– Что угодно, – удалось выдавить ему, не дрогнув – голосом.

– Здесь на мосту есть еще один, кто желал бы побеседовать с вами, но если вы не захотите его выслушать, я вас пойму, мой рыцарь.

– Если я пристегнут – наверное, будет ничего. Только без неожиданных сюрпризов, ладно?

– Я сейчас его пришлю, – ответила она. – Скоро увидимся. Благодарю вас, любовь моя.

– Постойте, ваша – кто? – промолвил Майк, но она уже шагнула в балку, словно бы за кулису, и пропала с глаз.

Не успел он подхватить свое ведро с краской, чтобы двинуться дальше, как с дорожного полотна к нему слетел парняга в костюме и широкополой федоре и устроился в сидячем положении на той балке, где стоял Майк.

– Смазливая деваха, – произнес тип в шляпе.

Майк осознал, что при виде второго призрака – пусть даже изготовился к его появлению – он самую малую чуточку напрудил в штаны. Совсем немного протекло. Нечто в том, что висишь над пропастью в двести футов, заставляет вставать по стойке смирно, и через секунду он уже владел собой – справлялся с причудливой ситуацией единственным способом, какой у него имелся, – причудливо.

– Я думал, вы с нею знакомы, – проговорил Майк. – Она же вас ко мне привела, верно?

– Ну да, но я ее никогда не видел. По сю сторону моста люди не так собранны – тут не столько видишь друг дружку, сколько получаешь впечатление, когда они тебя минуют. А у меня почти обо всех тут впечатление такое, что они с заворотами, как змеиный салат. Но не эта деваха.

– Так вы с ней поговорили?

– Конечно – можно сказать, и поговорили. Духи в основном общаются запахами. Я тебе так скажу: если в доме у тебя такая вонь, как будто там напердели, в нем водятся духи. Как в следующий раз подумаешь: ой, дядя, бабушка пукнула – задумайся хорошенько, может, это твой покойный дедушка. Если только бабушка у тебя много капусты не ест – тогда это все-таки, вероятно, она. От капусты у старичья дорога может быть ухабистой. Но есть и кой-чего хорошего. Всякий раз, как персиками запахнет, – это дух только что кончил, значит. Следовало мне сообразить, пока не увидел ее, что деваха эта – тот еще подарочек: от нее персиковым пирогом пасёт.

Майку захотелось ему вмазать. Дух выглядел плотным, как любая личность, сидел себе на балке, ноги болтались, и двумястами футами ниже проплывали корабли и серферы, и Майк возжелал двинуть ему по зубам за то, что он сказал, будто от Консепсьон пасёт персиковым пирогом – призрачной дрочкой. Но вместо этого он замахнулся своей малярной шваброй – такими они работали почти все время: грубая половая тряпка размером с кулак на конце двухфутовой палки, чтобы закрашивать пятна на мосту, – размахнулся ею, надеясь, что она хотя бы сшибет с духа его дурацкую призрачную федору. Но тряпка вместо этого просвистела прямо через тень и разбрызгала краску в пространство. Дух даже не обратил внимания.